Валентин Макушев - член Союза писателей России, член Союза журналистов России, член Международной Гильдии писателей, победитель многих литературных международных, общероссийских и региональных конкурсов. Автор 14 книг. Полковник в отставке, службе Отчизне отдал около 40 лет. Живёт в Рязани.
Пустыня
Терзает порою ночами тоска,
И память тревожит поныне:
Иду я опять по барханам песка
Палящей туркменской пустыни.
Сыпучий песок заметает следы,
И тяжесть сдавила в походе.
Ну дайте хотя бы глоточек воды,
Ведь силы уже на исходе!
Чудовищный молот колотит в висках,
Тревожно вздуваются вены.
Ну как же живут в этих диких песках
Спокойные люди, туркмены?
Одежду насквозь прокалила жара,
А в мыслях терзаются думы:
Какая же все-таки это дыра,
Пустыня песков Каракумы.
В глазах промелькнула оазиса блажь,
Возникла и тут же поблекла:
Подумалось – явь, только снова – мираж.
Кругом – раскаленное пекло.
Вот камень могильный встает на пути.
И пусть вечный мир будет праху
Того, кто надумал отсюда уйти
Однажды навечно к Аллаху.
А вон за извилистой тропкой холма,
Покрытою сеткой бархана,
Под солнцем внезапно мелькнула чалма
Туркмена и тень каравана.
Угрюмый на вид, он неласков и хмур,
И губы в морщинах оскала.
Печально играет потертый танбур
В дрожащих руках аксакала.
Я жду очень долго. Когда же, когда
За давностью память остынет?
Да, видно, тогда потерял навсегда
Я что-то в палящей пустыне.
Миражи
В палящей туркменской пустыне
Среди раскаленных песков
Мне чудился запах полыни,
Цветущих приокских лугов.
Мне грезились синие дали
В безликом огне желтизны.
И ласточки к небу взмывали
За кромкой барханной волны.
Мне виделись плавная речка,
Украшенный ивами пляж,
Резное в сирени крылечко –
Так ясно резвился мираж.
Поныне в ночи утомленной
Шакалий мне чудится плач.
А солнце свой луч раскаленный
Заносит, как саблю, палач.
Кошмары уходят и тают.
В окошке свет лунный дрожит.
Лишь в мыслях туманно витают
Пустыни глухой миражи.
Династия
Мой отец был изранен боями,
Но не шел он судьбе напокор,
Чашу горя с большими краями
Пил со смертью на жизненный спор.
И в себе он не видел героя,
Но под Курского пекла дугу
Он в огонь раскаленного боя
Двинул танк свой навстречу врагу.
В те минуты не думал о жизни
В свои двадцать мальчишеских лет:
Он служил драгоценной Отчизне,
Выполнял материнский завет…
Пролетели жестокие годы.
И сказала Отчизна моя:
«На защиту страны и свободы
Встаньте вместо отцов, сыновья!»
Просоленная потом рубашка,
Пыльный цвет офицерских погон,
Сапоги, полевая фуражка –
Я страны выполняю закон!
Каракумы, Ирана граница,
Сплошь пески – здесь оазисов нет.
И бойцов обгоревшие лица
Возле грозно стоящих ракет.
Исповедь
Это явь, а быть может, виденье?
Божий храм, и церковное пенье
Очень нежно звучит, глубоко.
На душе так тепло и легко.
Там, где снова духовный я пленник,
Запах ладана, в ризе священник.
И со всех освященных сторон
Ярко роспись сверкает икон.
Русь моя, ты духовно богата!
И душа моя рвется крылато
В светлый мир обрамлений резных,
Где ожившие лики святых.
Видно, души людей на затворе,
Если в них уживается горе.
Вековечный затихнул бы стон,
Если б чтили все Божий закон.
Казачья правда
Полыхают в закате зарницы.
Резкий ветер гуляет в пыли.
Обожженные солнцем станицы
Куреня раскидали вдали.
Отголоски лихой канонады.
Начеку под ружьем караул.
У садовой, плетеной ограды
Заскучал молодой есаул.
Вспомнил детство в сияющем лете,
Свист нагайки на узком ремне,
Молодой казачок на рассвете
Мчится в поле на быстром коне.
Засверкал на холме город стольный.
Берег Дона застыл в камыше.
И от жизни веселой, привольной
Так легко и тепло на душе.
А теперь вдруг судьба поделила
Казаков на чужих и своих.
Здесь, у наших, серьезная сила,
Но не меньшая сила у них.
И в бою он рубился бесстрашно,
Своей храбростью прочил успех.
Но пытался понять он напрасно:
«Чья же правда правдивее всех?»
Безграничные Сальские степи.
Пожелтевший от солнца ковыль.
Впереди большевистские цепи
Поднимают багряную пыль.
Захлестнула лихая атака.
Крики, стоны смертельная новь.
И цветами весеннего мака
Засверкала горячая кровь.
Ослабела рука есаула:
«Правду нашу ты, красный, не тронь».
Револьвера суровое дуло
Изрыгнуло зловещий огонь.
Мысль последняя мозг будоражит:
«Боже, Боже, прости ты мой грех.
Умираю, но кто же мне скажет,
Чья же правда правдивее всех?»
Грех
Зловещий ветер гнал сыпучий снег,
Но стывший путь торили твердо ноги.
«Куда спешишь так быстро, человек», −
Спросил я незнакомца у дороги.
«Спешу я, друг, в родимые места
Спустя семнадцать лет на покаянье.
Когда-то в день Великого поста
Я совершил там грешное деянье.
Я был тогда в красавицу влюблен.
Но мать в ней спесь увидела дурную.
Не вняв словам, любовью ослеплен,
Я с ней уехал, бросив мать больную.
Недолго жили, мать была права,
Но стыд с позором путь закрыли к дому.
Во тьме ночной гудела голова,
А мысли ум вели к поступку злому.
Кто я сейчас? Безнравственный слепец
С физическим, духовным увяданьем…
Но мне открыл глаза святой отец
И в длинный путь отправил с назиданьем».
Ну, разве, можно было не внимать
Столь откровенной речи незнакомца…
«Твой тяжкий грех простят и Бог, и мать.
И ты, земляк, увидишь снова солнце».
Божья воля
Он в беду с головой окунулся,
Что нахлынула сразу, нежданно,
От друзей и знакомых замкнулся,
И вглубь неба смотрел как-то странно.
Все желали его откровенье
Вновь услышать, бывало так прежде.
Но глаза выражали смиренье,
Не оставив и шанса надежде.
Стал совсем избегать разговоров,
Даже сгорбил по-старчески плечи.
Много слышал он разных укоров
От людей деревенских при встрече.
Вскоре вовсе исчез он куда-то,
В направленье ушел неизвестном.
Вспоминали друзья виновато,
Что порядочным был он и честным.
Но однажды в морозный сочельник,
Перед важным церковным обрядом,
Появился в соборе священник
С устремленным чарующим взглядом.
В блеске риза, раскованность в стане,
Зазвучала молитва янтарно,
Зашептались тайком прихожане,
Угадав в нем пропавшего парня.
Службу вел он душевно и строго,
Лишь сказал в окончанье молебна:
«Вы простите меня, ради Бога,
Так душе моей было потребно».
|
Наша словесность