Избранница
Человека можно понимать как функцию Бога, а, с другой стороны, Бога можно понимать как психологическую функцию человека.
К. Г. Юнг
Глава первая
«Зачем мне ехать в Троице-Сергиеву лавру?! Нету же никакого Бога. Я же решила этот вопрос для себя. Света, что ж ты там делать будешь?" – вела беззвучный монолог молодая красивая женщина, продолжая одеваться и собирать необходимые в дорогу вещи. Её непоследовательность была оправдана. Желание поехать в лавру возникло у неё спонтанно и стало настойчивым, после того как к ней пришла эта противоестественная, гадкая мысль. Притом она как-то сразу поняла, что прикасаться к этой мысли опасно, несмотря на её навязчивость. Может, именно из-за её навязчивости. Мелкий бесенок мог стать Дьяволом. Это была мысль о самоубийстве.
Причиной таких её мыслей было непереносимое оскорбление, нанесённое ей её мужем. Она увидела его в кабинете пьяного, полураздетого, обнимающего и целующего совсем уж раздетую секретаршу Изольду. Дверь из приёмной секретаря была полуоткрыта, и всё виделось Светлане как в замедленной киносъёмке: багровые лица мужа и Изольды, вызывающие омерзение, животные их смешки и ощущение неприличия своего подглядывания. Одновременно с удвоенной скоростью пролистывалась их совместная жизнь с Яшей. Вдруг, словно от щелчка выключателя молниями пронизали её непривычные малоизвестные ей чувства: вонзилась ревность и острая печаль сожаления об утраченных девических мечтах, и, сплетясь, эти чувства мгновенно перешли в ненависть, ничего не прощающую тяжёлую ненависть, смешанную с презрением, так как когда Светлана резко повернулась, уходя, Яша заметил ее, и на лице его появилось жалкое выражение, будто он хотел сказать, что он тут ни при чем, а это все она, секретарша.
Светлана почти никогда не заходила к мужу на работу, лишь в тот ненастный вечер, вспомнив утреннюю, возникшую из ничего, ссору, она убедила себя, что половина вины в этой ссоре лежит на ней и, чтоб сократить время до желаемого примирения, пошла в офис яшиной фирмы. Охранника на входе не было. На пульте охраны тревожно мигала лампочка. Светлана поднялась на второй этаж. Приёмная секретаря тоже пустовала, и дверь из приёмной была полуоткрыта…
Нужно понять, что не одна только гордость нашей героини была уязвлена. Зашатались, покривились основы мироздания. Шёл январь девяносто третьего года, и, казалось, безумие и грязь происходящего в стране с улицы ворвались в её жизнь и в её душу.
Их отношения с Яшей стали портиться уже давно, примерно, с тех пор как Яша начал богатеть всё больше и больше. Светлана поначалу радовалась его успехам. Он был допущен к нефтяному бизнесу. И он убеждал её, что старается ради людей, ради страны, и, прежде всего, ради неё. Но какая-то логика больших дурных денег стала действовать на Яшу. Попойки с «нужными» людьми, покупки дорогих престижных переполнивших огромную квартиру вещей, сотрудники, напоминающие бандитов, – все это вызывало у Светланы неприязнь. Начались тягостные размолвки.
Светлана пыталась вернуть прежние отношения, и ей показалось, что она нашла выход. Она решила родить ребёнка. Но Яков запротестовал. «Наслаждайся, живи! Зачем вязать себя по рукам?! Время сейчас беспокойное, неподходящее. Сейчас можно и нужно деньги зарабатывать, – ответил он ей, – Успеем со всем остальным. Через три дня большая компания летит отдыхать на Гавайи. Мы можем себе позволить на недельку слетать». Вот здесь Света впервые оскорбилась всерьёз: её маленький уже родной ей человечек приносится в жертву модному пляжу и радостям экзотических застолий.
В женихах Яша боготворил Светлану, предугадывал все её желания. Света была, по мнению многих, первой красавицей на курсе. Роскошные светло-русые с золотинкой волосы и необыкновенная эмалевая белизна лица, стройность фигуры притягивали внимание, но быстрый цепкий изучающий взгляд серых глаз и торопливая размашистая почти мальчишеская походка охлаждали излишне игривые фантазии. Она заканчивала тогда философский факультет МГУ. Яша тоже был дипломником соседнего исторического факультета. Высокий крупный парень нравился женщинам. Перестройка уже началась, и Яша много говорил о наконец-то пришедшей свободе. Но более всего нравились ей его цитаты из Ницше, произносимые очень выразительно. На любви к немецкому философу они и сошлись.
Познакомились они в тайном кружке. На философском факультете ещё в советское время студенты создали кружок «богоискателей». Вначале он был тайным, но политических целей не ставилось, собирались не столько диссиденты, сколько интеллектуалы, так что к началу перестройки безбоязненно вывешивали на доску объявления о собраниях кружка. Пригласил Светлану однокурсник Володя. Невысокий голубоглазый блондин учился в соседней группе, и Светлана давно чувствовала его внимание к себе. Проповедовал Володя возвращение к корням в культуре, религии, и его постоянным оппонентом был Яша, называвший Володю фашистом, ретроградом, первобытным коммунистом. Однажды они подрались. Их быстро разняли, и Володя ушёл. Сам Яша горячо отстаивал свободу и прогресс, свободу личности против всякого коллектива, широко и эффектно цитируя Ницше. Был он атеистом и потому оппонировал всем или почти всем членам кружка. Светлана тогда увлекалась Рерихом. Сначала как художником (отстояла несколько раз длинную очередь на его выставку), затем его теософией. Поучаствовав же в спорах кружковцев, обдумывая свою позицию, быстро поняла, что для неё человек – мера всех вещей и что, следовательно, она атеистка. Потому часто и задорно произносимая Яшей цитата из Ницше «Бог умер» производила на неё впечатление. Они сблизились, и как-то быстро дело пошло к свадьбе.
«Был ли он искренен тогда, до женитьбы? Может, он просто завоёвывал меня как престижный приз?» – подумала Света... Мир казался пустым, безжизненным и оттого страшным. Раньше слова «поражение», «неудача» не касались Светы. Всё, за что она бралась, ей удавалось. Романтичная девушка всегда стремилась к совершенству во всём. Это было, казалось ей, заложено в неё природой. И давало ей чувство избранности. И вот этот мир бесконечного улучшения себя и других рушился. Сначала безобразным стало общество, а теперь и её «вываляли в грязи».
Электричка до Загорска (город ёще не переименовали в Сергиев Посад) идёт часа два. Света не замечала ни соседей по вагону, ни пейзажей за окном. Несколько раз, когда объявляли об остановках поезда, у неё появлялось желание выйти из поезда и вернуться в Москву, но какая-то непонятная ей сила удерживала её.
В лавре звонили колокола, и вся она, небесно-голубая с золочёными крестами на куполах церквей, предстала сказочным городом, Китеж-градом, отражённым в водах озера. Русский дух помавал над этим местом. У самого входа картина менялась. Множество интуристовских автобусов, вежливые и дежурно-любопытные западные туристы – всё это неприятно отдавало индустрией развлечений. Света поспешила к скромному храму, к которому торопились ручейки её соплеменников.
Это и была церковь Троицы, построенная ещё Сергием, прочла она на фасаде церкви. Внутри было душно, тесно, не пройдёшь. Все двигались в двух встречных потоках. Народ выглядел бедно, в основном, неудачники или обиженные жизнью, пришедшие просить защиты у Бога и Сергия. За свою не очень долгую жизнь Светлана всего несколько раз из любопытства заходила в церковь, и сейчас её гордость страдала от сближения с изгоями, притом, что она не презирала или ненавидела их, а жалела.
Конечной целью входящего потока были мощи Сергия Радонежского, и Светлана протиснулась к ним, хотя пыльные пальто образовывали непроходимую стену. «Здесь-то скажите, чего я хочу, для чего я здесь?» – снова задала она себе вопрос, стоя над ракой с мощами. «А жить ты хочешь. Жить и не умирать несмотря ни на что. Может, вечно жить!» – открылось ей в минутном самоуглублении, когда она перестала слышать бормотания молитв, не чувствовала запахов ладана и несвежей одежды. Мысль содрогнула её. Что-то живое и очень больное, прячущееся глубоко в душевных глубинах отозвалось в ней, задетое и потревоженное этой мыслью. Она вышла из церкви.
На обратном пути с ней случилось ещё одно происшествие. Навстречу по параллельной дорожке шел молодой монах, улыбающийся встречным прохожим светлой и всепрощающей улыбкой. «Таким я представляла Алёшу Карамазова», – подумала Света и улыбнулась ему в ответ и даже для чего-то кивнула. Он улыбнулся ей своей добрейшей улыбкой, но вдруг засмущался и опустил глаза.
– Для этого Христос, похоже, есть, – поняла Света, – Вот для чего я сюда стремилась. Но, с другой стороны, если Бог есть, то и умереть не страшно? Душа-то вечно будет жить. И какой же тогда смысл в трагичности твоих мыслей и чувств? Не в наивных же представлениях о рае и аде здесь дело? Нет, здесь что-то не то. Парадокс. Вот и я верила, что Бог умер, а оказалось, что без Бога нельзя.
Позже Света поняла, что не столько Бога она искала, сколько страшилась Дьявола и бежала в лавру отпугнуть его. Не дать воли недоброжелательному отношению к людям и жизни, которое закрадывалось в неё сразу после случившегося. И Яша ей тоже внушал во всё время их совместной жизни, что мир и люди дурны и пошлы. Она не хотела понимать этот мир как ад, сколь бы дурен он не был. Слишком гордой была наша героиня, как бывают гордыми люди, которым много счастливых часов подарила жизнь в детстве и юности. У таких людей, их немного встречается в нашей жизни, есть заветный идеал, пример для подражания, найденный в книгах или фильмах. Происходит это обычно в ранней юности, когда девочка-подросток превращается в девушку или мальчишка становится юношей, когда в манящем и стремительно приближающемся будущем хочется стать самым-самым, когда стремления и силы твои бродят как весенние соки в природе, кружат голову, кажутся неиссякаемыми, и так легко вообразить себя героем, богиней или человеком незаурядным, с исключительной судьбой.
В этот переходный возраст Светлана какое-то время завидовала мальчикам. Им было легко превратиться в таких же людей, как её любимые книжные герои – мужчины. Может быть, после трагической смерти отца ей хотелось быть полноценной опорой и защитницей своей мамы. Её мама, филолог по профессии, посвятила свою жизнь воспитанию дочери и решила дать ей классическое образование. Света рано приучилась читать античных авторов. Увлечение Плутархом естественно перешло в интерес к немецким романтикам, но в шиллеровском «Доне Карлосе» она сопереживала, парила на высотах духа не столько с верной долгу королевой Елизаветой, сколько с рыцарем благородства и чести – маркизом Позой.
Спорную мысль о мужском превосходстве красивая девушка легко забывает, начиная получать от своих поклонников многочисленные знаки внимания. Окончательно помирила её с собственной природой судьба и характер Жанны д’Арк. Воспитанная дедом-генералом в презрении к слезам, она не сдерживала их, читая повествование о Жанне.
Неприятные события транжирят время нашей жизни активнее, чем радостные. На развод с Яшей истратилось больше полугода. Интересно, что при разделе имущества выяснилось: Яша, оказывается, гол, как сокол. Ему удалось перевести всю собственность на родственников, но Светлана и не требовала. Причлось ей: машина, их прежняя однокомнатная квартира – подарок её деда, Константина Ивановича, им на свадьбу, и какая-то часть (четверть или восьмая) дачи, так как дача была у Яши тоже в совместной собственности с его тёткой и ещё с кем-то, и Светлане приходилась половина от четверти. Света стала работать редактором отдела поэзии в издательстве, где работала её мама, Вера Константиновна.
Заходила Светлана изредка в церковь. Перекреститься, подходя к храму, ей было неловко, как будто она кого-то обманывала. Она не могла сказать себе, что верит в христианские предания. Видимо, тучи критических стрел, выпущенных по этим преданиям коллегами-философами сильно обескровили для неё эти легенды. Она ходила в церковь как бы из благодарности: в трудную трагическую минуту обращение к Богу спасло её от непоправимого поступка. И атмосфера в храме тяготила её: старухи в платках, нездоровые лица, испуганные дети – всё это для нее было убого и некрасиво.
Возможно, её краткий роман с христианством так бы и закончился, постепенно сойдя на нет, если б однажды сорокалетний поэт из Ярославля Николай Осипов, выпускающий в издательстве книжку стихов, не попросил её помочь в распространении билетов на фестиваль славянских фильмов. Стихи Николая и нравились Свете и не нравились. Густая точная метафоричность его строчек, описания природы вызывали её восторг, но безбрежный православный оптимизм, упование на благость Провидения часто звучали наивно и не находили в ней отклика. Тем не менее, с первого знакомства было видно, что имеешь дело с хорошим человеком. Света согласилась помочь ему.
Оргкомитет фестиваля располагался в трех небольших комнатах. Было многолюдно, звонили телефоны, на столах лежали пачки афиш, стопки пригласительных билетов. Только что кончился приём иностранной делегации, как поняла Света, сербской. Прощались очень по-дружески, с крепкими рукопожатиями, поцелуями. Вообще, атмосферу доброжелательства, обходительности Светлана почувствовала сразу. И, похоже, главный импульс шёл от председателя оргкомитета, знаменитого актёра и известного кинорежиссёра. Света узнала его немедленно, хотя в любимых ею фильмах он снимался значительно более молодым.
Николай представил её председателю. Тот расспросил, где она училась, работает, чем хотела бы помочь. Во время разговора взгляд его оставался внимательным, ненавязчиво оценивающим. Светлана запомнила, какими нравственными критериями пользовался оргкомитет при отборе фильмов: фильмы не должны были воспевать зло, насилие и безнравственность, чтоб их можно было показывать и детям.
– Прежде всего, русским детям. Этот всеобщий вал охаивания всего русского, славянского нужно остановить. Национальное самосознание русских, украинцев, белорусов должно быть восстановлено, – закончил председатель.
– Да. Меня унижает травля всего русского на телевидении, – горячо поддержала его Светлана, – я думаю, мало найдётся народов, могущих гордиться таким же вкладом в мировую литературу, в мировую музыку, живопись, вообще, в мировую культуру, как мы, русские.
– Да! Да! Но, к сожалению, доступа на телевидение у нас нет... Хотя бы через кино воспитывать. Цены на билеты у нас минимальные.
Светлане польстил дружелюбный тон разговора такого уважаемого и замечательного человека. Ей захотелось помогать фестивалю. Она чувствовала в этих открытых, честных, умных лицах что-то родное. Особенно понравился ей хороший русский язык, простой и сердечный, на котором говорили в этих комнатах.
И время стало пульсировать напряжённо, приближая день открытия фестиваля. Люди жертвовали личными делами, деньгами, здоровьем, работая с утра и за полночь. Светлана встречала иностранные делегации, распространяла билеты, клеила афиши, подчиняясь общему жертвенному порыву.
Глава вторая
И тут всё лопнуло. Лопнуло ли что-то в пьяной голове тщеславного Ельцина, лопнуло ли терпение кагала будущих «олигархов», жадно втягивающих в себя запах несметных общественных богатств, поговаривали о приказе закулисного мирового правительства, но достоверно было одно: лопнул миф о демократии и демократах. Столпы прорвавшейся к власти российской «демократии» вопили: «убей гадину» в адрес законного парламента, может быть, единственного механизма самонастройки общества, могшего спасти сильно расшатанную жизнь этого самого общества. Ельцин свой указ от 20 сентября о роспуске съезда народных депутатов РСФСР не отменил, несмотря на решение Конституционного суда о неконституционности указа. Этим указом президент и вся исполнительная власть выходили из-под контроля парламента.
Съезд занял круговую оборону. Призвал народ защитить законную власть. Телевидение же и газеты, руководство которых успели полностью поменять за исключением нескольких малотиражных газет, обвиняли во всех грехах парламент. Неискушённый в политике народ недоумевал, на чьей стороне правда. Напряжение росло. Оргкомитет занял сторону парламента. Кинофестиваль решено было проводить, чтобы патриотическими фильмами поддерживать и вдохновлять провозглашающих патриотические лозунги депутатов и их сторонников. Подавляющее большинство членов оргкомитета были людьми православными, глубоко верующими и воцерковлёнными. Они с надеждой ждали заявления патриархии. Та не поддержала ни парламент, ни президента, призывала обе стороны к миру.
На открытии фестиваля пела Татьяна Петрова. Чудесный, чистый и вдохновенный голос призывал к подвигу, жертве во имя прекрасного и неповторимого образа – России. С первого дня фестивальные фильмы вызывали овации у зрителей. Николая фестиваль приводил в восторг. Он говорил Светлане: «Наконец-то! Дождались! Славянский православный фестиваль в Москве». Светлане, только что вышедшей из кинозала и находившейся под сильным впечатлением от фильма «Мальчики» – экранизации последней части романа Достоевского «Братья Карамазовы» – легко было разделить воодушевление Николая:
– « Мальчики» – настоящий шедевр. Впервые режиссёры поставили не французского, не японского и даже не общечеловеческого Достоевского, а русского Достоевского.
– Православного, – поправил Николай, – Сам Достоевский писал, что православный и русский – это синонимы.
– Ну, я согласна, что тысяча лет христианства преобразовали русского человека, но русскость мне кажется более широким понятием. Возьми героев Фёдора Михайловича: для них поиск Правды едва ли не важнее божественных откровений. Главные герои у него выбирают Православие только потому, что в нём находят Правду, но они внутренне свободны и никому не уступят найденную Правду. Она у них наравне с Богом. Я совсем недавно перечитывала роман и, похоже, распространяю свои впечатления и на этот фильм, но мне дорого, что авторы чувствуют его русскость естественно, как дыхание. Фильм поразительно контрастирует со всем, что происходит сейчас в России.
– Да. Нынешняя обстановка угрожает всем русским мальчикам… и девочкам. И истинному, не бюрократическому Православию, – печально подытожил Николай.
Константин Иванович, дед Светланы, заслуженный генерал, заменивший ей рано погибшего отца, однозначно и решительно поддержал парламент. Что тут сыграло главную роль: классовое ли крестьянское чутьё (родом он был из крестьян), чувство ли долга перед страной, чувство ли справедливости? Скорее всего, недоверие к не единожды совравшему людям Ельцину. Депутатов, признаться, он тоже невысоко ставил, но врагов государства в них не видел. Сначала он ходил на митинги к «Белому дому», как звали тогда новый «Дворец съездов», белым пароходом выплывающий над берегом Москвы-реки. Когда же начали формировать отряды защитников «Белого дома», он окончательно переселился туда.
– Дедушка, ты не молод и сердце у тебя больное. Это война. Она для молодых.
– Я знаю, что это война. Об одном жалею, что ушёл в отставку. А то привёл бы своих солдат с оружием на защиту. Нынешние командиры – слабаки.
– А твои бывшие сослуживцы?
– Не говори мне о них. Я ушёл со службы не только из-за возраста. Ведь всех бестолковых и вороватых стали выдвигать. Боится новая власть армии. Кадровый принцип у них такой: или не русский, лучше всего, еврей, а если из русских, то прохиндей или прямой вор.
У Светланы сложившихся политических взглядов не было, но в правоте деда насчёт «кровожадности ельцинско-гайдаровских реформ» её убедила одна случайно подсмотренная картина, глубоко и остро ею пережитая. Чистенькая, прилично одетая, седая старушка, вполне интеллигентного вида, оглядываясь по сторонам, видимо, пересиливая стыд, рылась в мусорном баке. «Голодает, а нищенствовать гордость ещё не позволяет», – погружаясь в надорванную психологию до предела униженного старого человека, поняла Светлана. Так что внучка деду сочувствовала, но очень боялась за него и за себя, и за всех. Она переехала на время в квартиру деда и матери. И вечером, когда дед перестал приходить с пожеланием «спокойной ночи», она готова была плакать, но пересиливала себя, стараясь не расстроить мать. Та совсем сникла, и при редких встречах с дедом, и в разговорах со Светланой, часто произносила как заклинание: «Постарайтесь ни во что не вмешиваться». Ответа не ждала, стояла с отрешённым видом похоронной грусти, понимая невыполнимость своих просьб. Днём Светлана выкраивала время, чтоб принести деду бутерброды. Он поначалу стеснялся их есть: вдруг кто-то голоден и к нему не приходят – но настойчивость внучки и собственный здоровый аппетит пересиливали, и он съедал всё.
Хлопоты с распространением билетов, встречами и проводами иностранных делегаций, а иностранными стали даже белорусы и украинцы, отнимали всё свободное от работы и встреч с дедом время. Иногда она просила Николая отнести деду «передачу». Он тоже постоянно ходил к «Белому дому». А когда милиция выставила оцепление, он стал «связным». Зная проходы дворами, он «просачивался» внутрь оцепления и передавал новости защитникам. С Константином Ивановичем они познакомились и часто спорили. Не сходились в тактике.
– С нами поступают незаконно. Мы имеем полное право отвечать любыми средствами, – настаивал Константин Иванович, а Николай не соглашался:
– Тогда мы будем похожи на них. Мы же православные. Правда всё равно победит.
– В книгах. А на деле победит тот, кто больше предусмотрел, кто умён, хитёр и решителен. С такими врагами надо говорить на их языке.
Светлана в спорах не участвовала. Мысли деда были ей ближе и понятнее, но и в вере Николая, казалось, таились какие-то шансы на благополучный исход событий.
Пришли трагические дни второй недели защиты парламента. В здании высшего, по конституции, органа государственной власти отключили свет и воду. Вокруг «Белого дома», окружая его, зазмеились как драконьи хвосты, высоченные, метра в три в диаметре, рулоны колючей проволоки. Погода тоже стояла мерзкая. Выпадал снег с дождём. Милицейские посты появились и во дворах. Проходить стало всё труднее. Дед ещё иногда приходил домой помыться и поспать, но становилось ясно, что скоро это станет невозможно. Во вторник он не пришёл и в среду тоже, и Светлана созвонилась с Николаем, который ещё находил пути прохода.
Они обошли наружное оцепление и, высмотрев место, где в оцеплении находились не милиционеры, а солдаты внутренних войск, с наигранным спокойствием подошли к их посту и, сказав, что живут вот в том доме, показав на дом на набережной, прошли в сквер. Там стояли милиционеры, но поодиночке, и цепь была редкая.
– Быстро за угол, и не оборачиваться, если будут кричать, – скомандовал Николай. Вслед им засвистел милицейский свисток, раздались крики «стой!», топот ног. Привычки воспитания и законопослушность, вероятно, заставили бы Свету обернуться, но Николай дёрнул её за руку, сильно потянул за собой, и они вылетели к казачьей заставе у Белого Дома.
Деда нашли на ступенях лестницы, спускающейся к реке. Выглянуло солнышко, но ветер задувал холодными порывами. Широкая, во всю ширину здания, лестница была безлюдна, только у выдвинутых к реке двух крыльев здания дежурили по два милиционера из охраны парламента. Их ещё не сманили угрозами и посулами.
Солнце и ветер играли остатками листвы на редких деревьях у подножия лестницы. У Светланы защемило в горле, она остро ощутила хрупкость жизни. Хрупкими показались ей очертания Белого Дома с мертвенным блеском стёкол в бесчисленных окнах. Хрупкость и изменчивость была в этом внезапно выглянувшем не греющем солнышке. Неустойчивым, ненадёжным было положение осаждённых. Она хотела отогнать эти чувства, чтоб ненароком не ухудшить настроение деда, которому и так приходится несладко, но порыв ветра поднял брошенную листовку, и она беспомощно запорхала по воздуху. Глаза предательски увлажнились. К счастью, в памяти зазвенели строчки Максимилиана Волошина:
И ты, и я – мы все имели честь
«Мир посетить в минуты роковые»
И стать грустней и зорче, чем мы есть.
Я не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни – немой её укор.
Благородная печаль стихов будто одела голую угловатую пустоту окружающих материальных предметов каким-то духовным флёром, а возвышающая горечь этого переживания высушила слёзы, и через некоторое время Светлана смогла присоединиться к разговору.
Говорили о помощи защитникам, помощи, которая всё не идёт. Дед обрисовывал обстановку:
– Все подмосковные войска заблокированы, к ним не пускают ни парламентёров из военных, ни депутатов. Осталась слабая надежда на Северный флот и, может, Псковскую дивизию ВДВ.
– В Псковской хорошие командиры. Я ездил к ним в творческую командировку, читал стихи. Знаю их командира.
– Так поезжай туда. Подними их.
– Думаешь, они послушаются поэта, чужого человека? Да и не пустит к ним КГБ.
– Тут ты прав. Меня задержали у КПП моей бывшей части позавчера. Целый день пытались найти повод для ареста. Ничего не получилось. Выпустили. Меня боятся, а тебя не знают. Ты мог бы попробовать в Псковской дивизии.
Николай неуверенно передёрнул плечами.
Послышалось хоровое пение. Процессия православных верующих, крестным ходом в который раз обходящая осаждённый дом, показалась из-за угла.
– Вот. Бог не допустит несправедливости, – сказал Николай.
Крестный ход вёл молодой священник с красивым одухотворённым лицом. Просветлённые лица были и у других шествующих. Шло человек пятьдесят. Распевая молитвы, они прошли мимо. Николай перекрестился на хоругви. Пение стало удаляться.
– Бог нам поможет, – снова проговорил Николай. Пение уже затихало за углом.
Солнце начали закрывать тучи, подул пронизывающий ветер с Москвы-реки. На мосту произошло перестроение милицейских рядов оцепления. Ветер донёс мелодию пошлой песенки «Путана, путана...» Генерал объяснил, что это началась новая порция психологической обработки людей, участвующих в противостоянии. Полублатная песенка убирает ноты героизма и трагизма, которые можно увидеть в событии, унижает, опошляет всех. Осаждённым труднее, песенка оскорбляет их нравственные чувства, плюёт на их самоотверженный героизм. Постоянное громкое повторение раздражает, и бессильное раздражение ослабляет их. Оцепившим же милиционерам, чаще всего молодым мужикам, подрядившимся защищать новый строй и успевшим поучаствовать в стычках с народом, к тому же хорошо знакомым с песенными героинями – путанами, много легче, так как песня их убеждает, что и нет никакого героизма, никаких высоких идеалов в жизни, а есть проститутки, есть подлость и пошлость, и там, внутри оцепления, продажные как проститутки депутаты.
Возвращались мимо Горбатого моста, где были натянуты палатки, с развевающимися над ними флагами с коммунистической символикой. Горели костры, пахло кашей и мокрой одеждой. У одного из костров стоял, глядя в огонь, мужчина средних лет с алым пионерским галстуком на шее. «Взвейтесь кострами, синие ночи », – вспомнила Светлана пионерский гимн, и ей вдруг стало ясно, какой огонь горит в душах этих людей. Огонь тех детских пионерских костров, огонь дружбы и веры, огонь сыновей сверхдержавы. И, по аналогии, вспомнила разговор с одним из своих сослуживцев. Он говорил, что они никогда не отдадут власть снова коммунистам: «Мы натерпелись страха, когда на кухнях шёпотом произносили что-то запрещённое, политически непозволенное. Никогда не отдадим!» И у этих горел в душах огонь. Огонь страха. Но под конец разговора старый несостоявшийся литератор с горечью сказал: «Кажется, не мы не выиграем, не они, а кто-то третий».
Почти до самого метро провожали Светлану и Николая звуки циничной песенки. Люди, использующие такие песни, готовы на многое. Страх за деда, за людей из крестного хода, за человека с пионерским галстуком охватил Светлану. Неуловимый запах поражения заполнял пространство. «Дедушка, дедушка, за то, что ты ввязался в это благородное, но, похоже, проигрышное дело, я люблю тебя ещё больше. Дедушка, дедушка», – беззвучно молитвенно повторяла Светлана, покачиваясь на сиденье в метро.
В последующие два дня даже Николай не смог пройти сквозь оцепление. Его ужесточили. Светлана слушала все выпуски новостей, но там столько гадостей говорилось о депутатах и защитниках Белого Дома, что тревога только усиливалась. В пятницу вечером приехали родственники из Нижнего Новгорода: двоюродная сестра Веры Константиновны с мужем.
– Что тут у вас в Москве творится? Где мой любимый дядя? – спросила родственница.
– Он пошёл защищать съезд.
– Я одобряю. Молодец. Этот Ельцин – болтун и прохвост. Мне он никогда не нравился. На впечатление работал. Как актёр. Скажет что-нибудь эдакое, свойское, под рубаху-парня, и смотрит, какое впечатление произвело. Позёр. Мой-то сначала за него горой, а сейчас не больно-то за него радеет. Как тот реформы заварил. Что с ценами-то? «На рельсы лягу!» Прохвост этот Ельцин. А... что говорить! Что ж, не увижу я дядю-то своего? Мы в воскресенье вечером хотели уехать.
В субботу большая колонна демонстрантов с антиельцинскими лозунгами пыталась пройти к Белому Дому по Садовому кольцу. ОМОН остановил колонну на Смоленской площади. Светлана примкнула к колонне, чтоб повидаться с дедом, сообщить ему о приезде родственников, может быть, уговорить его на небольшой отдых. Пройти колонне не удалось. Запомнились злобные лица омоновцев. «Не удивляйтесь, – произнёс немолодой мужчина. – В нынешний московский ОМОН отбирают психически неполноценных, с высокой агрессивностью – отморозков. Я сам из МВД, из следственного управления, знаю, что говорю».
Гулять родственники не пошли, так как Вере Константиновне стало плохо. Вызвали скорую. Сделали укол. Ложились спать тихо, почти не разговаривая.
Утром в воскресенье стало известно, что новыми многочисленными колоннами демонстрантов прорвана осада Белого Дома. Взято под контроль расположенное рядом с парламентом здание мэрии. Светлана поехала, помчалась к Белому Дому. На площади шёл бесконечный митинг. Перед выступающим с балкона вице-президентом Руцким держали бронежилет. Пахло революцией. Деда невозможно было найти. Наконец он отыскался рядом с генералом Макашовым. Выглядел он усталым, но радостно возбуждённым.
– Видишь, внучка, народ за нас. Мэрию мы не собирались брать. Стрелять оттуда стали по прорвавшейся колонне. Провокация! Пришлось дать команду на штурм. Драпанули милиционеры.
– Дед, приходи домой, тётя Маша обидится, если не придёшь. Ты выглядишь очень усталым.
– Не могу. Вечером, если смогу, вырвусь на часок. Когда у них поезд уходит?
– В двадцать три двадцать, с Курского вокзала.
– Приду, если смогу. Скажи маме, что всё хорошо. До свиданья.
Успокаивая родных, сам генерал был неспокоен. Последнюю неделю, пока работали телефоны, он пытался связаться со своими бывшими сослуживцами и соучениками. Большинство было отправлено в отставку, до тех же, кто служил, дозвониться было невозможно. Наконец, один из его приятелей по учёбе в академии сначала обругал парламентариев, сказав, что они не лучше Ельцина, затем объяснил, что офицеры всех подмосковных частей под колпаком спецслужб и что, хоть он и включил антиподслушиватель, скорее всего, ему грозит отставка за этот разговор. Константин Иванович понимал, что приход на защиту парламента любой боеспособной части кардинально поменяет ситуацию. Армия с армией в нынешнее смутное время воевать не будет, и либо придётся разрешать противостояние по закону, а закон на стороне парламента, либо переворотчики пойдут на приемлемый компромисс. Генерал знал, что части ПВО готовы подняться, но ни оружия, ни живой силы в этих частях не было. Среди осаждённых парламентариев многие уповали на народ, который поймёт их правоту, законность их постановлений, и голыми руками народные массы защитят законную власть. В нашей безоружности – наша сила, считали они. Так что рассчитывать на депутатов не приходилось. Разозлил генерала и его вечный оппонент Николай, поддержавший такую позицию депутатов. «Это так по-христиански», – многозначительно проговорил Николай.
Целый день на площади шёл митинг. Приняли резолюцию, идти к останкинскому телецентру требовать слова для делегатов съезда. Макашов уехал в Останкино, Константин Иванович остался. Через несколько часов первые очевидцы расстрела демонстрации у Останкино стали возвращаться обратно. Взбудораженные защитники начали формировать казачьи и добровольческие отряды в помощь гибнущим демонстрантам. В трёх грузовиках уже сидели люди, и Константин Иванович сдерживал их отъезд. Приехал Макашов, и стало ясно, что в Останкино стреляет хорошо вооружённый спецназ, что у них лазерные прицелы, и посылать безоружных людей не надо, Константин Иванович был прав.
Генерал хотел подбодрить разочарованно вылезающих из машины молодых казаков, но внезапно пронзившая сердце острая боль остановила его. Он замер, переживая неизвестные прежде ощущения. Боль не отпускала, она захватила грудь, казалось, что грудная клетка в середине разорвана. Константин Иванович стоял, не двигаясь, чтоб не показать другим своей слабости. Но внезапно разлившаяся по лицу бледность и расширившиеся зрачки глаз обратили на себя внимание. Позвали врача, тот констатировал сердечную недостаточность и возможный инфаркт.
Врач скорой не соглашался на просьбы Константина Ивановича отвезти его домой вместо больницы, но генералу после укола и выпитых таблеток стало легче, и он убедил врача.
У Веры Константиновны после рассказа дочери о дневной встрече с дедом началась истерика:
– Политик! Из него песок сыплется, а он – в политику. На седьмом десятке. А мы? О нас он подумал?
– Мама, ты несправедлива. Он поступает так, как считает правильным. И он всегда о нас думал.
Тётя Маша обняла Веру Константиновну, и они заплакали. Слеза накатилась и у Светланы, но она не позволила себе размякнуть.
Вечером по телевизору сообщили о «нападении вооружённых парламентских экстремистов» на Останкинское телевидение. Крутили кадры с попыткой пробить стеклянную дверь бампером грузовика и с пожаром внутри здания. Телевидение из Останкино прекратило работу, и появилась телевизионная картинка из студии на Шаболовке. В адрес депутатов полилась ядовитая брань. Светлану переполняло острое чувство бессилия, невозможности сказать и услышать правду. Она уже подумывала, не пойти ли ей туда, где может быть дед, но тут он появился сам. Бледный до синевы.
– Вера, вызови скорую. Дышать трудно. Вроде отпустило после укола, а как подниматься по лестнице стал, опять дышать не могу. Провожать вас, Маша, не поеду. Здесь поговорим.
– Мы останемся.
– Не надо в Москве оставаться. Поезжайте и Свету возьмите.
– Я никуда не поеду. Я уже давно взрослая. Ты был в Останкино? Что там происходило?
– Манифестацию расстреляли. Спецназ милицейский стрелял. Поубивали много. Они первые начали стрелять. Убили гранатомётчика из охраны Макашова, и тот в агонии нажал на спуск. Начался пожар.
– Ты там был, дядя Костя?
– Нет, Маша. Я у Белого Дома был.
Скорая увезла деда в больницу. Он храбрился, говорил сидящей у изголовья Свете:
– Ничего. Ещё посмотрим, кто прав.
В юности Свете часто снился один и тот же сон. Она срывается с вершины ледника, вцепляется руками в снег и лёд, пальцы скользят, её сил удержаться не хватает, и захлёстывает ужас осознания, что вот-вот сейчас полетит вниз... в пропасть. В это время она просыпалась, острое чувство бессилия пропадало. Нынешний безумный «сон» не кончался и наяву.
Самые страшные «сны» осуществились с утра: танки, прямой наводкой стреляющие с моста по Белому Дому; жирные хвосты чёрного дыма, выползающие из окон, – подбитый кораблик Белого Дома, подбитый кораблик русской демократии; заполненные людьми входные вестибюли здания, и стрельба по окнам вестибюля, по этим безоружным людям из пулемётов и автоматов. Уже позднее выяснилось: всего на вооружении защитников Белого Дома было девятнадцать автоматов, три гранатомёта и несколько казачьих сабель.
Ко второй половине дня депутаты и добровольные защитники, оставшиеся в живых, были арестованы. Их построили на лестнице, и какой-то невысокий толстенький человечек, заходя со спины и вытягиваясь, бил арестованных по лицу, норовя попасть по скулам.
Вечером позвонил Николай. Ночь он провёл в Белом Доме, а рано утром, ещё до штурма, не выдержав усталости, пошёл отсыпаться на квартиру к приятелю. Там он узнал о штурме войсками Белого Дома. Вместе с хозяином квартиры, тоже активным сторонником парламента, боясь ареста, решили уйти из дому. Целый день Николай отсыпался в кинотеатрах, проспав бесчисленное количество американских боевиков.
Света привезла его в свою квартиру. Выглядел он измученным. Жадно выпил несколько рюмок водки и стал говорить, оправдываясь, что не мог предположить, что штурм начнут днем, а не ночью, как все ожидали. Говорил о чувстве вины, которое он испытывает, что лучше б он погиб вместе с защитниками парламента.
Свете было жалко его. Как могла, она успокаивала Николая. Говорила, что надо радоваться, оставшись живым, что виноват не он, а организаторы переворота. Успокаивая Николая, сама она чувствовала страшное напряжение, вызванное событиями последних дней. Пытаясь избавиться от тоски, холодной сталью сжимающей сердце, Светлана выпила вместе с Николаем. Стало немного легче. Жалость, ей показалось, перешла в более тёплое чувство. Пытаясь ободрить раздавленного поражением мужчину, она погладила его волосы, и он благодарно прижал свою голову к её плечу, затем неловко обнял Светлану и начал исступлённо целовать её лицо, бормоча бессвязно какие-то фразы.
Проснувшись в одной постели с Николаем, Светлана не стала обдумывать ни свои отношения с ним, ни правильность их. Он спал, слегка приоткрыв рот. Кожа лица расправилась, порозовела. Светлана чувствовала себя взрослой женщиной, опекающей его. «Я поступила правильно», – это было не мыслью, но чувством. Странным чувством удовлетворения, загоревшимся в ней. Нет, это не было удовольствием от близости с Николаем. Да и в постели он был зауряден. Видимо, бессознательно она объясняла свой поступок как поддержку борющихся за справедливость, как жертву во имя Общего Дела. Оставив записку, где просила не церемониться ни с напитками, ни с содержимым холодильника, поехала в больницу к деду.
Опутанный проводами и шлангами, седой и величественный в своей беспомощности дед напоминал прикованного к скале титана из древнего мифа. Разрешили свидание с ним потому, что не надеялись на благополучный исход. Но Константин Иванович выжил вопреки всему. Светлана каждый день навещала его. Через десять дней он выписался из больницы.
На второй день после расстрела парламента уехал в Ярославль Николай. Вернулся он через полмесяца. Выглядел похудевшим, осунувшимся, лицо было усталое и потерянное. Говорил тихо, но в интонациях стала звучать какая-то назидательность:
– Народ русский мучается и страдает, потому что веру Православную потерял, Бога забыл.
– Что ж так плохо помогает нам твой Бог в наше безумное время?
– Во-первых, пути Господни неисповедимы; во-вторых, плохо молимся, мало веруем.
– Ты, Коля, говоришь как поп. Трудно поверить, что ты поэт.
– Сегодня время не стихов, а проповедей. Я стихов писать не буду.
– Никогда?
– Этого не загадываю.
– А сборник-то будешь издавать?
– Я не отказываюсь от написанного. Сейчас я в храм на службу иду. Пойдёшь?
Светлана поняла, что отказ обидит его, и согласилась пойти. В церкви народу было мало. Запах пыли и человеческого убожества перебивался запахом ладана. Безжизненно смотрели лики с фресок, тускло мерцала позолота верхних плохо освещённых икон большого иконостаса. Это мерцание вызвало в памяти родной образ молящейся старушки – любимой прабабушки Светланы, матери её деда, давно уже умершей и похороненной на деревенском кладбище. Светлана в эти минуты почувствовала себя человеком, посетившим дом своего детства, пустой и разрушающийся дом, покинутый дорогими ей людьми. Николай молился с подчёркнутым благочестием, с оглядкой на Светлану, как бы подавая ей пример правильного поведения. Светлану начала тяготить его воспитательская опека, но она не подала виду.
Вечером, изучая содержимое книжных шкафов, Николай наткнулся на книги Рериха и Блаватской и потребовал выбросить их. «Сжечь?» – с неожиданно злой издёвкой спросила Светлана. Тот смутился и плотно закрыл дверцу шкафа.
Приезжал Николай не часто. Издание сборника его стихов затягивалось. Спонсоры опасались властей, опасались неопределённости, возникшей после расстрела парламента. Светлана стремилась расшевелить Николая. Они стали ходить на концерты в консерваторию, посмотрели вместе несколько фильмов. Николай оживлялся, в глазах загорались огоньки, он начинал задорно спорить, отстаивая своё мнение, острил, улыбался. Хватало его ненадолго. Светская суета – обрамление любого концерта невыносимо тяготила его. В содержании фильмов его интересовали только нравственные идеи. Такая однобокость становилась скучна.
– Чего ты ищешь сейчас в жизни? – спросила однажды уставшая от его депрессии женщина.
– Россия нынче – край страданий. В краю страданий чего хотеть? Хочу и я пострадать, – смущаясь откровенности своего признания, ответил Николай.
– Зачем попусту страдать, не лучше ли бороться и победить?
– Борьба увеличивает зло. Наши святые старцы и Достоевский говорили и писали, что страдание просветляет. Я в истине хочу жить. Для меня суета отвратительна, – с ноткой патетики закончил он.
Обстановка в стране понемногу нормализовывалась. На массовые аресты новая власть не решилась. Назначили референдум по новой, «монархической», как назвал её дед, конституции и выборы нового парламента – Государственной думы, теряющей в случае принятия конституции прежние властные полномочия. Эти события прошли странно, с заметным инфернальным душком. Николай неожиданно активно включился в избирательную компанию, агитировал за блок патриотов. Константин Иванович атаку Николая выдержал, остался верен компартии. Светлана дала согласие голосовать за патриотов, но блок не смог собрать нужного количества подписей избирателей в свою поддержку. Николай огорчился таким поворотом событий, но быстро нашёл объяснение поражению:
– Безбожников много было в нашем блоке, – поделился он со Светланой причиной неудачи.
– Бог, что ли, вам помешал подписи собрать? Как просто при таком взгляде любую свою ошибку и даже глупость на Бога возложить, – заметила Светлана.
– Мы сумели заявить безоговорочное неприятие современного порядка вещей. Бог видит и оценивает. И последние станут первыми, и первые – последними.
– Но политическим мерзавцам очень удобна такая общественная позиция их противников: не бороться ради победы, не действовать, а только правильно думать – и Бог воздаст. Видимо, в поддержку такой позиции вся наша криминальная власть стоит со свечками по церквам. Их уже прозвали «подсвечниками».
– Света, ты такая красивая, женственная. Кажешься олицетворением женственности, но ум у тебя не женский, а мужской.
– Я это знаю, – спокойно произнесла Светлана и уже привычно съязвила, – Многим бы это не помешало.
Они разошлись недовольные друг другом.
1994-й год мало кому в России обещал что-то хорошее. Разве что мошенникам и ворам. Профессия рэкетира становилась престижной: её перспективы обсуждали в школе на переменах пятиклашки. Николай прятался от действительности в церковных службах, постах, стал понемножку выпивать. И в жизнь Светланы бесцеремонно вторгался быт: издательству, где она работала, грозило разорение, зарплату выплачивали с большими задержками. Николай в свои приезды обязательно приглашал её на церковные службы. Ей не очень хотелось идти и приходилось изыскивать предлоги для отказа.
Однажды Светлане передали, что в её отсутствие в редакцию заходил Николай, но вечером к ней домой, как обычно, он не пришёл. Светлана ощутила незаслуженную обиду и вместе с тем облегчение, удивившее её. «Вот так тихо, без нервных объяснений он уйдёт, и я снова буду свободной», – обдумывала странности его поведения Светлана, не зная плакать ей или радоваться. В нынешнем, набирающем силу торжестве спекулянта и обывателя ей хотелось остаться чистой, не запачкаться, быть оппозиционной. Николай воспринимался как опора в этом её желании.
На другой день Николай появился. Его худая костистая фигура была напряжена, рот сухо поджат. «Похоже, он пришёл с «миссией», – догадалась Светлана.
– Светлана, не должны ли мы упорядочить наши отношения? Мой духовник упрекает меня в греховности невенчанного сожительства.
– Никаких обязательств никаким духовникам я не давала. Ты сам-то разведён?
– Я развожусь. Я её не люблю. Мы с ней не венчались. Ты согласна обвенчаться со мной?
– Я подумаю.
Он остался на ночь. Они были близки. Лицо Николая мгновениями светилось счастьем, и Светлане приходили в голову проекты, как она выведет его из хандры, вдохнёт мужество в его душу, вернёт желание писать стихи. Она уснула, довольная собой. Утром женщина проснулась первой, вынырнула из-под одеяла и, не одеваясь, совсем голая, подошла к столику глотнуть воды. Она знала и ценила красоту своего тела и с удовольствием любовалась им в зеркале. Боковым зрением она увидела, что мужчина проснулся и смотрит на неё. Взгляд был строгим и хмурым. Светлана спросила:
– Что случилось? Ты чем-то недоволен?
– Мне не нравится, что ты ходишь голая.
Неожиданный упрёк показался ей нелепым и потому остро обидным. Она с трудом удержалась от резкого ответа, набросила халат и ушла в ванную, продолжая подбирать слова для этого ответа. Вертелось что-то про непрошеных воспитателей, про ханжество.
Расстались холодно. Оставшись одна, Светлана прилегла на диван, закрыла глаза, и мысли прихлынули, постепенно становясь всё отчётливее: «Кажется, я не готова навсегда связать свою жизнь с Николаем. В нашей любви, если это любовь, слишком многое происходит по какой-то обязанности. Нет свободы и радости. Конечно, в первую очередь его христианский ригоризм заедает нам жизнь, но я и сама виновата: жалость и сочувствие мне не следовало принимать за любовь. Всё-таки, человек он неплохой, не хотелось бы болезненного разрыва, лучше бы сохранить с ним дружеские отношения».
Уже на следующий день Николай, одетый в лучший выходной костюм, звонил в дверь светиной квартиры. Неловкую паузу, повисшую в комнате, не знали чем заполнить, и заговорили на тему, которую давно не трогали: о кровавых событиях 4 октября. И тут Николай начал обвинять организаторов защиты парламента, их тактику:
– Зачем надо было нарываться? Брать мэрию, идти в Останкино? Спровоцировали Кремль и более ничего!
– Дед говорил, что первыми начали стрелять по демонстрантам стоявшие у мэрии люди. Пришлось взять мэрию для прекращения провокаций, – возразила Светлана.
– Не надо было давать им повода, – упорно отстаивал свою позицию Николай.
– Оставалось ждать «Бога с машины», как это бывает в конце театрального спектакля?
– Не «с машины», не «с машины».
Светлане вспомнилась недавняя история, происшедшая с ними у метро. Она села на скамейку перестегнуть пряжку на сапоге, и сидевшие на этой скамейке два подвыпивших парня стали предлагать себя в спутники ей и, явно ища скандала, назвали Николая стариком. Светлана испугалась, что начнётся драка, но Николай делал вид, что ничего не слышит, будто это её дело, а не его, и увёл её побыстрее. «Да уж не трус ли он? Если б я не видела его у Белого Дома, подумала бы, что трус. Тут какое-то глубинное пораженчество. Осуждение штурма мэрии очень несправедливо по отношению к погибшим. Они же не мальчишки-шалуны. Разве могли честные, умные и смелые без боя позволить растоптать конституцию и страну? Конечно, я вижу, он любому готов помочь, защитить его, но только без применения силы. Вечный защитник, готовый даже пострадать, никогда не нападающий и потому никогда не побеждающий. А ты ждёшь белокурую бестию, что ли? Был же у тебя один, хоть и не белокурый. Бестию не надо, но мужчина должен вызывать не жалость, а восхищение, не быть размазнёй, даже и христианской. Кажется, у Николая психика стопроцентно запрограммирована ортодоксальным христианским непротивлением», – завершила свои размышления женщина и, посомневавшись секунду, задала неделикатный вопрос:
– Тебе не кажется, что всякий стопроцентный христианин должен обладать, скорее, женской психологией?
– Ты на меня намекаешь? – обиделся Николай.
Светлана ничего не ответила. Обиженный и раздосадованный Николай вскоре попрощался и ушёл. Светлана не удерживала.
Наконец, несмотря на все сложности, удалось совсем небольшим тиражом выпустить сборник стихов Николая. Повеселевший автор цитировал строчки из пахнущей типографской краской книжки, где упоминалась «квартира на четвёртом этаже». Светлана догадывалась, что у Николая непростая личная жизнь, и не задавала ему вопросов о его жене и сама не рассказывала о своём бывшем муже. И спросила, скорее из вежливости, с кем он живёт «в квартире на четвёртом этаже». Николай нахмурился, затем, будто исполняя долг честности, признался, что живёт он в одной квартире с нелюбимой женой и горячо любимой дочкой. Жена не даёт развода и квартиру не разменивает, а он боится настаивать, чтоб не потерять любимую дочь. Так и живут они, мучая друг друга.
Рассказ давался ему с трудом. Какая-то недосказанность и двусмысленность звучала в нём. Весь он смотрелся помятым, переставшим следить за своим внешним видом. Тёмные волосы жирно блестели. От вида этих волос всплыло в памяти Светланы где-то читанное выражение: «волосы, смазанные лампадным маслом». Она прогнала дурацкую ассоциацию, но такое усилие рассмешило её, и она не сдержала смешок. Видимо, выражение лица женщины открыло Николаю бессознательное презрение к нему с его жизненными компромиссами, и он распрощался с ней вновь обиженный и уязвлённый.
Николай написал ей два письма с объяснениями в любви. Она не ответила, хотя и садилась за письменный стол, но не заканчивала писем и выбрасывала их. На выброшенном в мусор листке письма чётким женским почерком было выведено: «Извини, Николай, но, кажется, я ошиблась в своём отношении к тебе. Чувство солидарности, объединённых общим делом людей, я приняла за любовь. В те окаянные дни было страшно и одиноко. Я искренне старалась полюбить тебя, когда поняла, что и ты можешь пострадать от моей ошибки, но ты не дал мне такой возможности. Ты видишь в любви какие-то обязанности, ритуалы, и праздник уходит. Ушёл. Любовь не должна, не может быть постной». В начале другого листка можно было прочесть: «Ты требуешь искупления нашей греховности, а я готова искупить только свою ошибку. Грех я вижу в любви без любви. Давай, останемся друзьями. Может, мне и не хватает тонкости чувств, но я честна с собой и другими, и мне без этого невозможно жить. Это важнее много другого».
Как-то само собой стали распадаться отношения с активистами оргкомитета кинофестиваля. Светлана со светлой грустью вспоминала их компанию: «Чудесные они ребята. Лучше людей я не встречала. Они раздувают искру от угасающего костра панславизма, разожжёного православной Российской империей. Дай Бог им успехов. Хотя, я думаю, они слишком добрые, чтоб победить. Но судья ли я им?» В церковь Светлана будто и дорогу забыла. «На время сомнений», – думала она.
Глава третья
В последние два года, прошедшие после расстрела парламента, Светлана очень сблизилась с Татьяной, несменяемой со студенческих времён старостой кружка «богоискателей». Татьяна с мужем по пятницам устраивали в своей просторной квартире чаепития. Муж Татьяны, начинающий, но весьма успешный адвокат, остроумный и общительный, легко влился в компанию. Гости, чтоб не вводить в большие расходы любезных хозяев, приносили вино, сладости. Разговоры, конечно, не могли обойти политику, но большинство гостей принадлежали к оставшимся в Москве членам кружка «богоискателей», потому религиозные темы чаще всего другого приводили к дискуссиям.
Всех удивила и бурно обсуждалась небольшая монография бывшего члена кружка Володи Медведева. Называлась книжка именем славянского бога – «Велес». С явной симпатией в книге исследовался культ древнего бога. В грядущую пятницу ждали Володю. Он на несколько лет после окончания университета уезжал работать в Великий Новгород. Известно, что часто наведывался в питерские музеи и архивы. После написания книги решил вернуться в Москву. Светлана с интересом ждала встречи с Володей. Они были дружны в годы учёбы. Их даже называли братом и сестрой. Развело их её замужество. В интересе Светланы к встрече была и неосознаваемая до конца нотка мстительности. Она не простила ему его исчезновения в начале её встреч с Яшей. В общем-то, в то время она считала Володю «юнцом», а Яша казался и был мужчиной, взрослым мужчиной, от него даже пахло так, как от мужчины, он выводил её во взрослую жизнь. Всё же отставки Володе сама Светлана не давала, шансы ему оставались, а он пропал. И сейчас, вспоминая те дни: волнения по поводу защиты диплома, эффектные объяснения Яши в любви, она испытывала недоумение и досаду на Володю, пережитые тогда: «Уж не ждал ли он, что я сама за ним начну бегать?»
Нынешняя неделя у Светланы не задалась. Деньги за отпуск не выдавали. Обещали в лучшем случае в конце недели. Сломалась машина, ремонт получался дорогим при её нынешних стеснённых средствах и длительным. Идти в байдарочный поход, куда её звали приятели с работы, ей не очень хотелось. В душную августовскую ночь и приснился ей сон. Деда её торжественно коронуют. Какие-то существа несут корону. Он сначала отказывается, потом всё же надевает её, но ставит этим существам условие. Условие принимают: они должны признать Светлану законной внучкой и то ли наследницей короны, то ли её надо короновать тоже. Тут ясность пропала. Светлана возмущается тем, что её мнение не хотят принять во внимание. Но её не слушают. Тогда она пытается крикнуть громко-громко и просыпается.
Вечером и грянул звонок Веры Константиновны. Дед уехал в родную деревню, не сказав ей ни слова, оставив короткую записку. Весь месяц после выборов Ельцина в президенты он ни с кем не разговаривал. Она вернулась с работы, на столе записка: «Уезжаю в Крутец на охоту. Позвоню». Светлана примчалась к матери. Запах валидола встретил её в прихожей.
– Его нельзя оставлять без присмотра с его больным сердцем. Я предчувствую, он поехал на медвежью охоту – всхлипывала Вера Константиновна.
– Ну и что? Он и раньше охотился. Послушай, мама, я придумала. Я в отпуске и с удовольствием поеду в Крутец. Я этот вариант и раньше обдумывала, а сейчас и дед там, так что… Только ехать придётся на поезде – машина сломалась. Ремонт серьёзный и дорогой.
– От станции же больше пятнадцати километров лесами и полями. Одна пойдёшь?
– Ну и пойду.
– Я тебя не пущу.
– Мама, байдарочный поход, в который я собиралась, тоже не безопасная прогулка. В Крутце я отдохну лучше. Сама говоришь, что деда нельзя оставлять без присмотра. Завтра получу деньги за отпуск. В субботу вечером поеду, а утром в воскресенье выйду в Озерках, и у меня целый день на дорогу в пятнадцать километров, до Крутца. Остановлю попутку: обычное дело.
– Не пущу.
– Хорошо, мама, что-нибудь придумаю. Может, кто-нибудь из московских знакомых согласится подвезти, – закончила разговор дочь, испытывая чувство острого сожаления – чувство, которому она редко давала возможность войти в сознание, – что отца нет, и никогда не будет, и нет сильной мужской руки.
Утром в пятницу Володя не хотел просыпаться. Сновидение было ярким, тревожным и почти осязаемым. Он видел Светлану. Она приближалась, приближалась к нему во сне, становясь всё больше и туманнее. Он прошёл сквозь туман её тела, и она исчезла за спиной, оставив тревогу и воспоминание о счастье. Володя снова почувствовал на губах тот единственный поцелуй. Он проводил девушку домой после долгой дискуссии в их тайном кружке. Он был тогда в ударе, красноречив и сумел убедить всех в правоте протопопа Аввакума перед патриархом Никоном. Он вспомнил то краткое замешательство, возникшее у Светы, когда она подошла к двери своего подъезда, тот любовный огненный хмель, лёгкой внезапной волной опьянивший его тело, когда он понял её невысказанное мгновенное желание, и смелость, с которой он повернул её к себе и поцеловал. Румянец залил фарфоровое лицо девушки, она отстранила его руки и убежала. А он запомнил этот мгновенный поцелуй на всю жизнь и сейчас переживал его небесную сладость, закрыв глаза.
«Возможно, я увижу Светлану сегодня вечером. Таня её пригласила. Какая она стала сейчас после замужества и развода?» – подумал двадцатисемилетний мужчина, вспомнив события шестилетней давности. Он тогда испугался себя, затмевающей разум ненависти к Яше. Какое-то время он надеялся, что Светлана не станет губить то чудесное в их любви, что испытывал он и, как он думал, она сама. Все эти шесть лет он с переменным успехом пытался забыть её, и иногда это ему удавалось, но вот она возможная встреча, и всё вспыхнуло снова. С женщинами ему, надо признать, не очень везло. Какое-то его неистребимое мальчишество отпугивало их от этого, в общем-то, незаурядного человека.
По дороге к Татьяне Володя остановился при виде телефона-автомата, подумывая позвонить и отказаться от встречи. Вид у него был явно не парадный. Синяк, который он заработал в стычке с пьяными парнями, пристававшими поздно ночью во дворе его дома к знакомой ему влюблённой парочке, живущей в его подъезде, вместо того чтобы уменьшиться, расплылся, приобрёл желтовато-зелёные оттенки. Но он собирался на следующей неделе уехать из Москвы, и получалось, что долгожданная встреча с университетскими друзьями откладывалась ещё на месяц. С волнением вошёл он в просторный подъезд сталинского дома. «Здесь я осмелился поцеловать руку у Светланы», – вспомнил он.
Радость на лице открывшей дверь Татьяны соседствовала с оторопью от вида сине-зелёных разводов под глазом гостя. Володе пришлось всё подробно объяснять. Татьяну развеселил его рассказ.
– В какие края отдыхать едешь? – спросила обстоятельная женщина.
– Ещё не определился. В глушь, на охоту. Может, в новгородские леса. В них ещё остались уголки древней девственной тайги, – сообщил Володя.
Зазвонил телефон. Грустным голосом Светлана рассказала подруге о возникших у неё сложностях из-за отъезда деда и сломанной машины.
– Немедленно приезжай. Попытаюсь тебе помочь, – осенённая внезапной мыслью произнесла Татьяна. И, загадочно посмотрев на Володю, стала его вкрадчиво спрашивать:
– Ты не женился случаем в Новгороде?
– Нет. А что?
– А «сестрёнку» свою, Светлану не забыл?
Володя покраснел и, еле сдерживая дрожь в голосе, произнёс:
– Не забыл.
– Ей надо помочь, – вкратце пересказала Татьяна разговор со Светланой, – тебе же, ты сказал, всё равно куда ехать. Там в Крутце тоже глушь и, я думаю, и охота есть. Ну, Света приедет, уточним. Поможешь?
– Хорошо, – сдерживая радость, проговорил Володя.
В прихожей Таня поделилась со Светланой своим планом. Светлана поджала губы. Она ожидала какого-то Татьяниного знакомого с машиной, который согласится по случаю довезти её до Крутца, а тут грозило путешествие вдвоём с отвергнутым ею в своё время поклонником, опасность разворошить угли обоюдных обид в остывшей за шесть лет, как ей казалось, золе их отношений. Но сложившиеся обстоятельства не давали возможности отказаться. Все-таки, какая женщина обрадуется даже намёку на принуждение? «Хорошо. Отношения будут такими: он мой университетский друг. И всё!» – приняла решение Светлана. Насторожённая и нахмуренная она вошла в гостиную. Говорил Илья, исповедующий учение Рериха:
– Нынешняя эпоха – космическая. Это до конца не оценено современниками. Все так называемые мировые религии геоцентричны. Библия, Коран рисуют космологическую картину, пригодную для объяснений в детском саду. Человечество готово высадиться на Марсе, а нам рассказывают о том, что шесть тысяч лет назад мир был сотворён за шесть дней. Я уж не говорю о несовременности язычества.
– Подожди, Илья, – вступил в разговор Володя, – все космологические представления в вашем учении взяты из Вед или греческой космологии. Приоритет язычества здесь неоспорим. Только вы признаёте и стихийных духов, и Христа, и Будду. Слишком противоречиво и спекулятивно. Пахнет эклектикой. Реально мы наблюдаем только Космос или, по-другому, Природу и одновременно чувствуем или жаждем чувствовать присутствие Высших Сил. Только индоевропейское язычество дает природным стихиям, Космосу покровителей и выразителей их сути – языческих богов. Иерархичное многобожие естественно, как естественен и реален Космос. Каждый уголок Космоса имеет своих покровителей, каждая отрасль человеческой жизни имеет своих покровителей. Каждый народ выбирает себе тех богов, ту религию, которая бережёт его.
– Русские испокон века православные христиане. Христос, Богородица их берегли, – вступила в разговор Аня Федотова, благообразное выражение лица которой не совсем вязалось с изысканной небрежностью одежды.
– Христианство было навязано русскому народу незаконнорожденным и потому нелегитимным князем Владимиром. Он силой отстранил законных наследников от власти. А религиями он жонглировал как мячиком в интересах своей власти. Сначала реформировал язычество, чтоб добиться поддержки княжеской дружины, состоявшей из иноземцев – варягов, затем насильно крестил киевлян, чтобы получить поддержку богатой торговой и денежной знати, значительная часть которой состояла из евреев, единоплеменников Владимира по матери. Евреям нравилось в христианстве и поклонение Иегове, Богу еврейского народа, как Богу-отцу, и культ Бога-сына – Христа, предполагающий воспитание из его адептов прекраснодушных, безвольных овечек.
– Что же, у христианства нет никаких заслуг в России, по-твоему? - пытаясь сохранять внешнее спокойствие, спросила Аня.
– В заслугу христианству я бы мог поставить смягчение нравов, то, что Иван Карамазов называл цивилизационной миссией. Да и то тут масса вопросов. Не было ли в древнем славянском язычестве бога, выполнявшего нравственную функцию Христа и не претендовавшего на верховное положение в пантеоне?
- Но Великая Российская империя!? Она же была православная! – не смогла сохранить спокойствие Аня.
– Империю от Балтийского до Чёрного и Каспийского морей создал князь Святослав. Как известно, язычник. Империя держалась и росла, пока в ней оставался дух язычества, одним из выражений которого было: око за око и зуб за зуб. В этой максиме нет агрессии, в ней адекватное воздаяние за преступление. Когда же христианский дух непротивления глубоко, до самого предела проник в душу русского человека, тогда империя и рухнула. К началу двадцатого века христианская пропаганда в торгашеско-либеральном обличье развратила русских, которые потому плохо сопротивлялись и большевикам, а в конце века и так называемым «демократам». Мы, нынешние, городские люди, привыкли жить с искусственным светом и чужими вечно страдающими и приучающими нас страдать богами. А жизнь всё время прекрасна, и страшна только смерть.
Последнее слово резонировало с мыслями Светланы, и она присоединилась к дискуссии:
– Смерть. Страх смерти приводит людей к Богу! – энергично произнесла она. После непродолжительного раздумья Володя поддержал её:
– Я согласен. Это очень глубокая мысль. Я её выражаю по-другому: смысл жизни людей и всего живого – стремление к бессмертию. Одно из доказательств – очевидное и неоспариваемое наличие у всего живого двух основных инстинктов: инстинкта самосохранения и инстинкта продолжения рода. При сопоставлении этих инстинктов получается, что всеми доступными средствами живое стремится к бессмертию. Большинство религий тоже обещает бессмертие, правда, за гробом, где никто из живущих не бывал: «Поверь в нашего бога и после смерти попадёшь в рай». Стремление к бессмертию – основа религий и, может быть, смысл смыслов.
– Буддисты с тобой не согласятся, – вежливо возразил Федя. Он был на два курса моложе большинства кружковцев и сохранил уважительный тон к старшим до сих пор.
– Конечно, буддизм – религия смерти, но, пока получишь право на смерть, ты вечно будешь крутиться в колесе реинкарнаций. И только достигнув невероятного совершенства, ты из этого колеса выпадаешь. Но будет ли твоё новое состояние смертью, я не знаю. Не специалист по буддизму.
– Это не буддисты ли с тобой дискутировали? Или христиане? – съязвил Илья, намекая на синяк у Володи.
– Им нельзя. Грех.
– Выходит, язычники постарались?
– Да. И совершенно нецивилизованные, – рассмеялся Володя.
Светлане многие мысли Володи были новы и потому интересны, неприязненное чувство к непрошеному попутчику, возникшее у неё после предложения Татьяны, понемногу рассеивалось, и она задала свой вопрос:
– Ты написал книгу о языческом боге Велесе, симпатизируешь язычеству. Ты – язычник?
– Нет. Я не полный адепт. Человек не может жить без Бога. А русский человек особенно. Я ищу и для себя и для других такую религию, которая спасла бы мой народ и меня. Ничего логичнее и ближе для данной цели, чем индоевропейское язычество, я не нашёл. Я не хочу рушить ни Православие, ни атеизм. Я хочу найти нашу религию. Художник Константин Васильев для меня не только художественное, но и духовное явление. Он язычник.
Разговор перекинулся на входящие в моду вернисажи художников, и Татьяна, в которой, как во всякой доброй и благополучной женщине, жила сваха, отозвала Свету и Володю в другую комнату и спросила Володю:
– Ну, ты поможешь Свете добраться до… помнится, Крутца?
– Да. Если она не возражает.
– А ты, Света, обеспечишь ему охоту?
– Дед собрался на медвежью охоту. А можно ли язычнику на такую охоту? В твоей книге я прочла, что медведь – тотемный предок славян, одна из ипостасей Велеса.
– Велес – бог скота и зверей и бог охоты и охотничьей добычи тоже. Я мечтал о медвежьей охоте, – решительно заявил Володя.
– Тогда завтра в девять вечера на ленинградском вокзале. Билеты я сама куплю. Всё.
– До завтра.
Окно было открыто, и в комнату влетел большой мотылёк, разряжая невольную напряжённость, возникшую между ними. Никто не решался поймать его. Володя вдруг подумал, что это, возможно, непонятая им примета, сулящая назавтра хорошие или дурные события, и усмехнулся своей набирающей силу религиозности.
Тяжёлая суставчатая махина поезда врывалась в тёплую и влажную темень ночи, на мгновение освещала, выхватывая из тьмы, ветки деревьев, цветущие кустарники. Володя прильнул к окну в пустынном коридоре вагона. Он чувствовал эту ночь, полную запахов цветов, криков птиц, полную страсти и счастья. Надо было слиться с дрожанием и грохотом поезда, его страстным и нетерпеливым стремлением вперед, и тогда ты летел в ночь, и сердце твоё стучало быстрее, чем колёса поезда.
Дверь купе открылась, пожилая женщина, соседка по купе, позвала Володю войти. Светлана уже лежала, укрывшись простынёй. Володя забрался на верхнюю полку, пожелал всем спокойной ночи. Свет выключили, и волнующая близость желанной женщины задерживала дыхание и гнала сон. Когда проносящиеся мимо окна фонари сполохами выхватывали на мгновение лицо спящей Светы и обозначали её фигуру, молодой человек чувствовал себя мальчиком, подглядывающим за сестрёнкой, и прикрывал веки, чтоб не «застукали». Ему очень хотелось «подглядеть», какие чувства отражаются на её лице во время сна. Словно бы это могло обогатить его знания о ней и увеличить его шансы на привлечение её симпатии. Тени, с лихорадочной торопливостью бегущие по стенам купе, мешали его усилиям, и только нежная линия подбородка и шея взблескивали регулярно в такт биению его сердца. Володя вспомнил разговор со Светой на перроне:
– Володя, не было ли согласие поехать со мной вынужденным? Студенческая дружба много значит, но у тебя же были свои планы, и я готова освободить тебя от твоего слова. Совместная поездка мной не планировалась, это инициатива Татьяны, так что можешь отказаться без всяких угрызений совести.
– Ты не хочешь, чтоб я ехал?
– Да нет. Там действительно пятнадцать километров от станции до деревни, и автобусы не ходят, но мне не нужны жертвы.
– Не волнуйся, на некоторое время я абсолютно свободный человек и очень хочу на охоту. Ты билет-то на меня купила?
– Купила.
– Тогда садимся в поезд.
Опьяняющими ароматами трав и цветов, солнечными лучами, прорывающимися сквозь листья клёнов на ближней опушке и вспыхивающими яркими бликами на поверхности небольшого озерка, встретил безлюдный полустанок наших героев. Светлану охватили воспоминания радости и счастья, когда она школьницей приезжала сюда, и впереди ждало целое лето со всеми его удовольствиями. Она понимала, что не хорошо радоваться, пока не увидит деда живого и здорового, и чувство вины шевелилось, вползая в сознание, но хмель молодости не улетучивался. Она только решила не показывать своё состояние Володе. Но он уже уловил её настроение и стремился напустить на себя равнодушный вид, увидев, что Светлана перехватила его внимательный взгляд с явным неодобрением. «Что он так смотрит? Не выгляжу ли я в его глазах любительницей удовольствий, сразу забывшей своего больного деда? Да, кто он мне, чтоб судить меня?» – раздражилась Светлана, – «кажется, я плохо выспалась и потому мнительна».
Она привыкла видеть в нём влюблённого мальчика. В неё многие влюблялись, она не отталкивала их, они постепенно становились её друзьями, её свитой. Её предводительство в детских мальчишеских компаниях повторилось и в университете. К их компании через какое-то время присоединились девушки. Они стали путешествовать по историческим местам вокруг Москвы. Володя был одним из её почитателей, сумевших заинтересовать её больше других. Он и пригласил её в кружок «богоискателей». Их стали часто видеть вместе. Провожая Светлану, Володя осмеливался уже на прощальный поцелуй, но тут появился Яша… Нынешний Володя повзрослел, написал неплохую книжку и прежнего беззаботно-небрежного отношения не вызывал, да и не заслуживал. Светлана чувствовала в себе просыпающийся интерес и какую-то настороженность.
Кроме них на полустанке сошли ещё два человека. Мужчина лет сорока и женщина под тридцать. Мужчина, судя по виду, москвич, немедленно поинтересовался, куда идут Светлана и Володя. Выяснилось, что им по дороге. Их деревни располагались на одном большом озере, но в разных концах его. Женщина, недоверчиво поглядывавшая на компанию, собралась было уходить, но Марк, так представился мужчина, и её маршрутом поинтересовался. И она шла в ту же сторону. Женщину звали Надя. Она работала учительницей в местной школе, родом была из здешних краёв. Марк назвал себя «дачником со стажем». Лет двадцать назад он приобрёл дом на берегу озера Великого.
Дорога отвернула от берега озерка, огибая берёзовую куртину, и, когда озеро открылось вновь, Володя не удержался, выдохнув восхищённо: «Как чудесно!» Озеро расширялось к своему краю и упиралось в скалу, глубоко вдавшуюся в его воды. Вершина скалы празднично желтела, синела, краснела цветами зверобоя и васильков, иван-чая и ромашек – величавой и дикой, благоуханной клумбой, зато у подножия, почти у самой воды, несколько кривых сосенок намертво вцепились в камень, чтоб не упасть, заглядевшись в голубую прозрачную просвеченную солнцем воду.
– Мама назвала эту скалу «Замок Лорелеи». Хотя при чём тут замок? – сказала Светлана, чувствуя, что жар восторга снова пронизывает её.
– У нас очень много таких красивых мест, – с гордостью произнесла учительница.
– Русалочье озеро, – назвал Володя.
– Вам известно название? – удивилась учительница.
– Нет. Но вот на той раскидистой иве в сумерки русалки расчёсывают свои длинные волосы.
– Зелёные, – с некоторой язвительностью подхватила Светлана.
– Да, зелёные. И поют задумчивые песни, и берёзки слушают их пение, а Водяной довольно урчит в воде и пускает пузыри. Видите, берёзки услышали наш разговор и машут нам вершинками.
– Вы хорошо, красиво говорите. Нам бы в школу такого учителя. Учителей-мужчин вообще не хватает.
– Ему же скучно в вашей деревне будет. А вы бы замуж за него пошли? – с подковыркой спросил Марк.
– Пошла бы… Ой, спрашиваете вы глупости. Что его жена скажет? – и засмущалась до малинового цвета лица.
– Я не жена. Мы учились вместе, – Светлане не нравился поворот разговора, и она перевела его:
– Так ты и в русалок веришь? Язычник должен верить в русалок?
– Насчёт русалок не знаю. Не видел. Но, согласись, в очаровании этого соединения воды, камней и деревьев видна печать божественного присутствия. Природа прекрасна. Природа – храм, а не только мастерская. Красота – ощущение присутствия божества. Боги в нас, в природе, и мы тоже природа.
– Что же, мы тоже боги?
– Арийские боги влюблялись в смертных женщин, и те рожали им детей.
– Ну, тебе известно, что и христиане доказательством существования Бога считают красоту мира?
– Точнее, красоту природы. Но, по сути, они ненавидят природу, особенно, природу человека, называют её греховной, ненавидят здоровье. Их идеал – монах, добровольный скопец. А чтоб это всё не выглядело так противоестественно, в самом начале было объявлено о скором вторичном Пришествии Христа и Страшном суде. Пришествие никак не наступит, и чтоб не смотреться идиотами, они начали красть у язычников их восхищение красотой этого мира. Компромисс этот им не труден: христианский Бог-отец, Иегова, Яхве – тоже языческий бог, бог еврейского народа. Кстати, очень жестокий и кровожадный. Куда там Марсу?! Да и христиане вели войн не меньше язычников, – фразу про Иегову Володя говорил вполголоса, не желая, чтоб услышал Марк, но тот, слышал он или не слышал, вступил в разговор:
– А есть ли они, боги? – скептически произнёс он, – пол-Москвы сегодня экстрасенсы, контактируют и с Высшими Силами и с Космическим Разумом и с кем только не контактируют. Встречи с инопланетянами, судя по газетам, носят массовый характер, и с душами умерших тоже, заметьте, массовые контакты. Верите вы во всю эту галиматью?
– Не верю, конечно. Но откуда возникает потребность в сверхчувственном, в мистике, в Высших силах? Это в людях прорывается желание иметь Бога. Человек так устроен, даже интеллектуально. Бог – объяснение непознанного через уже познанное. Аксиома, положенная в основу доказательств взаимосвязей в Космосе. И психологически Бог для человека – образец для подражания. Мы обучаемся, подражая. По поводу атеизма я думаю, что это тоже религия, но богом в ней сам человек. Идейно атеизм подготовил почву сначала для либерализма с капитализмом, а затем коммунизма.
– Вы на каком факультете учились?
– На философском.
– А-а-а…
Дальше шли молча. Сзади загудела машина. Марк проголосовал. Чёрная волга вильнула на дороге и запылила дальше. В машине сидел один водитель.
– Вот раньше, когда мы с приятелем двадцать лет назад дом купили, почти все машины останавливались, подвозили. А если деньги предлагал, обижались. Сильно всё изменилось, – разглагольствовал Марк, – в общем-то, я за перестройку и реформы. Хуже, труднее стало жить, но зато свобода.
– Кому она нужна, ваша свобода?! – возмутилась Надя и поставленным учительским голосом продолжила: – безработным колхозникам, покупающим хлеб на пенсию стариков, которую задерживают на полгода? Или их детям, на не очень сытый желудок усваивающим по телеку прелести новой жизни, где главные герои – бандит и проститутка? Извините за грубое слово, но… – и она на время потеряла дар речи. Светлана поддержала её:
– Свобода – это выбор, новые возможности, а где выбор у этих детей? Выбора у них нет. Свобода сама по себе не благо, а возможность получить благо разными, открывающимися благодаря этой свободе, способами. Вы свободу, получается, только себе оставляете?
– Сильные, более конкурентоспособные должны властвовать.
– Вот-вот. Эти же слова мой бывший муж любил говорить. И о свободе тоже. А свелось всё к образованию, как бы поточнее сказать, хищной стаи и отъёму собственности у наивных и честных. Без всякой конкуренции и вопреки ей.
– Может, честных по наивности, – сострил Марк.
–- Лгать не приученных, – закончила спор Света.
Сосновый бор начал расступаться, дорога крутнула вокруг огромной одинокой сосны на опушке, прощально покачавшей ветвями, и устремилась к деревне. «Это Григорово. Там уж и до Великого недалеко», – пояснила Надя. В деревне звучала музыка, слышались хмельные голоса. В летнее время русские деревни в средней полосе оживают: приезжают отпускники, пенсионеры обживают остывшие за зиму избы. Напряжённые летние работы не мешают ежедневному празднику. Нездоровое летнее оживление компенсирует осеннее и зимнее запустение, когда в немалой деревне дымят три-четыре трубы, и испуганные глаза старух прожигают взглядом окно под истеричный лай собак на зверя или человека.
Григоровцы обрадовались нашим путникам как родным. Угостили сочными яблоками, предложили выпить, но подвезти до Крутца никто не захотел.
Сразу за околицей деревни через небольшой лужок заблестела речка.
– Ой, как жарко! А давайте искупаемся. За ближним пригорком большая заводь с песчаным пляжем, – предложила Надя.
– И перекусить бы неплохо, – поддержал ее Марк.
Володя вопросительно глянул на Светлану.
– Не хотелось бы задерживаться. Ну, ладно, купайтесь.
Разросшиеся ивовые кусты послужили хорошей раздевалкой. Володя знал, что его тело с широкими плечами и узкими бедрами, плавным рисунком мускулатуры неплохо смотрится на пляже, и недостаток, от которого он страдал, – проигрыш в росте перед многими парнями (всего 170 сантиметров) – компенсируется гармоничностью его фигуры. Он первым подошел к воде и, медленно зайдя по пояс, нырнул в длинные негустые водоросли щучьей травы, безуспешно пытающиеся гибкими стеблями закрыть проход к чистой воде. Острая резь в открытых глазах постепенно смягчилась, и в туманном нечетком свете подводного мира привидениями стали возникать перед ним стебли и листья водорослей. Он вынырнул и проплыл несколько метров к чистой воде. Его обогнал Марк, очень мастеровито, со следами хорошей выучки плывший кролем. Володя вернулся к зарастающему проливчику и продолжал нырять, с любопытством разглядывая мистические подводные пейзажи.
Подошла к берегу и очевидно застеснялась своей обнаженности перед малознакомыми мужчинами Надя.
– Володя, вода теплая?
– Очень теплая.
И женщина, взохивая от поднимающейся по телу прохлады, напористо вошла в речку, разрезая воду своим плотным, чуть полноватым телом, с сильно загоревшими руками и лицом. Зацепившись ногой за водоросль, она взвизгнула и тут же расхохоталась.
– Трава цепляется, – крикнула Надя и снова завизжала от нового касания.
Светлана, слушая крики и смех, плеск воды, позавидовала купальщикам. Утренний жар снова опалил ее и, не выдержав искушения, вопреки первоначальному решению она пошла в кусты одевать купальник.
Загорать Света не любила, загар плохо «приставал» к ее коже, и когда ее беломраморная фигура засверкала на зелени кустов, будто тихое «ах» прозвучало в воздухе – это ветерок заставил цветы кланяться во все стороны, а продолговатые листья ивы шелестеть от волнения. По-разному смотрели на Светлану ее попутчики. Восхищенный и несколько завистливый к «городской штучке» взгляд был у Нади. Марк, уже вылезший из воды, смотрел, набычившись, тяжелым взором, ошеломленно, с приоткрытым ртом, так что нижняя челюсть отвисала, и из уголка губ текла по подбородку тонкая струйка слюны.
Володя стоял на мели возле берега и тоже во все глаза смотрел на Светлану, идущую к воде ожившей мраморной скульптурой Родена. Сладкая печаль пронизала его, будто край Вечности прикоснулся к нему.
Светлана, ожидавшая повышенного внимания к своему появлению, не глядя ни на кого, вошла в речку и, выплыв на чистую от речной травы воду, перевернулась на спину под нежный взгляд высокого летнего неба и белоснежных облаков. И родное небо и родная вода бережно обняли ее, рождая предчувствие, что всё сложится хорошо.
Аппетит после купания у всех был отменный. Марк предложил выпить, но никто не захотел, и он опустил бутылку обратно в рюкзак.
– Надо бы телефончиками обменяться, – игриво засуетился Марк, обращаясь в первую очередь к Светлане. Володя, сделав вид, что не понял, о ком идёт речь, ответил:
– Я недавно вернулся в Москву и не уверен, что буду там жить постоянно.
Через пару километров после Григорово Марк распрощался и ушёл своей дорогой.
– Конечно, он – человек компанейский, но мне не очень понравился, – резюмировала Светлана.
– Да, а мне тем более. При нём я не хотел говорить о национальной проблеме. Против него у меня нет ничего личного. Но его нация, еврейская, русским в двадцатом веке ничего хорошего не принесла. Не в евреях дело в первую очередь, а в русских, теряющих национальное самосознание, вымирающих. Нам нужен импульс. Общества объединяются религиями.
– Почему же не Православие? Оно традиционно, оно возрождается, оно объединяет.
– Я думаю, если русские захотят остаться историческим народом, они придут к идее духовного, религиозного объединения. Почти уверен, поначалу, на недолгое время, их, вероятно, объединит Православие. Именно, из-за его традиционности. Оно под руками. Оно может дать нравственные основания для борьбы с воровством, развратом, решать социальные вопросы, то есть попытаться построить обычное нормальное государство, которое, как мы знаем, не так уж трудно разрушить, как это было в семнадцатом году, в девяносто первом или девяносто третьем. Уже видно, глубокое духовное единство возможно только на другой, более прочной основе. Такую основу я вижу в нашей древней многотысячелетней религии – в язычестве. Конечно, модернизированном.
Светлана кивнула. Володя сказал то, что и она иногда чувствовала, ещё туманно, не отчётливо, не готовая формулировать эти мысли словами.
– Вот этот лесок ещё пройдем, и я с вами попрощаюсь. Вы налево к Крутцу, а я дальше пойду. Интересно было с вами. Спасибо.
– Заходи к нам, Надя. Наш дом между речкой и озером.
– Спасибо. Я вашего дедушку знаю. Он у нас знаменитый. Генерал.
Разговор оборвался. С лесной боковой дороги вынырнули два парня и быстро нагнали уставших пешеходов. Мужчины оказались кавказцами лет двадцати пяти – тридцати. С вечерней щетиной на щеках, шапками густых чёрных волос и некоторой маслянистой одутловатостью кожи – признаком, характеризующим для Володи некоторые кавказские народности, они не вызвали никакой симпатии. Тот, что пониже, после слов приветствия нагловато хохотнул. Несколько минут шли молча. Невысокий что-то сказал на своём языке второму. Понятно было только обращение «Магомед». После его слов и второй хохотнул и долго не убирал с лица сальную усмешку.
– Какые красывые дэвушки и ходат адны, – широко оскалил рот в улыбке Магомед. Володя почувствовал, как живот сжался, а во рту появился вкус как от стального ножа. «Один я с ними, если что, не справлюсь», – подумал он.
- Зачэм аднаму русскаму двэ красывые дэвушки. Атдай нам, – продолжил Магомед.
– Ребята, мы устали, не надо, – попытался мирно уйти от столкновения Володя.
– Мнэ эта нравица, – показал на Свету приземистый.
– Нэт. Эта мнэ нравица, – сурово ответил Магомед, – а тэбэ нравица эта, – ткнул он в учительницу. Володя хотел расстегнуть пояс на рюкзаке, чтобы снять рюкзак, но приземистый кавказец уже шёл на него с ножом и той же нагловатой улыбкой. Володя не был гусаром, и страх ещё раз полоснул его. Нужно было решиться на что-то, и он побежал, преодолевая тяжесть рюкзака. Он видел краем глаза, что Света тоже бросилась бежать, но Магомед перехватил её, а учителка медленно пятилась в лес, не выпуская своих сумок. Приземистый побежал за ним, но Магомед крикнул ему:
– Лави, а то твая убижит. Ха-ха. Как быстра бигают русские мужики.
Володя бежал как спринтер, поддерживая одной рукой рюкзак. Как только его перестали преследовать, он свернул в лес и скинул рюкзак. Ружьё не складывалось, руки дрожали от волнения. Сложив ружьё, он хотел вернуться с незаряженным ружьём, но усилием воли заставил себя потратить время на поиск патронов и, заряжая ружьё на ходу, побежал по лесу, не выходя на дорогу, повинуясь звериному инстинкту, и захватил бандитов врасплох. Магомед уже повалил Свету на траву и, хихикая, заламывал ей руки. Справиться с учителкой низенький сразу не мог. Володя выскочил из-за кустов и приставил стволы ружья к спине Магомеда.
– Ползи в сторону! Убью!
Свете удалось, оттолкнув бандита, вывернуться из-под него и встать на ноги. Володя хотел стукнуть Магомеда прикладом по голове, но удар пришёлся по плечу, и Магомед перевернулся, бешено сверкнув белками глаз.
– Убью собаку! Ложись навзничь. Руки за голову!
Смог ли бы он убить, Володя не знал, но Магомед не хотел переворачиваться.
– Лицом вниз! – грозно повёл ружьём Володя, и Магомед нехотя, бормоча что-то на своём языке, лег носом в траву.
– Руки за голову!
Полезли и руки на затылок. Низенький в это время опять вытащил нож и, обхватив учительницу, закричал:
– Атпусты его, а нэ то её зарэжу.
– Магомед, скажи ему, чтоб отпустил женщину, а то я в тебя выстрелю. Говори быстрее. Его я тогда тоже убью. У меня двустволка. Если отпустит, я вам ничего не сделаю.
– Аткуда я знаю, что нычего нэ сдэлаешь?
– Знаешь. Говори! Времени нет! Ну! Вышибу дух! У меня две пули в стволах! Меня не осудят, свидетели у меня есть. Считаю до трёх. Раз. Два!!
– Али, атпусты её.
Али оттолкнул женщину и отбежал в лес.
– Вставай. Девушки, что будем делать с ним?
– Убей! – вдруг выпалила Светлана.
– Володя! Не надо! Ты ему пообещал, – испуганно крикнула Надя.
– Бегите, гады, смелые джигиты. Ну! Беги!
И Магомед, оглядываясь, пошёл в сторону леса к другому бандиту и, отойдя метров на двадцать, побежал, петляя по лесу.
– Мы тэбя ещё дастанем, – крикнул издали Али.
– Застрелю, собаки.
И бандиты припустили быстрее.
Светлана подбежала к Володе:
– Почему ты их не убил?! – и вдруг напряжение прорвалось, и началась истерика с всхлипываниями, слезами и конвульсиями. Она кричала: «...ты убежал и не убил их...» Надя же держалась молодцом, успокаивала Свету. Еле успокоили, и всё ещё висящая над ними опасность заставила Свету идти. Володя принёс рюкзак. Пройдя несколько шагов, Света повернулась, подошла к Володе, шедшему сзади, обняла его, положила голову на плечо:
– Спасибо тебе, Володя, извини за мои слова.
– Ведь и раньше у нас кавказцы проживали, но как перестройка началась, будто осатанели, – со злостью произнесла Надя. И мачтовые сосны укоризненно закачали вершинами.
Надя согласилась переночевать у них, но перед самым Крутцом вдруг заупрямилась:
– Домой хочу. Здесь всего три километра. Домой хочу, а эти убежали в другую сторону. Не будут же по лесу нас обгонять. Да и напугал ты их. Спасибо за всё, спасибо. Никогда не забуду.
Глава четвёртая
Деревенские избы мирно млели в лучах красного вечернего солнца. Небольшой мостик через речку, и вот он – Крутец. Светлана, хмурая и неразговорчивая, шла впереди. Перед мостом она остановилась, скинула рюкзачок, критически осмотрела свою одежду, отряхнула пыль. Володя тоже снял рюкзак и стоял в ожидании. После короткой внутренней последней борьбы Светлана твёрдо сказала:
– Константину Ивановичу о нападении бандитов говорить не надо. Это наше дело. У него больное сердце, был инфаркт. Договорились?
– Хорошо, – кивнул Володя и стал разбирать висевшее на плече ружьё.
Солнце клонилось к закату, красной круглой огненной ретортой висело над горизонтом, когда они подошли к дому. Большой двухэтажный пятистенок давно уже начал ветшать, но огромные, серые от времени брёвна придавали ему вид крепости. «Генеральский форпост», – сумел улыбнуться про себя Володя. Света же со страхом смотрела в неосвещённые окна, придававшие старому дому нежилой вид. Дверь в дом была не закрыта. Послышался вопросительный голос деда:
– Кто там? Войдите.
Он полулежал в кресле у окна и читал книгу. Выражения вины и радости промелькнули на его лице, смешиваясь с удивлением.
– Светочка, что случилось?
Света растерялась:
– Володю на охоту привезла. Я приехала в отпуск. Почему ты уехал, ничего не сказав?
– Записку я оставил. Собирался позвонить, как приеду, а у них четвёртый день телефон не работает. Молния в столб попала. Лето в этом году сумасшедше жаркое, частые грозы. Обещают каждый день дать связь. Я письмо вам послал. Хотел вернуться, да сердце забарахлило. Прости, Светлана. Как мама?
– Мама и послала.
– Виноват. А это кто? а... Володя. Вы с одного курса со Светой.
– Здравствуйте, Константин Иванович.
– Здравствуй, охотник. Ружьё-то привёз?
– Привёз.
– Мы на медведя собираемся. А ты?
– Я ни разу на медведя не охотился, но очень хотел бы.
– Ну, надеюсь, дядя Ваня впишет тебя в путёвку. Вы на машине приехали?
– Нет. Машина в ремонте. Мы на поезде. Володя меня сопровождал и охранял.
– Ну, сейчас я чай поставлю. Несите вещи наверх.
За ужином Светлана не смогла удержать вопроса, волнующего её все последние дни:
– Дед, почему ты так неожиданно сорвался и уехал?
– Старый я уже и больной. И почувствовал я, невыносимо плохо мне в Москве. Давит на меня и на моё сердце Москва. В Москве меня с третьего июля мучил вопрос: все сошли с ума – я один умный, или я сошёл с ума? Как могли выбрать Ельцина второй раз в президенты? Ну, положим, подтасовки, ну, Лебедь предал, но сколько народу «за» голосовало. Страна разграблена, расстреляна, а они «за» голосуют. Так есть ли он, этот русский народ, которому я служил, который защищал, или всё – одно трусливое и безмозглое быдло? Разговоры на улицах переполнили чашу терпения. Сбежал на родину, в самые дорогие места, надеясь поговорить с теми, с кем ходил в школу, с кем учил слова: «Родина», «русский народ», «держава». Слава богу, хоть они не подвели. Они всё видят и понимают, и реформы называют одним словом, не буду говорить каким. Так что же, только у простых крестьян, которые ещё не спились, и сохранился здравый смысл, а в городе один сброд? Не знаю. Видно же невооружённым глазом, Ельцин – пьяный, самолюбивый, «ндравный» и бессовестный человек. Им вертят в своекорыстных целях банды и своих и заграничных проходимцев. Да что говорить! Но Веру и тебя, Света, я не хотел расстраивать. Всё этот чёртов телефон и старое сердце. Но я всё равно, Светик мой, очень рад тебя видеть. Надо сходить к Ване. Может, и починили телефон.
Через полчаса зажегся свет на столбе у дома, и радостный голос деда позвал внучку:
– Дозвонился я до твоей мамы. Быстро соединили. Иди, поздоровайся с дядей Ваней.
Крупный мужчина с седой бородой радостно и застенчиво поздоровался:
– Здравствуй, Света. Как доехала?
– Хорошо. Здравствуйте, дядя Ваня. Вас не узнать с бородой.
– Надоело бриться. Евдокия Петровна говорит, что вид у меня с бородой солидней.
– Что Петя пишет?
– Он приезжает чаще, чем письма пишет. Трудно живут. Да все сейчас трудно живут. По всей России.
Дядя Ваня поздоровался за руку с Володей и занял его разговором о современной жизни. Светлана вдруг вздохнула легко. С дедом всё в порядке и с мамой, только ей бы надо подумать о себе. О чём?
Светлана выскользнула в калитку и пошла к озеру. На своё место. Широкие мостки входили в озеро метров на десять. К ним привязывались лодки, а с того края озера ночью поднималась луна, и Светлана любила стоять здесь наедине со всем миром. И сегодня звёзды высыпали на небо, а красноватая неполная луна выбиралась на простор из тёмной полоски леса на горизонте. Снова Светлана вспомнила тот жар восторга, охвативший её на полустанке, но сейчас же к нему примешалось что-то неприятное. История в лесу не хотела забываться.
Хватились Светы. Дед угадал, что она на «мостках», и объяснил Володе, как их искать. Тот понял, что оба старика предполагают у него близкие отношения со Светланой. Он увидел в этом крошечную надежду на то, что и Светлана его когда-нибудь полюбит, и тёплая ночь казалась ему предвестием чего-то пленительного, как будто обволакивающий воздух веял из чьих-то призывных губ. Женский силуэт прорисовался на фоне озера, и волна нежности затопила мужчину. Ему пришлось остановиться, чтоб придти в себя. «А вдруг она подумает, что я рассчитываю на вознаграждение за сегодняшнее», – испугался Володя, понимая вместе с тем, что это, несомненно, его козырь и не желая строить расчёты на «козыре».
– Светлана, старики ищут тебя.
Она внимательно, изучающе долго посмотрела на него и быстро спросила:
– О чём ты сейчас думаешь?
Володя замялся:
– О тебе... и о звёздах.
– Как это?
– Какие люди, демоны или боги живут в созвездии Большой Медведицы, висящем над нами, и понравились ли бы мы им?
– И понравились ли бы?
– Ты бы понравилась.
– Ладно, пойдём в дом. Не могу забыть этих «лесных» подонков.
Наутро гроза разбудила Светлану: сполохи молний, близкий гром. По крыше стучал дождь. Гроза быстро пролетела, красные занавески на окнах начали багроветь от лучей солнца. Синяя туча, ворча, уходила к зеленеющему на горизонте лесу, белые тучки окружали её, преследуя, и между ними сквозила, лаская взгляд, голубизна неба. Такого неба, живого и прекрасного, в городе не увидишь.
Босые ноги холодила мокрая трава, шмели с жужжанием кружили над цветами. Уже порхали бабочки, ярко раскрашенные как цветы, и бросались в глаза, покачиваясь на ветру, цветки яркие как бабочки. Чистый, благоухающий цветами воздух входил в лёгкие как сладкий напиток. На деревне взволнованно пели петухи. «Если всё это тоже язычество, я – язычница», – подумала полушутя Светлана.
Весь день Светлана приводила в порядок старый дом, а Володя вызвался починить дверь, ведущую на сеновал. После ужина пошли гулять. Вышли к озеру. Солнце закатывалось, окутанное лёгкой дымкой водных испарений. Ни ветерка не колыхало гладь озера, живым стеклом распростёртую до горизонта, золотящуюся в солнечном «столбе», погружённом в озеро. Разговор стих.
– Вот с того дерева хороший обзор, – показала Светлана на поваленный огромный сухой тополь, вершиной опрокинутый в озеро. Володя полез на ствол и протянул руку женщине. Они выбрали большие удобные для сидения суки, висящие над водой, и затихли, погружаясь в красоту и беззвучную негу окружающего. Дневное тепло воздушными душными волнами отдавало свой жар. Солнце медленно прокатилось по горизонту и утонуло за его линией. И оранжево-алый закат с изящными, райскими оттенками цвета на редких облачках, раскиданных по небу, не мог заглушить негромкую мелодию тревоги, звучащую в сердце впечатлительного человека в минуты после заката солнца.
Спустившись с дерева, пошли домой, непроизвольно изредка касаясь друг друга локтями и не спеша отстраниться.
– Как жалко, что у Кости Васильева нет такой картины, – заговорил Володя, – он так рано умер. Его убили, я думаю. Ну не могли два молодых, не сильно пьющих человека попасть под поезд на глухом железнодорожном переезде возле своего сельского дома. И один из них – гениальный русский художник. Это было время, когда много русских национально мыслящих режиссёров, писателей погибало при странных обстоятельствах. Конец семидесятых – начало восьмидесятых годов.
– И кого ты имеешь в виду?
– Лариса Шепитько – замечательнейший режиссёр – погибла при постановке фильма по роману Валентина Распутина «Прощание с Матёрой». Самого Распутина чудом спасли от смерти. Васильев. Я ещё многих знал национально мыслящих русских деятелей искусства, погибших в это время. Наверняка я не знаю, но мне говорили, что это работа эскадронов смерти, созданных русофобом Андроповым.
Константин Иванович, оторвавшись от книги, опустил очки на нос, вопросительно глядя на вернувшихся с прогулки. Светлана задала ему вопрос:
– Володя говорит, что Андропов и его ведомство могут быть причастны к уничтожению писателей, режиссёров и художников, исповедовавших русскую национальную идею. Что ты думаешь?
– Ну, не знаю. Первый раз слышу. Одно могу сказать, что ввод войск в Афганистан организовало ведомство Андропова. Мы, военные, были против. Я тогда служил недолго в Афганистане советником от министерства обороны. Амин не был проамериканским руководителем. Его показательная смерть возмутила афганцев, и мы получили войну. Андропов, по-моему, интриган. Никак я это своим коммунистическим сподвижникам втолковать не могу. Разговоры такие и сейчас опасны. Лучше их не вести. Нынешние власти из-под Андропова вышли. А позвольте полюбопытствовать, где вы, Володя, работаете?
– Он книгу написал о языческом боге Велесе. Сам, видимо, язычник, – с любопытством ожидая реакции Константина Ивановича, лукаво заявила Светлана.
– Что же, вы в секте состоите? – как-то очень официально спросил Константин Иванович.
– Да нет. Мой любимый поэт Тютчев был, по-моему, язычником. Поэт Иванов. Вячеслав. С одним язычником я бы мог и хотел бы познакомиться, да погиб он. Молодой художник Константин Васильев.
– А как же вы тогда исповедуете религию вашу?
– Я лучше расскажу, как я пришел к ней. Сначала я понял, что у человека с цельным мировоззрением должно быть какое-то фундаментальное понятие или представление, из которого он всё остальное объясняет. Само же это представление берётся на веру. Можно назвать это представление богом. Оно объединяет познанное и непознанное, и если чувствуешь в нём присутствие Высших Cил, то произносишь это слово с большой буквы – Бог. Я не очень наукообразно изъясняюсь?
– Не все военные – идиоты. Говори.
– Хорошо. Сознание народов объединяется религиями так же, как сознание того человека. Конечно, я всё упрощаю, но... Я считал Православие религией, объединяющей русский народ. И очень удивлялся, почему так легко сдался он в семнадцатом году. На одной из выставок экспонировался портрет последнего царя Николая, работы Валентина Серова. У царя на портрете добрейший любящий взгляд, истинно христианский взгляд. У моей бабушки – верующей христианки – такой же был взгляд. Такой царь из любви к ближним – русским депутатам, генералам – должен был уступить, чтоб кровь не пролилась. И народ тоже не очень сопротивлялся. Христианство учит: ударят по правой щеке, подставь левую. Православие не защитило русский народ. Есть благородство слабых: уступаю, только б войны не было. А есть благородство сильных: защитить слабого, поднять его до себя. Сильного раздражают убогие. Я стал интересоваться язычеством, и мне близка эта религия, где герои подобны богам, а боги похожи на людей. Я понял, что та религия, которая лучше других защищает народ, которая удовлетворяет инстинкту стремления к бессмертию, но не духовному только, а гармонично и телесному тоже, та религия и является истинной. Язычество несколько тысячелетий (так говорят лингвисты и археологи) сохраняло русский народ, и сейчас большинство народных бед от забвения людьми законов природы – божественных космических законов.
– Володя, – возразил Константин Иванович, – я даже не буду с вами спорить. Мне кажется не важным, правы вы или нет. Россия катится в пропасть: заводы остановлены, колхозы развалены, зарплату не платят – людям есть нечего. Про армию – я и не говорю. Патриот в такое время должен протянуть руку людям – стать политиком. Конечно, если есть силы. Но вы же молодые.
– Константин Иванович, во многом согласен с вами: русские в ужасном положении. Причина в том, что у них нет объединяющей их идеи. А политически активные патриоты проиграли. У противника всё: телевидение, газеты, деньги, политическая власть. Переваривать эту власть будет нелегко. Нужно сейчас выдвигать долгосрочные проекты: язычество в религии, русское по крови и по духу правительство. У русских никогда в истории не было русского правительства. Сначала властвовали варяги, потом татары, потом немцы и, наконец, евреи.
– А Ленин?
– У Ленина мать – еврейка. И всё ленинское ЦэКа состояло из евреев за исключением грузина Сталина. И при Сталине правительство (коллегии всех министерств) до тридцать какого-то года на восемьдесят-девяносто процентов состояло из евреев. Эти данные сейчас опубликованы. И нынешняя перестроечная власть – еврейская.
– Да! Много их выплыло, но про Ленина надо проверить…
– В их печати всё и напечатано. Вышла книжка под названием «Кто есть кто?»
– Что ж вы так всё хулите. Войну мы выиграли. Восстановили страну. Первые в космосе. Бесплатная медицина, образование.
– Нет ничего абсолютно плохого или абсолютно хорошего. Одно было плохо – думать иначе, чем прописано в доктрине КПСС нельзя было. Бога искать нельзя было. Потому так легко всё и развалилось.
– А что думает моя внучка?.. А где же она?.. Может, опять ушла на лодочную пристань?
– Я её позову, – охотно поднялся Володя, ловя одобрительную реакцию генерала. Лицо того было непроницаемым. «Кажется, доверия деда я ещё не заслужил. Вчерашнее мое впечатление, что он видит во мне светиного жениха, было обманчивым», – подумал Володя, – «Возможна и ревность к чужому. Если б он знал, как мало у него оснований к ревности. Светик, Светик, не мучай меня!»
Заря гасла где-то на северо-западе. Светлая северная ночь не скрыла тонкий женский силуэт. Он вырисовывался на фоне воды. Что-то в такой композиции было от аллегории Ожидания, и это приободрило Владимира.
– Я не помешал?
– Володя? Надеюсь, спор закончился вничью?
– За грудки не брали.
– Я сейчас думала о богах и демонах в созвездии Большой Медведицы. Мне кажется, всё, что ты о них говорил вчера, не более чем поэзия.
– Поэзия – первый подход к религии. Поэзия основана на фантазии и творчестве. Когда какая-то фантазия о Высших Силах реализуется для тебя, убедительно реализуется, тогда это становится религией. Знаешь, сегодняшний мой рассказ о том, как я пришел к Язычеству, не полон. Я упустил самое главное. Я всегда боялся звездного неба, особенно такого ясного и глубокого, как сегодня. Восхищался, боготворил, но страшился его бездонности, его непознаваемости, огромности его, делающей меня абсолютно ничтожным. Страх смертного перед лицом вечного. И только наличие Высших Сил, создавших меня не в противоречии с природой, Космосом, а в гармонии с ними, разгоняет мой страх. Пока сомнения не вернут его снова.
– Как мы похожи. Не зря нас называли в университете братом и сестрой. Я расскажу тебе случай. Как-то лет в пятнадцать я напросилась с дедом на рыбалку. Клёв был очень хороший, и дед с дядей Ваней решили остаться на ночь, а я поехала обратно, чтобы маму не волновать. Ветра не было, но ночь была холодная. Гребу я, и вдруг чувствую, как мне холодно, и кажется, холод течёт от ярких звезд. Я испытала такое одиночество и беспредельную заброшенность в этой лодчонке на середине огромного озера под яркими звездами, как будто и людей в мире никаких нет. Одна я и звёзды. Космонавт на чужой планете, вероятно, что-то подобное может испытать. Быстро догребла, скорее, домой, а ощущение космического холода и сейчас помню.
– Боишься плавать на лодке ночью? – понимающе произнес Владимир.
– Ни капли не боюсь. Поехали.
– Поехали.
Володя сел на весла и неторопливо грёб. Светлана устроилась на гребной средней, широкой скамейке спиной к нему, и, когда он, налегая на вёсла, откидывался назад, его плечо касалось плеча женщины, электризуя всё его существо, так как она не отстранялась. Стучали о борта лодки небольшие волны, смотрели на их путешествие с неба яркие звёзды, легкий туман окутывал поверхность озера. Володя растворялся в счастье, ему казалось, что он везёт живую драгоценность, за которую несёт смертельную ответственность и которой касается нежно плечом, завершая гребок вёслами. Казалось, что он плывёт по небесам на сказочной ладье. Хотелось длить и длить это состояние. Вернул его к реальности голос Светланы:
– Уже поздно. Поплыли домой.
Помогая женщине сойти с причального настила, Володя попытался задержать её ладонь в своей, но она мягко высвободила её, погладив его по рукаву. Уснул Володя не сразу. Закрывая глаза, он видел звёзды в небе, звёзды, висящие в воде, звёзды, отражённые в её глазах.
Просыпаясь утром, Светлана не тотчас вставала с кровати, а любила лежать, закрыв глаза, и обдумывать самые важные для нее вопросы. Решения обычно приходили легко без всякого напряжения, будто во время сна она уже потрудилась над ответами. Сегодня было не так. «Не получается удержаться на позиции: Володя – мой университетский друг. И всё. Наши отношения движутся туда, куда хочет он, и я этому не сопротивляюсь. Из-за его не исчезнувшей влюблённости или из благодарности за спасение в лесу? Конечно, я ему на всю жизнь признательна, но всякий долг тяготит, и тогда вопрос: люблю ли я его? Не знаю. Он мне нравится, но у него столько недостатков: ростом он, если и выше меня, то чуть-чуть, карьеры он в нынешней жизни со своими идеями не сделает. Диссидент. Правда, я тоже не героиня нашего времени. Родиться бы в ХIХ веке или в ХХII. От нашего возможного союза отдаёт социальной неудачей. Дети могут страдать от этого. Я уже думаю о детях. И в голове сумбур. Кажется, я теряю самостоятельность в мыслях и действиях. Встаю, кто-то пришёл», – ничего не решила женщина.
Во дворе слышались мужские голоса, и среди них один очень знакомо не выговаривал звук «ч». Вместо «ч» звучало «ц». «Это же Петька Цевоцка!» Петька, сын дяди Вани, входил в подростковую «банду», которой в своё время верховодила Светлана. «Бандой» её называла Вера Константиновна. Они воевали с такой же «бандой» подростков с другого конца деревни, «болота» (так называлась низинная часть деревни, нередко подтопляемая весенним половодьем). Началось с того, что трое мальчишек с «болота» тузили двоих мальчишек, живших по соседству со Светланой. Не выносящая несправедливости тринадцатилетняя Света заступилась за соседей и так ловко поставила подножку одному из «болотных», что об этом её «приёме» создали легенду. «Война» с переменным успехом длилась ещё два лета и кончилась, когда поднять кулак на выросшую расцветающую Свету никто из мальчиков уже не решался.
Встретились друзья детства, не видевшиеся много лет, внимательными изучающими взглядами. Петя, высокий худой усатый брюнет даже голову чуть наклонил набок – и не выдержал, заулыбался. Света тоже приветливо улыбнулась.
– Ты с мужем приехала?
– Я с мужем развелась.
– А это бойфренд?
– Сам ты бойфренд, Петька. Мы вместе учились с Володей. У меня машина сломалась, он согласился проводить меня до деревни. Он охотник – дед его пригласил на медвежью охоту.
– Цюдесно выглядишь. Когда такие роскошные дамы станут с нами, деревенскими дружить? Эх, значит, твоя рука и сердце свободны?
– Болтун ты, Петя. Чем занимаешься-то сейчас? Где живешь, в каком городе?
– Прописан в Твери. Катаюсь в Москву, Питер. Закупаю товары и продаю их в Твери. Магазинцик у меня. Институт я бросил – денег не было и смысла уциться не видно было. Диплом инженера никому не нужен.
Володя гулял в саду и издали видел, как дружески разговаривала Светлана с подошедшим парнем. Ему это было неприятно. Он разозлился на себя за неразумную ревность, понимая, что она возникла из воспоминаний о бессонных ночах, проведённых им после известия о замужестве Светланы. Он почувствовал, что может возненавидеть и не этого незнакомого ему человека, а саму Светлану. На такой грани он уже стоял тогда, шесть лет назад. Он побрёл вдоль речки и долго бродил, глядя, как холодная и быстрая вода, закручивая воронки на поверхности, проносится мимо него неумолимо как поток времени. Напряжение спало, перешло в легкую грусть. Складывались строчки о «мигах жизни, уносимых рекой».
Когда Константин Иванович позвал Свету навестить могилу прабабушки, та попрощалась с Петей и, поискав Володю, удивившись его необъяснимому отсутствию, оставила ему записку, что они ушли на местное кладбище. Деда она догнала у самого входа, обозначенного вросшей в землю, выщербленной кирпичной аркой, покосившейся так сильно, что тропинка, ведущая на погост, огибала её снаружи. За первыми же кустами увидели они страшную картину: поваленные и разбитые могильные плиты, искорёженные металлические ограды, разрытые могилы.
– Могилу прабабушки тоже?
– Нет. Только здесь. С этого края.
– Кто же это сделал?
– Неизвестно. Не нашли. Да и не искали. Как сейчас ищут. Э-эх… Вот ты мне объясни, ты умная, что их могло заставить такое надругательство совершить? – растерянно произнёс дед, опустив руку с букетом полевых цветов.
– Я не знаю. Дедушка, думаю, они ни во что не верят. Ни в Бога, ни в чёрта, ни в человека.
– Подожди, но я тоже атеист.
– Володя говорит, что истинный коммунизм – религия, где Богом является человечество.
– Ладно, пошли.
За разбитыми могилами лежало обычное деревенское кладбище, какое встретишь повсюду в русском нечерноземье. Одно слово характеризует эти кладбища сегодня – запустение. Грустно вдвойне становится человеку, когда могильная плита покосилась, трещина скоро разломит её, а имя и фамилия умершего предка нашего заросли мхом, истёрлись, и пройдёт ещё несколько лет, и только небольшой холмик с васильками или ромашками скроет навсегда следы пребывания русского человека на земле. Времена разора и упадка на Руси.
Константин Иванович потёр грудь, достал из кармана таблетки, проглотил одну и, тяжело вздохнув, сказал:
– Сейчас, летом, деревня оживает, а зимой остается жилых не больше десяти домов. И в половине из них древние старухи. Они-то и ухаживают за могилами своих родственников, – объяснил то ли внучке, то ли себе печальную картину отставной генерал.
Действительно, на редких могилах ограды были покрашены и росли живые цветы. Чаще всего следы внимания выражались венками искусственных цветов. Малейшее дуновение ветерка вызывало в них сухой шелест. Этот сухой замогильный шелест еще долго преследовал Светлану после посещения кладбища, словно тысячи ее предков молили о чем-то или звали к себе. Она слышала его в шелесте листьев живых деревьев, в шуршанье одежды, будто кладбищенская моцартовская симфония, услышанная ею, когда они молча стояли над могилой прабабушки, хотела запомниться навсегда. Мужчина вспоминал молодую мать свою на крыльце дома, когда зазвучала музыка в сельском клубе, приглашая на танцы, и она сняла сине-белый платок с золотистых волос своих и негромко запела. Шел третий год, как кончилась война, и она ждала пропавшего без вести на войне мужа и мечтала о счастье. И до самой смерти безнадёжно ждала его. Света же вспоминала высокую худую не очень улыбчивую старушку, очень внимательно и серьёзно слушающую девятилетнюю правнучку свою, решившую объяснить отсталой прабабушке, что Бога нет. И вместо ожидаемого фанатичного отпора очень уважительный к маленькой девочке и обезоруживающий ответ: « А кто это знает, есть Бог или нет?» И неглупая девочка поняла правоту ответа и, похоже, с этого разговора начался для неё путь поисков истин и смыслов жизни, путь, редкий для женщин, обычно удовлетворяющихся общепринятыми суждениями, расцвечивая их эмоциональными нюансами.
Володя с нетерпением ждал Светлану, возможно, из бессознательного стремления извиниться за ревность, нелепость которой он понял. Света пришла сосредоточенная, немного отстранённая, поднялась в комнату на втором этаже и долго не выходила оттуда. Так же молча приготовила обед и заговорила только после слов деда, попросившего её не расстраиваться из-за дикарей, вандалов.
– Мне очень тревожно, дед, как осенью девяноста третьего, когда ты был в Белом доме. Те же чувства.
– Да всё, что тогда происходило, и то, что на кладбище сделали, из одного корня. Те, кто страну развалили, разграбили, и развратили её. Телевидение на сто процентов у них. Потому столько насилия и порнографии. Местные моральные уроды поняли, что им всё позволяют, и кости своих прадедов выворачивают. Ох, зря я тебя позвал на кладбище. Поезжайте купаться или рыбачить. Владимир?
– Я готов.
Когда Володя ушёл за вёслами, дед спросил Светлану:
– Кто он тебе?
– Не знаю, дед. Друг.
«Да. И умная и красивая, а удачи нет», – думал, глядя вслед своей внучке, Константин Иванович.
Глава пятая
Володя не спрашивал о том, что увидела она на кладбище, не желая возвращать к неприятным, судя по всему, впечатлениям, понимая, что эти впечатления притупятся через какое-то время сами собой или станут кирпичиком нового осмысления картины мира, и не будут так остро переживаться.
И, действительно, Света постепенно вышла из задумчивости, пересела на корму и, взяв кормовое весло, направила лодку в тихий залив. Ветер сюда не залетал, а вода слегка колыхалась отголосками волн с открытого плёса озера. Покачивались на воде в узкой, вдающейся в берег части залива белые кувшинки, стаи мелких рыбок стояли в прозрачной просвеченной солнцем воде. Один берег залива был покрыт светлым очень крупным песком, горячим от солнечных лучей. Ярко-зелёные высоченные сосны, островерхие, как шлемы могучих древних богатырей, окружали пляж с тыла. Сосны, светлый песок, вода с прекрасными белыми цветами – всё это в ясный солнечный день выглядело так восхитительно, что трудно было удержать возглас:
– О-о! Вот он земной рай!
– Да, Володя, здесь настоящая Природа. Я согласна – это земной рай.
– Ирий, так называли его древние славяне. Всё здесь выглядело так же и тысячи лет тому назад. Я ощущаю присутствие богов, – негромко закончил Володя. Он стоял с веслом в руке, обратив взор в сторону леса, будто ожидая с вершин сосен божественного гласа.
– Хорошо бы встретиться с Богом, – с некоторой завистью к незнакомым ей чувствам произнесла Света и, смутившись неожиданно для себя вырвавшимися словами, почти без всякого перехода добавила, – давай купаться.
Сверху вода прогрелась, но чуть глубже холод пронимал до костей. Оба быстро выскочили из воды и упали в горячий песок, подгребая его к груди. Володя, счастливый уже и тем, что любимая рядом, старался не смотреть на женщину, боясь выдать свои чувства, показаться навязчивым. Света тоже отводила взгляд, будто принимая эту игру, совершенно забыв о своих недавних переживаниях на кладбище. Вода и солнце, лето и отдых, молодость и красота – хорошая защита от многих печальных и грустных вещей. Чем бы могло закончиться дело, если бы взгляды встретились, сказать трудно, зная наших героев, но послышался приближающийся рокот лодочного мотора.
Выключив мотор перед самым берегом, лихо врезался в песок носом лодки наш недавний знакомец Петя.
– Не помешал? – с некоторой нагловатостью, возникшей от неуверенности в правильности своего появления и поведения, произнёс Петя.
– Ну, что ты, Петя, – горделиво вскинув голову, ответила Светлана, – присоединяйся. Мы уже искупались. Вода вверху очень тёплая.
– Да я просто осматриваю знакомые места. Давно здесь не был. Обратно домой сейчас поеду.
– Мы тоже, я думаю? – спросила Света. Володя кивнул. Он даже в какой-то степени был рад выходу из напряжённой неопределённости, возникшей между ним и Светланой.
Константин Иванович, встретивший их у причала, спросил, не хотят ли гости сходить к местной достопримечательности – Источнику. Петя, круживший на своей моторке вокруг их лодки на обратном пути, и снимавший сейчас мотор, предложил подвезти всех на машине. Володя не впервые слышал это название – Источник – и хотел побывать там. По рассказам, Источником была подземная речка, вырывающаяся на поверхность в глубоком овраге возле заброшенного хутора Гремячий. Место было окружено легендами. В прошлый раз одну из них рассказал дядя Ваня: в войну двенадцатого года отряд французских фуражиров добрался до этих мест. Местные мужики под шум Источника подкрались к отряду и перестреляли много французов. Оставшиеся в живых фуражиры, будто бы по приказу Наполеона, завалили Источник валунами, и шум его сейчас не так громок.
Не успели отъехать от деревни, как налетел ветер, тёмно-синяя туча залегла на полнеба, засверкала молниями, загромыхала, и струи дождя закипели на стёклах и радиаторе машины.
– Как бы не застрять, – озабоченно сказал Петя, включая дворники. Молнии били совсем близко.
– Ой! Смотрите! – вскрикнула Света, хотя все и так смотрели, затаив дыхание. Широкий ствол молнии, прорезавший небосклон впереди, ударил в одиноко стоявший огромный тополь. Вершина дерева качнулась и стала с треском падать, дымя и чадя обугленными краями ствола в месте слома.
– Слава Богу, мы двести метров не доехали. Вот это да! – только и смог выдавить из себя взволнованный генерал.
– А вы думали, Владимир Иванович, что бог грома и молнии – это что-то древнее, смешное, придуманное дикарями – съязвил возбуждённый Володя, – хутор-то называется Гремячий, а так называли древние славяне места почитания Перуна – верховного бога и бога грома и молнии.
– Перун заявляет, кто в доме хозяин, – констатировал Петя.
Дождь быстро кончился, но помутневший ручей переезжать не стали, благо до Гремячего осталось с полкилометра. Поднимались в гору по краю оврага. Окружающее покоряло живописностью почти нарочитой, экзотичной. Большие мшистые валуны, обросшие кустами калины, своими вырезными листьями, обрамлявшими камни, как триумфальными венками головы заколдованных богатырей, а каждая ветка ещё обвита вьюнками с розовыми и белыми граммофончиками цветков, и всё это торжественно возвышается над ромашковым лугом. «Такого я и ждал от этого места», – подумал Володя.
Шум Источника становился всё громче и громче, но Петя, уверенный, что главная причина поездки – сбор фруктов в заброшенном гремяченском саду, настоял на том, чтобы сначала пойти в сад, а уж потом на Источник. Спорить не стали, и вскоре сад предстал во всём своем изобилии: изогнулись под тяжестью плодов ветви яблонь и груш, фиолетово поблёскивали крупные сливы, по краю сада кусты калины, изнывая от страсти и нетерпения, предлагали всем налитые красным гроздья ягод.
Солнце проглянуло среди туч. Поднялось туманное марево над мокрой травой. Уже загудели шмели, копошась среди цветочных островков золотого шара. Володя и Света, не сговариваясь, начали отходить в сторону, но Петя не позволил. Он уже нашел яблони с вкусными яблоками и зрелые сливы, в рюкзачке у него оказалось несколько полиэтиленовых пакетов, и, хочешь – не хочешь, работа закипела. Пакеты наполнили быстро. Петя собрался нести их к машине, позвал Свету в помощь, но та сказала, что хочет набрать «святой» воды из Источника. Володя не отходил от Светы.
– Поосторожнее здесь. В лесу медведи водятся, – предостерёг Петя.
– Медведи сейчас возле овсяных полей, – успокоил генерал, – но берлоги у них, действительно, в этом лесу, – добавил он, уходя и уводя Петю с собой.
Повернувшись к Светлане, Володя сказал:
– Почему-то я не мог избавиться от ощущения, что за мною здесь кто-то следит. И это не было началом мании преследования, взгляд был, скорее, благожелательным. Ты ничего такого не чувствовала?
– Нет. Не чувствовала. Мне кажется, психологически это объяснимо: такой большой и богатый сад предполагает хозяина, в глухом загадочном лесу выше по оврагу тоже кто-то должен бы хозяйничать. Нелогичность отсутствия хозяина в таком благословенном месте и компенсируется ощущением взгляда. Кстати, здесь великолепное эхо. Можешь позвать того, кто за тобой «следил».
– Велес! – негромко крикнул мужчина. Эхо ответило громким повтором «Велес», с отголосками разлетевшимся по отрогам оврага «лес -лес -лес».
– Перун! – уже с некоторым испугом крикнул он снова. «Перун! -рун -рун -рун», – ответило ему.
Больше не вызывали эхо, а пошли на шум Источника. Шум одновременно и грозный и умиротворяющий. Тропинка извивалась между мшистыми валунами. Обогнули небольшой пригорок, и Источник открылся им. Небольшой пруд метров десяти в диаметре, окружённый берёзками и ивами, вздувался посередине высоким буруном фонтана, вырывающимся на поверхность грандиозным Родником, в струях которого метались поднятые со дна облачка мелкого светло-серого песка.
Целая речка прозрачной воды, клокоча среди осклизлых, в ярко-красных водорослях камней, уносилась вниз в долину. Вода ледяная, ломила зубы. Ствол поваленного дерева послужил скамейкой для наших героев. Какая-то магия незаметно начала действовать на них. Они думали, что всего лишь очарованы красотой места: шум воды сплетался с шелестом листьев, ярко-красные камни гармонично сочетались с первыми жёлтыми и красными листочками – предвестниками осени, на лесистом склоне оврага могучие деревья, казалось, поддерживали свод неба. Оба долго молчали зачарованные.
– Ты думаешь, Володя, здесь могло быть языческое святилище?
– Не знаю. Я же не археолог. Конечно, могло быть. Вот этот пригорок над Источником скорее всего каменный. Он мог быть местом для жертвоприношений. Ещё должны оставаться следы деревянной ограды, других сооружений, но это могут подтвердить только раскопки. Знаешь, что меня здесь поражает, – высота деревьев. Такие деревья я видел на картинах Константина Васильева, и мне казалось, что он немного преувеличивает, подчеркивает мощь природы. Я ошибся, здесь высоченные деревья.
– Да! Здесь замечательно... Но надо идти, нас ждут.
Медленно, не торопясь расставаться с чудесным местом, поднимались они по склону. Налетел ветер, зашуршала листва, и к голосу Источника как будто присоединились другие голоса.
– Света, тебе не показалось, что кто-то у Источника разговаривает?
– Да! И тебе тоже послышалось? Это русалки... или... шум леса.
Когда подходили к машине, новое знамение появилось на небе: дождевые тучи исчезли с небосклона и широкая яркая, будто вымытая недавним дождём засияла на небе радуга. Один её конец выходил из распадка, откуда вытекал Источник, а другой – упирался в полоску леса на горизонте. Радуга светилась такой праздничностью, что во всех сердцах непроизвольно рождалась улыбка, как от приятного подарка.
Дядя Ваня встретил важной новостью. Он видел свежие следы большого медведя на овсяном поле. Назавтра запланировали постройку лабазов. (Лабаз – скрадок для охотника, устроенный на деревьях на опушке леса над тропой медведя на овсяное поле.) Охота открывалась через несколько дней. Ощущение страшной, неотвратимой сказочной жути, связанное с медведями и сохранившееся с детства, нахлынуло на молодого человека, впервые собравшегося участвовать в этой опасной охоте. Вида он не показал, только разговор несколько минут поддерживал согласными кивками, боясь, что голос может подвести, задрожать от волнения.
Лабазы строили основательно, потратили несколько часов. Нельзя было много шуметь, чтобы не испугать зверей. Главным строителем был дядя Ваня, а генерал и Володя помогали ему. Закончили к трем часам дня.
Пригласили к обеду Петю. Он был весел, рассказывал анекдоты, вспоминал случаи из детства. Володя ревновал, злился, но из своеобразной гордыни, определив умственный уровень Пети как весьма посредственный, в соперничество с ним не вступал. Ему вдруг захотелось сесть за письменный стол и обобщить те мысли, что приходили ему в последнее время. Он сказал об этом Свете, и, попрощавшись с остальными, поднялся в «горницу».
Чистый лист бумаги и ручка лежали на столе, придвинутом к окну.
Лежали нетронутыми уже часа два. Никто не беспокоил Владимира. Шёл дождь, и пришлось закрыть окно. Лохматые, набухающие синевой тучи, неслись по небосклону, напоминая ему его мечущиеся мысли. С большим трудом сумел он выйти из влекущего притяжения мыслей о Светлане и вернуться к заветным мыслям об иерархии в пантеоне славянских языческих богов. Многое было уже обдумано, огромное желание записать эти соображения давило на него, но фразы не складывались, будто он газовал изо всех сил, поставив машину на тормоз. Владимир вставал, ходил сосредоточенно по комнате, находил несколько слов для выражения своей мысли, садился за стол, брал ручку и понимал, что это не то. Все усилия были тщетны, словно плотина выстроилась на пути слов и мыслей, и они бессильно колыхались не в силах перемахнуть через её неподвижность.
Дождь кончился, на небе остались серые медлительные облака, не пропускающие солнечного света. Он открыл окно. Пахнуло сыростью, сквозь которую еле пробивались запахи трав. Томление, немота, казалось, ещё плотнее окружили Владимира, и их давление усилилось.
Он встал из-за стола и, стараясь ни с кем не встретиться, вышел в сад. Свежий, чистый после тёплого летнего дождя воздух вливался ему в грудь, тихая серая облачная небесная шаль, казалось, окутывала его, погружая в транс. Он прошёл в глубь сада мимо яблонь и остановился возле цветочной клумбы. И тут случилось. По всему телу от земли как бы пошли волны, будто какая-то нежная и могучая сила входила в него из земли и уходила в небо, оставляя в его голове пепел мгновенно вспыхивающих и сгорающих мыслей. С каждой волной его экстаз усиливался, но голова работала ясно. Никогда до этого так хорошо не работала его голова. Он чувствовал в себе восторг от способности решить любую задачу, ответить на любой вопрос, но он не хотел пользоваться этим, так как главным ощущением было ощущение гармонии его существа и всего мира. «Я могу сейчас понять всё, что захочу, но не надо углубляться в частные вопросы, может нарушиться связь... с чем? С Космосом!? Я потеряю ощущение своей сверхспособности понимать Всё, чувство своей божественности или связи с божественностью», – понимал Владимир. А волны экстаза пронизывали его, будто опуская на землю и поднимая вновь новой волной, идущей от далёкого горизонта.
Сколько продолжался этот экзистенциальный восторг? Бог весть. Но слабая человеческая природа не могла долго находиться в потоке божественных эманаций, в восторге обретённой неожиданно своей божественности. Владимиру вспомнилось, что Достоевский писал о своих переживаниях перед припадком эпилепсии, говоря, что эти необыкновенные переживания – лучшее, что он когда-либо испытывал в жизни. «А у меня, нет ли эпилепсии?» – и эта мысль, требующая проверки, анализа, поднявшая рефлектирующие пласты сознания, постепенно затушила огонь восторга, возможно, уже опасный для его существа. Успокаивая себя мыслями о будущих возвращениях экстаза, Владимир счастливым человеком, идущим с пира богов, вернулся за письменный стол.
Происшедшее отняло у Владимира много сил, но усталости он не чувствовал, словно тело стало легче, воздушнее. Осмысливая случившееся, он отметил в себе более радостное мировосприятие: в вечном споре жизнеутверждения и мизантропии первое взяло верх и, кажется, навсегда. Никаких следов эпилепсии, конечно, не было. Много позднее Владимир понял, что ему посчастливилось расшевелить дословесные или, может, надсловесные пласты сознания, и он мог осмысливать явления в их связи с другими явлениями непосредственно во всей их наглядности, с минимальной помощью слов и вытекающей из них логики. Говорить ни с кем не хотелось. Вкус «пепла мгновенно вспыхивающих и сгорающих мыслей» сладко нежил его существо.
Вошла Света и вернула его к реальности. Женщина почувствовала что-то необычное, и неискоренимое женское любопытство заставило её преодолеть Володино защитное сопротивление, и он рассказал о своих ещё не остывших необъяснимых переживаниях. Она сначала слушала с удивлённым выражением лица, затем рассказ захватил её, и она не могла скрывать своего восхищения и даже преклонения перед ним.
– Извини, Володя, что мой рационализм не дает мне уверенности в том, что ты правильно оцениваешь то, что с тобой произошло. Не преувеличиваешь. Мне скучен мой рационализм. Я бы хотела стать жрицей твоего культа, – взволнованно выдохнула Света, – Кто они, эти Силы, как ты думаешь? Наша поездка к Источнику не могла их вызвать?
– Не знаю.
Ему почему-то было стыдно сказать не только любимой им женщине но, вероятно, и другим людям, что глубочайшим для него переживанием было ощущение собственной сверхсилы, собственного ума, способности в одно мгновение понять Всё... или очень многое. Если б он в эти минуты занялся анализом такой стыдливости, вероятнее всего он списал бы её на крепко въевшееся в него с детства христианское воспитание, считающее гордыню смертным грехом. Но до анализа ли было после таких потрясений. Он взял руку Светы, и несколько минут они сидели, взявшись за руки, пока не прозвучал голос генерала, зовущий к ужину.
Глава шестая
Ночью Светлане приснился сон. Она входит в большую лекционную аудиторию, идёт на место лектора. Глаза у неё закрыты. Но она всё видит и слышит. Перед ней в амфитеатре заседает божественный Пантеон. Слово это она ясно слышит. Сидят эти существа, похожие на людей огромного роста, не на креслах, а плавают на белых облаках. Стен у амфитеатра не видно. Слышится голос: «Пришла пророчица». «Говорят обо мне» – понимает Светлана. Тот же голос спрашивает: «Разбудить её?» «Нет. Пусть думает, что она спит» – даётся ответ. Торжественный голос, принадлежащий юному красавцу, одетому в шкуру белого медведя, осыпанную звёздной пылью и крупными алмазами звёзд, произносит: «Передай русским людям – мы не вернёмся, если они будут требовать от нас благодати, а не просить ее. Мы ваши друзья, но не слуги.
– Вы поэтому покинули нас? – думает Светлана и получает ответ:
– Ваша измена – чужие боги в русских храмах – вынудили нас покинуть Русь. Сон обиды закончился, его заменит время Любви. Разруха людей и земли слишком большая. Вы искусились и получили урок. Пока наши заветы ещё действовали, вы держались прочно, бывали успешные времена. Чужие боги обессиливают и обескровливают вас. Они должны уйти в свои земли. Второй измены мы не простим!
Сон был очень реален. Оранжевая подсветка пронизывала его. Это был олимпийский свет, свет блаженства, в драматические минуты сна он становился насыщеннее, темнее, продолжая быть светом умиротворения, светом рая. Открывая глаза, Светлана бессознательно надеялась, что сон продолжится и въяве. Ей хотелось что-то спросить у юного бога.
Шторы на окнах, холодный блеск выключенного телевизора заставили её снова закрыть глаза и попытаться вернуться в сон. Увы! Оставалось только вспоминать его и обдумывать рассказ о нём.
Рассказ приняли по-разному. Дед, скептически слушавший весь рассказ, к концу всё-таки заразился её волнением и изрёк:
– Зря я вас водил к Источнику. Володя, ты очень сильно влияешь на мою любимую внучку.
– К Источнику вы нас не зря водили.
И Володя вкратце передал вчерашнее своё экстатическое переживание.
– Остается открыть клуб экстрасенсов и больницу, – несколько обескуражено сострил Константин Иванович.
Легли поздно, но сон не шёл. Светлана почему-то не закрыла шторы, и когда диск, ещё не кончившей прибывать луны, показался из-за края рамы и стал всё ярче и ярче освещать предметы в комнате, она, словно поддаваясь притяжению луны, подошла к окну. На подоконнике соседней освещённой комнаты сидел Володя и, отмахиваясь от комаров, неотрывно смотрел на её окно. Женщина растворила рамы и негромко спросила:
– Почему не спишь?
– Не могу уснуть. Я изнываю от луны.
– Да. Почти полная луна. Я тоже не смогла уснуть. Подожди, я надену свитер. И мы можем погулять.
Одевшись, Светлана остановилась в нерешительности. «Куда я иду? – подумала она, – Уверена ли я в своих чувствах? Несомненно, он начинает мне по-настоящему нравиться, но его влияние на меня чересчур сильно, подавляет меня. Я же давала себе клятву быть самостоятельной, а сейчас, похоже, отступаю. Сам-то он верит ли в своих богов? Есть ли они? Они так не современны. Потом я стушуюсь рядом с ним и не буду счастлива, совершу новую ошибку как с Николаем. Володя не объяснил мне, почему он пропал тогда перед защитой диплома и оставил меня одну с Яшей. Не идти? Не глупи, ты же сама предложила прогулку».
Растерзанная сомнениями вышла Светлана на улицу. Владимир уже ждал её. Несмотря на поздний час, было очень светло, и горящие на столбах фонари выглядели нелепо. Случайно оглянувшись, Володя заметил фигуру человека, скрывающегося за деревом. Сразу в голову пришла мысль о мстительных кавказцах, но человек, увидев, что его обнаружили, вышел из-за дерева и, стараясь держаться в тени, пошёл в деревню. «Пётр», – понял Володя и не стал ничего говорить Светлане.
Пошли к возвышенности над озером. На ночное светило набежали легкие тучки, но, казалось, светилась сама земля. Дорога шла возле глубокого песчаного карьера, и груды песка выглядели разрушенными древними замками. Серебристый лунный туман окутывал предметы, вызывая в душе восхищение нереальной волшебной красотой увиденного и печаль от невозможности перечувствовать эту красоту с другим. Луна поднялась ещё невысоко и, казалось, боялась светить во всю мощь, прячась за вершинами деревьев. Только над озером её неполный круг засиял в полную силу, отражаясь на воде дробящейся лунной дорожкой, ведущей в небесные и подводные глубины.
Импровизированная скамейка – большой дубовый пень вынудил их касаться друг друга локтями. Володя постарался отодвинуться, когда его начала бить нервная дрожь. Он ожидал чего-то необыкновенного от сегодняшней прогулки. Светлана, начинающаяся заражаться его волнением, пересилила себя, понимая, что если она даст малейший повод, остановиться они уже не смогут, а её рассудок, как трус перед прыжком в воду с вышки, ещё сопротивлялся, находя какие-то доводы. Она вспомнила безотказный приём, которым успокаивала своих бесчисленных поклонников и останавливала их объяснения, – попросила почитать стихи. Счастливый услужить ей, Володя начал читать стихи любимого им Вячеслава Иванова, Гумилёва. Он неплохо умел читать стихи. Стихи хорошо поддерживают состоявшуюся любовь, но чтение чужих стихов мешает любви начинающейся. На обратном пути она взяла его под руку. Он был благодарен ей и за это, хотя что-то и накипало в нём.
Наконец наступил день открытия охоты. Опасной охоты. Добыча легко может расправиться с охотником. «Как я буду себя вести, встретившись со зверем», – задавал себе вопрос Володя, и лёгкий холодок проходил по спине. Ещё одно беспокойство томило его с самого утра: Светланы не было видно. Володя пошел вдоль деревни к большому лугу, где пасли деревенское стадо. У околицы стояли Света и Петр, держащий под уздцы оседланную черную лошадь. Он что-то говорил Светлане, и та улыбалась ему.
А говорил Пётр веселым, чуть масляным голосом вот что:
– Света, помнишь, как мы накостыляли «болотным», и в тот день пастухи отдали нам лошадей и стадо на несколько часов? Я тебя ездить на лошади научил.
– Помню.
– А ты нас с Юркой поцеловала тогда.
– Какая у тебя хорошая память. Это была награда за храбрость в бою.
– Ты говорила, мы одна команда.
– Сколько времени прошло. Ой, Володя идет.
– Тут как тут – городской кавалер. Ну, садишься на лошадь?
– Сажусь.
– Давай поддержу.
Володя смотрел, как Петр заботливо подсаживает Светлану в седло, отдает ей поводья, и она пускает лошадь к нему навстречу. Сидела она в седле уверенно, по-мужски, и юбка открывала белые колени, прильнувшие к черному крупу лошади. Володю как в темный, глубокий и сладкий омут опустили эти колени. Она помахала ему рукой, развернулась и поскакала галопом на луг.
Петр неприязненно посмотрел на Володю:
– Пришел на пастбище Светку пасти?
– Куда хочу, туда и иду.
– Че-е-во-о?! – протянул Петр.
– Что тебе надо? – возмутился Володя.
– Да, ничего мне не надо. Иди отсюда, – толкнул его Петр. Был он выше и крупнее Володи и наступал на него, толкая в грудь и плечо. Володя отлетел на несколько шагов. Злоба, доставившая ему какое-то воодушевление и даже радость, захлестнула его. Он ринулся головой вперед, не обращая внимания на удары, наносимые ему Петром, и свалил того на землю. Даже падая, Петр колошматил Володю по голове кулаками. Володя схватил его правую руку своей левой рукой и, припомнив когда-то показанный ему болевой прием, коленом надавил на бицепс левой руки Петра. Рука того парализовалась. Тогда освободившейся правой рукой Володя двинул ему по скуле.
– Мальчики! Мальчики! Перестаньте! – раздался голос Светланы. Она соскочила с седла и схватила Володю за руку. Он опустил руки и встал.
– Вот бешеный. В грязи извалял, – поднялся и Петр. Светлана отдала ему повод, и он, отряхивая одежду и бормоча ругательства, повел лошадь к далекому стаду. Володя, не дожидаясь Светы, пошел к дому. Светлана шла за ним, и странная улыбка блуждала по ее лицу.
После обеда пришел дядя Ваня, и начали готовиться к охоте. Натерли ружья свежими пихтовыми ветками. У медведей удивительно тонкий нюх, и только резкий хвойный аромат пихты способен закамуфлировать запах его давнего врага – человека. Натопили баню и парились тоже пихтовыми вениками. Пихтой же натёрли чистоё бельё и одежду и расслабленные, умиротворённые, как верующие, идущие к праздничной вечерне, двинулись по пыльной дороге через лес к месту охоты. Шли неторопливо, в сосредоточенном молчании. Только Дядя Ваня позволил себе несколько слов последних наставлений: нельзя шевелиться; комаров отгонять веткой, будто бы колышимой ветром; с лабаза слезать ночью только по его команде.
Солнце ещё светило, когда Володя устроился на лабазе, но стоило светилу скрыться за вершинами деревьев, как сумерки начали густеть. И через час напряжённого ожидания кусты по краю овсяного поля начали жить особой самостоятельной жизнью. Каждый куст мог показаться затаившемуся на лабазе охотнику большим медведем. И, действительно, когда огромный медведь бесшумно прянул из леса и остановился, принюхиваясь, Володя не смог сразу оценить его размеры. Он в эти медленные, как в жуткой сказке плывущие секунды, в эти мгновения, выводящие человека за пределы обычного бытия, должен был вычислять, сколько метров до зверя и с бессознательным облегчением понять, что слишком далеко.
Медведь, видимо, почуял присутствие на поле кого-то чужого. И вдруг громко рявкнул с длинным выдохом, как будто геликон-бас в оркестре протрубил соло. Это было грозное предупреждение пока неведомому противнику или приказ другому зверью не беспокоить Хозяина. И для убедительности медведь поднялся в агрессивную позу: встал на задние лапы и снова рявкнул. Тут Володя увидел, что медведь гигантских размеров. Его передние, поднятые вверх лапы были выше ветвей, росшего рядом высокого, метра в три, куста ивняка. Зверь стоял огромный, страшный. Грандиозный. Величественный. Хозяин леса. Такой зверь мог легко переломить ствол молодой ели, на которой был сделан лабаз охотника. «Нас обоих кто-то спасает», – подумал Володя. Медведь стоял в угрожающей позе, как бы взывая к небесам, требуя справедливости. И она пришла. Молекула человеческого запаха, крутясь в воздушных вихрях, вдруг ударила по чувствительному носу зверя. Медведь мгновенно растворился в сумеречном лесу. Канул. Володя понял, что он не струсил при встрече с таким огромным медведем, и почувствовал гордость за себя и временное облегчение, потому что подсознательный вызов Высшим Силам природы, Велесу, одним из воплощений которого является медведь, ребяческий вызов, вероятно, из желания увериться в существовании этих Высших Сил, пока не принят.
Дядя Ваня, через некоторое время «снявший» молодого охотника с лабаза, одобрил его действия. «В такого великана надо стрелять наверняка, вблизи», – сказал он. К генеральскому лабазу тоже подходил крупный зверь. Генерал его движенья хорошо слышал, но на поле зверь не вышел, так что, был это кабан или медведь, осталось невыясненным.
Вернувшись домой, охотники выпили за открытие охоты, за то, чтобы медведь снова вышел на поле и подошёл близко к лабазу на верный выстрел. «Ветер должен смениться – от медведя дуть на охотника, тогда он тебя не учует», – говорил дядя Ваня Володе с многозначительной интонацией, несколько смешной в таком простом вопросе. Вообще, Володя успокоился, внутренняя суетливость прошла, даже гордость собой звенела в нём, как у воина, не струсившего в своём первом бою. Он вошёл в братство охотников на медведей.
Светлана слушала их разговоры с удовольствием. Она была рада их благополучному возвращению, даже выпила вместе с ними рюмку вина. Проводив их на охоту, Светлана гуляла по берегу озера, наблюдая закатывающееся солнце, золотую тропинку солнечных лучей через озеро. На сердце у неё было неспокойно, боязнь за исход охоты перемешивалась с неудовольствием за своё вчерашнее поведение во время прогулки над озером. «Я была вчера неискренней, «казённой», – думала она, – он спас меня от бандитов, он любит меня. И сегодня он дрался, наверняка, из-за меня. Кажется, он уже на пределе. Мне же хорошо рядом с ним. Что же я такая?» Когда же солнце исчезло за горизонтом, ей стало казаться, что она потеряла что-то очень важное, ценное для себя. Дурные предчувствия охватили её и томили вплоть до возвращения охотников. Потому она так обрадовалась им.
Комната Светы отделялась от комнаты Володи дверью, которую давно никто не открывал. Они поднимались в свои комнаты по разным лестницам. Света слышала, как он ходит по комнате, переставляет стул, готовится спать. Ей хотелось оправдаться перед ним, коснуться его руки. Сладкий глубокий тёмный транс мгновеньями охватывал её, в нём было что-то от того жара и хмеля, что опалял её на станции в день их приезда. Только сейчас ей открылось, что причина была и тогда в присутствии Володи. Больше не в силах бороться с собой, она постучала в закрытую дверь.
– Да. Кто там?
– Это я. Можно?
– Дверь, по-моему, закрыта...
– Ключ в твоей комнате в верхнем правом ящике комода.
Ключ он нашёл быстро. Замок заржавел и открылся с большим трудом. Володя старался не поднимать шум, осторожно толкая скрипучую дверь. Лицо Светланы горело, её парализовала мысль, не воспримется ли её поступок сейчас или потом как любовь к приключениям или навязчивость. Но отступать было поздно, и она не хотела отступать. Она не узнавала себя. Свет был выключен, и круглая луна наполняла серебристым туманом комнату. Когда он, взволнованно дыша, встал на пороге, она тронула его за руку и подвела к окну.
– Смотри, сегодня светлее, чем вчера.
– Да, очень светло...
Они стояли совсем близко, слыша дыхание друг друга, ощущая малейшее движение тела другого, еще не коснувшись его. Володя чувствовал себя смелым и сильным. Он обнял ладонями её голову и нежно повернул её лицо к свету. Глаза её топили его взгляд и были призывны и уступчивы. Он поцеловал эти глаза, а затем соскользнул к губам. Ночь страсти, нежности, бесчисленных поцелуев и объяснений кончилась с рассветом. Она закрыла за ним дверь и не могла уснуть, каждой клеточкой тела ощущая его присутствие. Володя же, напротив, мгновенно уснул, коснувшись подушки, и спал с блаженным выражением лица. Она вспоминала его слова. Он сказал, что даже начал выводить теорию их любовной несовместимости из их внешнего и внутреннего сходства. Как в природе: одинаковые заряды отталкиваются. После твоего замужества я пытался разлюбить тебя, но получалось плохо. Под утро обессиленный любовью, откинувшись на подушку, он произнёс:
– Если я и раньше предполагал, что образ идеального человека был взят Платоном из ночи любви, то теперь я в этом уверен. Мы были похожи, согласись, на идеального человека Платона – существо с четырьмя руками и четырьмя ногами.
– И совершенно без головы.
– Ну, нет. Целоваться было бы трудно.
Утро было тихое, солнечное. Дневная жара предчувствовалась, но до неё было ещё два-три часа прохлады. В траве поблёскивали капельки росы. Светлана аккуратно смахнула паутину с круглого узора на деревянном «полотенце», спускающемся с крыши (от прабабушки она знала, что этот узор означает солнце и оберегает дом и семью), погладила серые от времени брёвна избы. Нежное тепло ласкало её ладонь. По брёвнам торопливо и озабоченно ползали муравьи, с жужжаньем спикировал шмель. Женщина чувствовала покой и счастье, мир в себе и в природе. Жизнь, такая безрадостная в последние годы, будто вернулась в детское счастье. «Володя прав. Любить природу и свою тоже – какая это радость. Божественная», – произнесла она любимое Володино словцо и улыбнулась этому слову.
Лес встретил Светлану гудением шмелей, порханием тополиного пуха на опушке, прохладной тенью и тщательно скрываемой угрозой. Но Светлана почувствовала её. Словно чьи-то глаза мелькнули в листве. Женщина остановилась, но стебли малины уже виднелись вблизи, редкие ягоды призывно краснели. Знакомые с детства места успокоили её.
Сорвав несколько ягод, показавшихся ей кисловатыми, она пошла вглубь малинника. Несколько ёлок образовали хоровод, и, когда Светлана заглянула в центр их круга, она остановилась в восхищении. Белый тополиный пух как снежный покров укрыл землю, какое-то колдовство, сказка была в этом белоснежном покрове среди лета. «Как прекрасна жизнь! ...Когда ты влюблена! – подсказал внутренний голос, – как прав Володя, обожествляя Природу». Сладкая меланхолия сказочности, вызванная летне-снежным видением, ещё сковывала движения Светланы, и она неторопливо срывала ягоды, как упоённая медленным танцем.
Закачались стебли малины в густом малиннике впереди. «Окликнуть человека или не стоит пугать его», – успела подумать Светлана. Послышался низкий глубокий звериный рёв, как будто огромный великан, сокрушаясь, что нарушили его уединение, возмущённо выдохнул воздух, собираясь затем сказать что-то громоподобное. И этот великан показался, поднимаясь из зарослей малины и крапивы, становясь всё выше и выше, воздевая лапы к небу.
Огромный бурый медведь встал на задние лапы, разъяренный вторжением человека на его территорию. Глаза его горели тяжёлой неукротимой злобой. Время для Светланы останавливалось и двигалось толчками, как пульсирующая кровь. Она хотела закричать и не смогла. «Почему сегодня, в такой прекрасный день?» – пронеслось в голове. Перед внутренним взором мелькнуло лицо мамы, затем деда и Володи, но они уже не могли помочь и исчезли. Осталась хищная морда зверя, опускающегося на передние лапы, закрывающего мир как в ночном кошмаре, когда проснуться не можешь. Ужас парализовал женщину. Светлана осела на землю, роняя корзину с ягодами, и время остановилось почти совсем. Она всё видела как в замедленной съёмке, но ничего не чувствовала.
Медведь осторожно, принюхиваясь, подступал к упавшей женщине, не выказывающей признаков жизни. Подойдя вплотную, он вдруг отпрянул, испуганный волной человеческого запаха, страшного, опасного для него запаха. Но женщина лежала недвижимо с остекленевшими, не смаргивающими глазами. Медведь снова приблизился, сдвинул лапой ногу женщины, которая безвольно, мертво легла, свалилась с другой ноги. Тело повернулось лицом вниз, а левая рука упала на землю. Медведь с неожиданной грацией легко отскочил назад. Тело лежало неподвижно. Тогда он обнюхал мертвенное тело, слизнул рассыпавшиеся из корзины ягоды, рявкнул и стал деловито заваливать тело женщины сухими ветками, валяющимися вокруг.
Но этого Светлана уже не видела. Она была в каком-то сне. Долго ли это длилось, она не знала. Ей виделся сказочный юноша в великолепной белой шубе, усыпанной бриллиантами, и она точно знала, что эта шуба – Млечный путь, а сам юноша олицетворяет созвездие, называемое на земле в женском роде Большая Медведица. Что-то в чертах его лица напоминало Володю, и он, завораживая алмазно-звёздной улыбкой, говорил Светлане: «Да я бог. Вы меня зовёте Велес. Медведь. От меня произошли русские люди. Мой отец – Род послал меня на землю вернуть гармонию и красоту, изгнать злых демонов беспорядка, населивших Землю. Извини, что напугал тебя». Горячее чувство благодарности охватило Светлану. Она захотела дотронуться до божества. Потянулась рукой и открыла глаза.
Светило солнце, и замшелые сучья многоцветно играли в его лучах перед глазами Светланы. Она дернулась, высвобождаясь из-под сучьев, из-под изнанки (как ей показалось) недавнего сна или видения, оцарапала руку и окончательно пришла в себя, вспомнив страшного зверя. Еле дыша, она поползла из-под сучьев. Вылезла, огляделась, готовая убегать, и вдруг ощущение счастливого покоя охватило её. Божественная улыбка Велеса защищала её, и, боясь расплескать эти чувства, Светлана шла домой. Одна туфля слетела с её ноги, и она прихрамывала какое-то время, пока на опушке леса не сбросила и вторую туфлю и, блаженно улыбаясь, босая шла к дому деда.
Послесловие
Через день все трое уехали. Известно, что Володя и Светлана поженились. Светлана ушла из редакции. В одном из пригородов Москвы появилась языческая община. Жрицей и пророчицей древних богов была молодая женщина с необыкновенной белизны кожей. |