№27 Мария ГОШКО (Россия, Москва) Два рассказа

И в радости, и в горе

– Да пусть он вообще катится! – медсестра, совсем еще девчонка, выскочила из комнаты с надписью «Операционная №1» и, решительно прошагав по коридору, скрылась за углом.

Дежурившая в приемном отделении врач проводила ее сочувствующим взглядом и воззрилась на дверь операционной: ждать пришлось недолго, дверь снова отворилась, на этот раз выпуская парня в одежде медбрата и виснущего на его плече здоровенного, вымазанного в грязи и крови мужика.

– Ну, и что теперь? – скептически поинтересовалась врач.

– В туалет, – медбрат поудобнее перехватил свою ношу и двинулся по коридору.

Из-за входной двери раздались женские крики, и внимание врача переключилось туда: кто-то снаружи начал нетерпеливо дергать дверную ручку, а потом неистово замолотил по двери.

– Сейчас же хватит стучать! – выскочила привлеченная шумом медсестра.

Она свирепо устремилась к входу, отперла замок и тут же оказалась сметена с пути двумя ворвавшимися в приемное отделение женщинами. Одной из них было лет сорок, другая была старуха; обе ревели. Сорокалетняя заголосила:

– К вам сейчас Лебедева доставили. Раненого, ему голову пробили. Где он?

Старуха при ее словах разрыдалась пуще прежнего.

– Во-первых, женщина, – врач угрожающе поднялась за своим письменным столом, – ведите себя прилично! Вы не в цирке!

– Можете забирать своего Лебедева! И сами зашивать! – взвизгнула медсестра.

– Что с ним?! – ворвавшаяся переводила отчаянный взгляд с медсестры на доктора и обратно, – где он?!!

– В туалет пошел, – врач уселась за стол. – Сейчас напишем бумагу, что больной отказался от помощи, и забирайте его на все четыре стороны.

– Что он натворил? – женщина мгновенно перестала плакать. – Он что, хулиганил?

– Мы здесь никого уговаривать не собираемся. Не хочешь зашиваться – не надо!

– Да он вообще не дается! – поддакнула медсестра.

– Ну вы же понимаете, он сейчас не понимает, что делает... – начала женщина.

– И что, мы его за это по головке должны погладить? – врач взяла ручку и приготовилась писать.

– Пожалуйста! Не выгоняйте его!

– Если мы так будем с каждым алкашом нянчиться!..  – врач начала писать.

– Пожалуйста! Он будет слушаться! Я ему скажу!

– Я его шить не буду! – заявила медсестра.

– Пожалуйста! Я знаю, как вам трудно. У меня тоже тридцать человек в классе...

– Очень рады за вас.

– Послушайте! Не только вам так трудно!!! У меня тридцать детей в классе! И все со своими характерами! Иногда мне так тяжко – что хоть на стену лезь! Сколько раз я ревела из-за них, вы же не знаете! Может там и ваши дети есть! Я ни одного ни разу не прогнала!

Врач перестала писать, и женщина заспешила:

– Вы не знаете его! Он же не всегда такой! Вы не знаете, какой он хороший! Он и дома все делает, и детей обожает.  Он когда нормальный – он хороший!

При этих словах старуха, притихшая было, снова начала сопеть. 

– Вы поймите меня, пожалуйста! Вы думаете, мне это нравится?!! Думаете, я горжусь этим?!! Да я же знаю, какой это стыд! Я же все понимаю! Это же не радость моя, а горе страшное! Беда моя! Понимаете?!!

Медсестра отвела глаза и с нарочито угрюмым видом посмотрела на стену.

– Пожалуйста! Не выгоняйте нас!

– Идите за ним, он вон – в туалете, – сурово проговорила врач. – Но если он еще хоть что-нибудь выкинет...

– Спасибо! – женщина бросилась к уборной.

Не прошло и пары минут, как раненого вывели. Старуха, увидев его, охнула, лицо ее плаксиво скривилось, сморщенные щеки задрожали.

– Вася, ты будешь слушаться? Ты будешь делать все, что доктор скажет? – женщина пыталась заглянуть мужу в лицо. – Ты будешь себя хорошо вести?

Мужик что-то жалобно промычал и неловко, похожий на теленка, ткнулся лицом в плечо жены.

– Ну что ты? Все хорошо, маленький, – тут же  «загулила» она. – Осталось еще чуть-чуть потерпеть, и поедем домой баиньки.

Муж застонал.

– Что ты? Больно? – женщина схватила его разбитую перепачканную лапищу в свою крошечную руку.

Мужик застонал громче и жалостнее.

– Испугался, маленький? Не бойся. Я рядышком. Пошли потихонечку.

Он, поскуливая, покорно поковылял с женой. За ними, обливаясь беззвучными слезами, семенила старуха: она, не переставая, наглаживала рваный рукав безобразно грязной куртки.

Их обогнала медсестра и, прежде чем войти в операционную, бросила через плечо:

– Если хотите, чтоб я вас шила, – быстрее!

– Посторонние – в предбанник! – рявкнула вдогонку врач. – Устроили тут цирк!

Старуха засуетилась и прошмыгнула к выходу. Раненого завели в операционную. Врач поглядела на опустевший коридор.

– Чтоб вас всех, алкаши... – устало проговорила она.

Мамочка с тобой

– Молодец, помогает маме, – молодая мамаша подбадривала своего трехлетнего карапуза.

Малыш, закутанный в пуховой комбинезон и обмотанный два раза шарфом, еле шевелился. Маленькие ручки, запрятанные в двое варежек, с трудом, но с энтузиазмом надевали крышки на заполненные водой пятилитровые бутыли. Мамаша, неловко орудуя шлангом, возилась тут же, у колодца.

–  Водичку набрали, ты теперь закрывай все бутылочки как следует, а мама пойдет насос выключит, – мамаша бросила шланг на снег и заспешила к дому.

Отец и бабушка одновременно заметили открытый колодец и приближающегося к нему неуклюжего карапуза. Они стартовали молниеносно: отец, положив лопату и стараясь не производить лишнего шума, и бабка, охнув и с выпученными глазами вскочив с лавки. Оттолкнув с дороги торопящуюся навстречу жену, папаша пронесся мимо. Жене оставалось только, сидя в снегу, проводить его непонимающим взглядом: она увидела, как ее супруг, опередив оказавшуюся неожиданно шустрой бабку, добежал до колодца и подхватил на руки сынка, увидела, как бабка остановилась, развернулась и, отыскав глазами ее (мамашу), с искривленным от бешенства лицом кинулась к ней. 

– Дрянь!

Худосочная бабуля вцепилась скрюченными пальцами в безмолвствующую мамашу и с силой, непонятно откуда взявшейся в таком тельце, выдернула ее из сугроба и затрясла, что есть мочи. – Дрянь! Гадина!

– Мам, все уже! Не надо! – крикнул отец, прижимая к себе малыша, насупившегося, но еще не решившего окончательно, стоит ли ему зареветь.

Бабка отдернула руки, и мамаша, потеряв равновесие, снова опустилась в снег.

– Идиотка, ты хоть понимаешь своей тупой башкой, что чуть ребенка не убила?!!! – бабка нависала, готовая в любой момент наброситься, над онемевшей невесткой.

– Ты понимаешь, что если бы он упал, его было бы уже не вытащить?!!! Скотина тупая! 

Должно быть, «скотина тупая» было уже перебором, потому что мамаша очнулась.

– Но ведь не упал же, – с гонором ответила она, выбираясь из снега.

Трясущаяся от ярости бабка тут же швырнула ее обратно:

– У меня была дочка. Я на минуту отошла. А когда вернулась, ее уже не было. Я сразу знала, что случилось, но стала звать и даже колодец обежала. Потом скинула шубу. Как будто я могла прыгнуть в воду! Кинулась к колодцу, а заглянуть внутрь боюсь: вдруг увижу там ее белую шапочку и помпон. Вода ледяная, а ей три года. Ничего нельзя сделать. Стою и говорю в колодец: «Не бойся, мамочка с тобой. Все хорошо. Мамочка тебя сейчас вытащит». А сама боюсь услышать что-нибудь оттуда. Хоть бы, думаю, все уже закончилось. Так и повторяла: «Мамочка с тобой. Мамочка уже идет», пока меня люди домой не увели.

Бабка отвернулась: мгновенно леденеющие на морозе слезы жгли ей лицо. Невестка, рыдая в голос, вскочила на ноги и кинулась к своему малышу. Отец, взволнованный услышанным, безропотно отдал его.

– Мам, у меня была сестра?

Бабка вытерла рукавом шубы глаза и, не глядя на сына, проворчала: «Не было. Зато есть жена – дура набитая», – и зашагала к своей скамейке.

Молодая мамаша стояла посреди двора. Она прижимала к себе своего кроху – самое дорогое, что было у нее в жизни, и плакала, и целовала его холодное перекошенное от страха личико, и бесконечно повторяла: «Не бойся. Мамочка с тобой».