БЕЗ ФАМИЛИЙ

20.06.11. О современном литературном процессе, о кризисе, переживаемом русской литературой, его причинах и путях преодоления - беседа с прозаиком и публицистом, лидером метафизического реализма Иваном ЗОРИНЫМ. Беседу вела Светлана ЗАМЛЕЛОВА (прозаик, публицист, критик, переводчик).

С.З. – Скажите, Иван, должно ли художественное произведение отражать время?

И.З. – Время отражают газеты. А художественное произведение должно отражать вечность.

С.З. – Останется ли что-то из современной литературы?

И.З. – Если останется, значит, у вырождения нет конца. Или как «Знакомьтесь, Балуев!», фильм, которому прочили награду на московском кинофестивале, когда Феллини привёз «8 1/2».

С.З. – Но многих сегодня хвалят…

И.З. – К сегодняшней критике нельзя относиться иначе как к шутке. В наше время, когда посредничество сменило производство, на первую полосу вышла интерпретация. Критика превзошла литературу. Чего стоят заумные тексты, напичканные псевдонаучной терминологией, объясняющие гениальность произведений, которые стыдно назвать и школьным сочинением! А бесконечные шедевры, которые находят премии? Периклов век и Флорентийское возрождение не знали такой концентрации таланта!

С.З. – Могли бы Вы назвать фамилии пусть не писателей, но достойных беллетристов?

И.З. – Современные беллетристы напоминают латентных эксгибиционистов. Остальным они отводят роль зрителей… И в этом состоит акт знакомства с ними.

С.З. – То есть Зорин против всех?

И.З. – По духу я принадлежу к поколению сердитых людей. Оно ближе мне сегодняшнего тотального конформизма. Я – та плеть, которой обуха не перешибёшь. Их тьмы, и тьмы, и тьмы, попробуйте сразитесь с ними. Но и молчать – грех.

С.З. – И всё же - фамилии…

И.З. – Упоминать к месту и не к месту тех, кто на слуху стало хорошим тоном. Интервью, лекции, статьи населяют одни и те же имена.

С.З. – Это придаёт вес?

И.З. – Собственной персоне. Подчёркивает значимость, принадлежность к определённому кругу. Главное – самореклама, суть вопроса вторична… К тому же литература, следуя духу времени, обернулась к «среднему» классу, тот, кто жаждет популярности, должен ориентироваться на офисных работников с их вкусами, эстетическим уровнем, представлениями о жизни. В сущности, эта субкультура воспевает мещанские ценности…

С.З. – Когда источник иссякает, его ищут в другом месте. Так и литература. В сложные времена она начинает впитывать чужие тенденции, которые зачастую губят её ещё сильнее. Какие самые яркие заимствования в русской литературе Вы сейчас отмечаете?

И.З. – Русская литература всегда была чувствительна к западному влиянию. Французские романы, которыми зачитывались тургеневские барышни, английская проза. Пушкин был байронистом, Гоголь начинал с немецкой баллады. Только «золотой век» запустил волну в обратном направлении, и в Европе узнали Достоевского, Толстого, Чехова.

С.З. – Взаимопроникновение культур – нормальный, естественный процесс...

И.З. – Да. Но беда в том, что сегодня талантливое как раз и не передаётся! Если оставить в стороне детское фэнтези, детективы и комиксы, то других заимствований я не вижу. Наша школа, как развилась сто лет назад, продолжает работать в духе Бунина и Шолохова. Только хуже. И в этом трагедия. Для русской литературы словно и не существовали Гессе, Борхес, Павич, Зюскинд. О них, конечно, слышали, но они прошли мимо, не оказав существенного влияния. (Пожалуй, Ваш покорный слуга — единственный, кто пал жертвой их очарования).

С.З. – Вас считают мастером нелинейной прозы. Расскажите, пожалуйста, в чём её суть и особенности.

И.З. – Сам термин пустили в ход литературоведы, если только не журналисты. А они мало разбираются в нашем ремесле. В их задачу входит следить за литературным процессом в целом – что это значит, для меня загадка. Любой косноязычный футболист понимает в игре больше краснобая-комментатора, не прикасавшегося к мячу. Насколько я понимаю, в нелинейной прозе гипертрофированным образом проявляются приёмы, выдуманные значительно раньше: вставные новеллы, истории, замурованные в текст, как, например, у Потоцкого в «Рукописи, найденной в Сарагоссе» или в книге «Тысяча и одна ночь». Ярким примером тут является Милорад Павич. Он предваряет свои романы рецептами чтения. Их можно читать по горизонтали, вертикали, кусками, задом наперёд. Не думаю, что кто-то им следовал, во всяком случае, я следовал традиции. И сам по себе такой монтаж мало что значит. Оригинален? Да. Но без языка он – ничто.

С.З. – Ничто не ново… Греки сочиняли акростихи так, что концы строк рисовали профиль того, кому он посвящался. И какое отношение это имело к поэзии? К художественности?

И.З. – Очень точный пример!.. Кстати, нелинейность прозы связывают и с понятием гипертекста. То есть с размещением в электронном виде текста, по которому можно гулять с помощью гиперссылок. Даёт ли это какое-то особое восприятие? Сомневаюсь. Скорее, это игра в Интернет-технологиии, потакание клиповому мышлению современного читателя. Меняются формы, и то, что мы называем классическим реализмом, не более чем сложившаяся в ХIХ веке манера, немного театральная, с обязательным описанием природы, как раскрывал его секреты Чехов в «Скучной истории». Есть талантливое реалистическое произведение, а есть бездарная нелинейная проза. И наоборот.

С.З. – Вы пишете только рассказы. Почему?

И.З. – Думаю, всё определяется психотипом. Достоевский лбом прошибал толщу романов, Набоков выверял их, как шахматист. А Чехов ограничивался рассказами. О`Генри тоже мастер новеллы. Через какое-то время вещь мне опротивливает, я полностью теряю к ней интерес. Её вытесняет другая, замысел который рождается в голове. При этом я, как Борхес, иду от идеи. А всё равно превалируют чувства. Тот же Павич говорил, что рассказ, как пирожок, надо вовремя поставить на огонь — и вовремя снять. Это мне понятно. Тут главное не засушить, не «перемурыжить». То же относится и к эссе, которое, как ребёнок, рождается сразу целиком. К тому же роман, по-моему, это плохо отредактированный рассказ.