ПЕСЕННОЕ СЛОВО СЕРГЕЯ ОСТРОВОГО

Евгений Бузни

Евгений Бузни - писатель, публицист. Живёт в Москве.

6 сентября исполняется сто лет со дня рождения русского советского поэта Сергея Григорьевича Острового (1911-2005).

07.09.11. Когда родилась на земле первая поэтическая строчка, никто даже приблизительно сказать не может. В чьей голове и почему она возникла тоже никому не известно. Впрочем, на вопрос «почему?» пытались ответить многие. И я вполне согласен с Евгением Евтушенко, когда он пишет по поводу того, что поэзия родилась раньше в чувствах, чем в словах: «Эта поэзия, ещё не воплощённая в словах, была уже озвучена шелестом травы и деревьев, шумом морей, журчанием ручьёв, голосами птиц, громом небесным, жестяным хлопаньем крыльев птеродактилей, рыком динозавров, топотом мамонтов и задыхающимся от невысказанности страдальческим мычанием пред-людей».

Правда, стихи, как таковые, не возникли с появлением первого сказанного слова. Ибо речь первобытного человека изначально была сигнальной, когда слова обозначали сигнал опасности, удовольствия, наличия пищи и т.д. И даже обладание мужчины женщинами, а где-то наоборот, сначала было явлением иерархическим, то есть соответственно занимаемого в племени положения, а не по любви.

Чувство любви развивается, очевидно, с появлением первых зачатков демократичности взаимоотношений. Тогда-то, видимо, рождаются слова «я люблю» и соответственно появляется любовная лирика, древние образцы которой достигли нас лишь из античной лирики восьмого века до нашей эры. Что же касается стихов, как таковых, то, они родились гораздо раньше, о чём свидетельствуют передававшиеся из уст в уста за тысячу лет до нашей эры индийские веды или ещё более ранние иероглифы египетских пирамид, так называемые, трудовые песни. И.Брагинский писал об этом раннем поэтическом творчестве, носившем обрядовый характер: «Песня одухотворяла труд, вселяла в сердца людей глубокую веру в действенность обрядовой магии, в силу заклинаний». Не менее интересны в этом отношении шумерские гимны ещё третьего тысячелетия до нашей эры, сохранившиеся до наших дней благодаря клинописи.

Но к чему я обо всём этом говорю? Дело в том, что поэтическое слово, которое я только что упоминал, рождалось без сегодняшних томов теории стихосложения. И оно хранится в памяти человечества тысячелетия. Таинство явления этого слова человеческому сознанию до сих пор не раскрыто. Стихи выплывали из неведомой никому глубины сознания, словно белые чайки из бесконечности голубого неба, рассаживались на гладь морскую ровными рядами рифмованных строк, раскачиваемых волнами, подчиняясь симметрии, ритмам и мелодии. Стихи рождались не для сегодняшних публикаций, а по той простой причине, что не могли не родиться. Но именно эти стихи, выплеснутые самой природой человека для отражения его внутренних переживаний, постепенно совершенствовались и создавали правила стихосложения, его законы и различные направления.

В наше время существуют два диаметрально противоположных взгляда на суть поэтического творчества. Одни полагают, что, как можно было писать стихи тысячи лет без знания теории, так и сегодня, если они приходят в голову, то так и надо записывать, как явились, не оглядываясь ни на чьи советы и рекомендации, не имея даже представления хотя бы о ямбе и хорее. Другие же, напротив, уверены в том, что, получив какое-никакое образование, тем более филологическое, и уж совсем здорово, если в литературном институте, то можно кропать стихи и считать себя гением.

Мне думается, что оба подхода не верны. Как бы человека ни учили поэтическому ремеслу, но, как говорится, что с горы не дано, с воза не купишь. То есть без врождённого чувства сопричастности с шелестом травы и деревьев, шумом морей и т.д., никакая грамотность творить поэзию не поможет. С другой стороны, имея крылья таланта, но, не укрепляя мышцы крыльев постоянным трудом, летать невозможно. Каждый талантливый человек, если хочет чего-то достичь своими способностями, должен постоянно трудиться. Об одном из таких тружеников и пойдёт моя речь.

Широко известный сегодня поэт Сергей Григорьевич Островой не кончал университетов, не обучался творчеству на литературных курсах. Но давайте всмотримся в его раннюю поэзию. Нет, не в те стихи, которые он пробовал писать, ещё не думая о том, что станет поэтом. Стихи, писать которые фактически забросил, став разъездным корреспондентом сначала местной сибирской, а потом столичной редакций газет. Разберём некоторые строки, родившиеся после неожиданного признания его поэтического дара газетой «Комсомольская правда», опубликовавшей в 1934 году песню никому неизвестного тогда двадцатитрёхлетнего юноши Сергея Острового «Наливались тополи» – победителя в конкурсе на лучшую военно-комсомольскую песню.

Уже через год в 1935 году публикуется первая книга стихов Острового «На страже границ», следующие два поэтических сборника выходят с разрывом в два года в 1937 и 1939 годы. Это не так мало для начинающего поэта. Но считают ли его начинающим?

В 1936 году всю страну облетает и становится популярной его песня «В путь-дорожку дальнюю». Её можно услышать даже сегодня, спустя семьдесят лет.

В путь-дорожку дальнюю я тебя отправлю,

Упадёт на яблоню спелый цвет зари.

Подари мне, сокол, на прощанье саблю.

Вместе с острой саблей пику подари.

Это, несомненно, напевный песенный стих с цезурами в каждой строке, с подъёмом и спадом интонации, с грамотной рифмовкой, чётким ритмом и прекрасной метафоричностью «упадёт на яблоню спелый цвет зари». И до сегодняшнего дня, когда поэту уже за девяносто, эта заря будет волновать его душу, заставляя писать и писать о ней, представляя явление природы в разных ипостасях, оживляя её, гуляя с нею об руку по многим творениям. То есть мы видим здесь не простое составление слов на мелодию по принципу: лишь бы наполнить музыку текстом. Один из музыкантов сказал мне как-то, что, чем глупее слова, тем песня становится популярнее. Чепуха, конечно, но, к сожалению, такое мнение распространено особенно сегодня.

В этой песне мы видим, прежде всего, саму поэзию.  Архитектоника стиха украшена рифмами отнюдь не дилетантскими, сочетающими грамматически разноплановые слова: отправлю - саблю, зари - подари. Это, разумеется, не новаторство, но и не ординарность. Кто же научил этой технике стихосложения молодого человека? Или поэтическое слово рождается в человеке независимо от окружающего мира, и тогда, действительно, к чему учиться, если и без учителей стихи складываются?

Но позволю на это заметить, что, во-первых, Сергей Островой всё-таки девять лет учился в школе. А во-вторых, вспомним, как ребёнок учится говорить? Ведь не каждое слово вкладывает ему в уши мать, как на уроке. Он ежедневно слышит речь отовсюду, бессознательно запоминая великое многообразие звуков, складывающиеся в слова и предложения. На этом принципе погружения в среду основан один из наиболее успешных методов изучения иностранного языка, когда после длительного непрерывного восприятия чужой речи обучаемый вдруг сознаёт, что начинает распознавать и понимать услышанное.

Так и с поэзией. Если с самого детства полюбил слушание стихов, если привык к симметрии звуков, к их мелодии, то сам вливаешься в поток гармонии, который и позволяет, порой, чуть ли не с младенческого возраста начинать составлять собственные словесные композиции, симметричные мелодии чувств. Но ведь даже в одной семье в одинаковых условиях кто-то становится поэтом, а кто-то нет? Да, это уж, что кому судьба дала. Иному человеку с пелёнок вдалбливают музыкальную грамоту, а он вырастает и становится учёным математиком, потому что не пошла в него музыка. Сергею Островому судьба подарила поэзию.

Он пишет разнообразно с самого начала. Хоть и типичен для его поэзии четырёхстопный ямб или хорей и перекрёстная рифма, особенно в более поздних произведениях, но они не являются единственными. В 1935 году публикуется триптих «Амур», в котором мы видим как парную рифму:

Три ветра с откоса спустились к реке…

Один – пробежал у тебя по руке.

так и перекрёстную:

Чешуйчатой пеной звенели зюйд-весты,

Они пролетали на крыльях тугих,

Где зелень рядилась богаче невесты,

Как будто к ней в гости приехал жених.

Четырёхстишие сменяется пятистишием, в котором первая и третья строки рифмуются с четвёртой, а вторая – с пятой.

Река просыпалась со вздохом. И хмуро

Уже проступали в рассвет берега.

И кланялась в пояс седому Амуру,

Трясла бородищей и дыбила шкуру

Густая – заросшая небом – тайга.

Здесь же и классический одиннадцатисложник с цезурой на шестом слоге в первой строке и на пятом во второй.

Амур! Но какая, какая строка

Тебя обоймёт, дорогая река,

Когда ты гремишь, седоус и суров,

В запененном беге зелёных валов,

Когда ты взлетаешь, хмельной и шатучий,

То облаком белым, то чёрною тучей,

То чайкой заплачешь, то выпью застонешь,

То кинешься так, что никак не догонишь,

То нерпою ляжешь, на берег валясь,

И звёзды считаешь, едва шевелясь.

Полагаю, что молодой поэт не знал тогда, что пишет четырёхстопным амфибрахием. Просто в голове звучал ритм баллад или пушкинских романсов и на их примере слагались собственные. И здесь же помимо прекрасной образности, когда река Амур предстаёт перед нами, как человек, седоусым и суровым, взлетающим то облаком, то тучей, Островой использует в рифмовке омонимы, которые будут сопровождать его стихи и в дальнейшем:

Чернее, чем ночь, его длинные косы.

Быстры его руки. Глаза его косы.

Подобное умение красиво и грамотно пользоваться омонимами (косы – на голове и косы – косые) присуще далеко не каждому профессиональному мастеру поэтических строк.

Или, например, в стихотворении «Купанье», написанном в 1937 г.:

Пока с шатающихся сходен

Шли парни скопом и вразброд,

Пока недвижен пароход

И правый берег с левым сходен

Прекрасно сочетаются существительное «сходни» с прилагательным «сходный». Не уверен, что поэт специально мучительно и долго искал такие омонимы. Скорее всего, они рождались в голове сами собой, но такое происходит лишь при наличии в голове огромного словарного запаса и умения им распоряжаться, в чём, собственно, и заключается мастерство пишущего человека.

Вообще, говоря о рифмах стихов Острового, следует заметить, что поэт никогда не  стремился к их вычурности и не старался изобрести что-то новое. По поводу рифмы он сам писал буквально следующее:

Я чужих пристрастий не судец.

Рифма – дура. Образ – молодец.

Простых глагольных и штампованных рифмовок типа: листы - цветы, следы - воды, тоски - пески, идут - бегут и им подобным у мастера довольно много, однако наряду с ними мы наблюдаем и рифмы иного порядка, которые заставляют радоваться, когда мы их встречаем.

Вот, к примеру, неожиданная омонимичная рифма в стихотворение «Муза»:

Была погода совершенно летняя

Казалось бы, какой тут можно подобрать омоним? А его не нужно подбирать. Он должен сам родиться, как родился у Острового, почему, очевидно, им и был написан стих, продолжив его строкой

Прошла девчонка совершеннолетняя.

Но, допустим, что кому-то тоже могла бы прийти такая рифма, однако мастерство заключается не только в том, что бы заметить красивое и интересное сочетание слов, но и написать с ними стихи, которые бы удивляли не только рифмой, но и образностью, чувствами поэта, его мыслями. Приведу это стихотворение полностью, чтобы показать, как со всем этим справился поэт Островой уже в 1963 году.

Муза

Была погода совершенно летняя.

Прошла девчонка совершеннолетняя.

Она прошла сквозь зарево закатное.

Отчётливо прошла сквозь необъятное.

Сквозь жёлтое прошла. И сквозь багровое.

И всё в ней было юное и новое.

И всё в ней было трепетным. И парусным.

Она прошла под облаком двухъярусным.

Вошла в закат, как травы на лугу.

А я ещё бегу за ней… Бегу.

Много рифм в стихах Острового мы находим подобно таким как: «Люблю с зарёй взойти на кручи я / воды и зелени созвучия» («Созвучия»), «Хочу у огня твоего обогреться я / Греция, Греция, древняя Греция» («Живые боги»), «День ото дня всё чаще я / Стал постигать молчащее» («Странствия»). И великолепным образцом лаконичности и чудной рифмы является четверостишие «Сентябрь»:

День мглист.

Упал лист.

Лежит. Мокнет.

А убежать – ног нет.

или строки в стихотворении «Разлив»:

Шумят в логах омуты,

В кустах вода крутится,

А подплываешь к дому ты –

Он как в воде утица.

Но, как я уже говорил, Островому присуще разнообразие не только в рифме, но и в композиции стиха. Не редки для него произведения с системой рифмовки по схеме рубаи, когда первая, вторая и четвёртая строка имеют одинаковую рифму, а третья не рифмуется, но не выпадает из ритма, не нарушая симметрию. Например, в стихотворении «Невидимка», написанном хореем, создающим песенный стиль, мы читаем:

Городок как городок,

Только нет к нему дорог.

Пуля пчёлкою ужалит,

Землю выбьет из-под ног.

Кстати, на примере этого стихотворения на секунду отвлечёмся на тематику, о которой будем говорить позже. «Невидимка» написана в 1943 году о молодом партизане, осуществляющем диверсии против немецких захватчиков. Так вот поэт возвращается к этой теме через три года, написав «Песню о краснодонцах», ставшую очень популярной среди молодёжи, где тоже рассказывается о молодых борцах с немецкими оккупантами.

Система рифмовки строк по схеме «аава» появляется в стихах «Зной», «Верность», «Необычайности» и в других. Как правило, это песенные стихи, на которые, если ещё не написали, то во всяком случае легко написать музыку по причине песенности самого слога.

Между прочим, многие почитатели Сергея Острового, знают его по песням и считают именно поэтом-песенником, что совершенно неверно. Из почти двух тысяч стихотворных произведений лишь пару десятков стихов положены на музыку, хотя могут быть песнями и, возможно, ждут своих композиторов значительно больше. Иной раз даже верлибр, к которому у поэта тоже есть тяга, кажется весьма песенным при отсутствии рифмы, с сохранением лишь внутреннего ритма и симметрии. Несколько десятков произведений, написанных по форме свободного стиха, весьма заметны в творчестве Острового. Это, конечно, философские размышления, переживания человека. Названия их уже говорят сами за себя: «Гений», «Правда узких дорог», «Баллада о секундах», «Жена», «Женщина», «Сказка о дураках», «Мой флаг», «Слово о великом актёре» и другие.

В «Стихах о жизни и смерти» иногда улавливается и рифма, но она здесь как бы случайна, просто вписывающаяся в напевность речи.

В светлый полдень, на исходе лета,

Умирала Анна Бережная…

За стеной избы шумели травы,

Колос зрел, пшеница волновалась,

Позади избы река играла

Пенистою, звонкою волною.

Умирала Анна Бережная…

Верлибр «Разные деревья» по содержанию характерен для всего творчества Острового, влюблённого в природу до самозабвения, очеловечивающего всё окружающее, подобно индусам, обожествляющим зверей, птиц и пресмыкающихся.

Деревья тоже разные. Как люди.

Вы только в них попристальней вглядитесь.

И обнажится сердце перед вами.

И распахнётся этот мир зелёный.

И – настежь лес! Как перед другом друг!

Мне вспоминаются стихи Григория Поженяна о дереве, в котором автор рассказывает о растении, ничего никому не дающем, но имеющем право на существование потому лишь, что это такое дерево. У Острового подобного быть просто не может. Он принципиален в поэзии, как в своей жизни.

Бушует жизнь. Таков лесной закон.

Деревья гибнут – лес не умирает.

Но каждое дерево не просто индивидуум, а любимое или нелюбимое, но каждое имеет значение, хотя бы для продолжения жизни леса.

А вот стоят две ёлки. Две подружки.

Одна из них шершава. Узловата.

Другая гладкокожа. Как игла.

Вам кто милей? Которая поглаже?

А мне милее та, что пошершавей.

Люблю характер, выраженный броско.

А гладеньких и скрытых не люблю.

В этом весь Сергей Островой. Прежде всего, принципиальность и в отношении не только к другим, но к самому себе в первую очередь. «Сердцем кривить не умею. / А уж тем паче строкой» – пишет он в стихотворении «Выбор», говоря о существующей в жизни альтернативе жить прямо или криво, так или сяк. В стихах «О себе» говорит о своей прямоте в выборе жизненного пути:

Я рублей у судьбы не клянчил.

Перед нею не тряс сумой.

И не прыгал, как скользкий мячик,

Перед истиною самой.

В семидесятилетнем возрасте Сергей Островой в стихотворении «Размышленье» выражает кредо своей жизни с юношеской пылкостью и страстью:

Я падал с коня. Я был на коне.

Ни в чём не жалея души.

И всё-таки лучше сгореть в огне,

Чем прозябать в тиши.

Он не стесняется говорить и о том, что самому не удалось. А хочется ему многое. Ради многого он живёт на земле, боясь напрасно терять время, работая постоянно, отметив новым сборником стихов даже свой девяностолетний юбилей, когда огромное число людей в такие годы спокойно упиваются своим пенсионным возрастом, полёживая на печи. Спокойствия и бесполезности Островой боится всегда. Ему было всего сорок шесть лет, когда он написал стихи о времени.

Время

Когда я зря минуту потерял,

Мне жаль себя. Я этого не скрою.

Минуты – это прочный матерьял,

Я что-нибудь из них всё время строю.

Вот он стоит – дворец моих минут.

Я много лет владычествую тут.

Я строил эти башни, переходы.

Я стены клал. Я возводил венец.

Минуты шли… Теперь проходят годы…

А он бы мог быть выше – мой дворец!

Нет, этот человек не может уподобляться никому не нужному дереву. Но он, как и все люди, мог совершать в своей жизни ошибки, за многие из которых корит себя в назидание другим. Его «Исповедь», представляющая образец медитативной лирики, это размышления, адресованные молодёжи. Он убеждённо говорит читателю:

Не покидай родительского дома,

Обидев мать и не обняв отца.

 И он имеет право на такие слова, по той причине, что сам так не сделал когда-то, сам испытал горечь и боль такой ошибки, о которой откровенно признаётся читателю, бичуя самого себя открытым текстом:

… Я сам нехорошо ушёл из дома.

Обидел мать. И не обнял отца.

И тишина была звучнее грома.

И мать стояла молча у крыльца.

И до сих пор мне сердце жжёт слезами,

Хотя уже прошло немало лет,

А мать стоит, стоит перед глазами

И всё ещё рукою машет в след…

Эта тема любви к матери развивается поэтом во многих стихах, но особенно трогательно она проявилась в знаменитой уже поэме «Мать», когда Сергей Островой в год своего пятидесятилетия обращается к ушедшему уже из жизни родному человеку со словами:

Ты ведь очень любила, когда зажигался рассвет.

Поднималась чуть свет. И детей на заре поднимала.

А сейчас тебя нет. Почему? Почему тебя нет?

Поднимись. Приходи. У детишек сползли одеяла.

Параллельно с этой любовью, именно рядом, ни меньше, ни больше, и столь же неотъемлемо, как чувство к родной матери, идёт всепоглощающая беззаветная любовь к родному краю и к Родине с большой буквы. Грани этой любви просматриваются практически во всех стихах, особенно, когда они о природе. Удивительно, например, искреннее восприятие Островым зимы в качестве женщины или девушки в стихотворении «Как мороз баню топил»:

Если март за весной погонится –

В белый терем зима схоронится.

И сидит себе там. Затворница.

Пьёт из веток зелёный мёд.

Изукрашена снегом горница.

Белый ветер полы метёт.

Так и представляется красавица в темнице с ветром-слугой. Не случайно же аналогичные стихи «Зима» стали потом популярнейшей песней, которую по сей день можно услышать в любом уголке нашей Родины. Там тоже зима живёт-поживает на лесной опушке, солит грибы, ткёт холсты, шьёт, возводит мосты над реками и ходит на охоту. И невозможно не изумиться восхитительной образности и чудесным рифмам в припеве:

Потолок ледяной,

Дверь скрипучая,

За шершавой стеной

Тьма колючая.

Как шагнёшь за порог –

Всюду иней.

А из окон парок

Синий-синий.

Такие строки не придумываются – они рождаются, как всякое чудо рождения. И видя эту любовь к каждому дереву, ко всякой земной твари – а Островой обращается со зверями тоже как с людьми, говоря о медведе, лосе, о собаке, о воробье – наблюдая эту неразрывную связь поэта с российской природой, нельзя не верить в искренность стихов «Берёзовый дымок», в которых пишется:

Судьба ткала мне пёструю дорогу.

И, может, возраст этому виной –

Всё больше тянет к отчему порогу.

К простому слову. К истине простой.

К той, в Среднерусье, тихой речке Воря,

Где пьёт вода берёзовый дымок.

Земля моя, я умер бы от горя,

Когда бы вдруг прийти сюда не смог.

Именно такие люди, беззаветно любящие свою Родину спасли нашу страну от фашизма в Великую Отечественную войну. А Сергей Островой прошёл её от начала до конца. Потому естественно то, что тема войны занимает особое место в его творчестве. Ей посвящены знаменитые песни: «Письмо», «У деревни Крюково», «Солдатка», «Живая память» и поэма – фронтовая хроника «Товарищ», памятью о ней пронизаны многие стихи. Но ни в одном из этих творений мы не слышим бравурного марша войск, не видим гарцующих на конях доблестных воинов. Прошедший всю войну поэт скорбит об увиденном, о потерянных друзьях, о погубленных пашнях.

Необычайной болью пронизана песня о солдатском письме, которое шло к адресату во время боя.

Тот солдат пошёл в атаку,

Тот солдат, что жил в письме.

В сапогах, в седой пилотке,

Весь присыпанный золой,

Он упал на той высотке

Между небом и землёй.

Он упал. Рванулось тело

И застыло под кустом.

…А письмо ещё летело.

И не ведало о том.

Когда была написана эта песня, Сергею Островому было чуть больше шестидесяти. Прошло семнадцать лет после окончания войны, а она продолжала стоять перед глазами. И складываются слова новой песни:

Шёл в атаку яростный

Сорок первый год.

У деревни Крюково

Погибает взвод.

Все патроны кончились,

Больше нет гранат…

Их в живых осталось только семеро,

Молодых солдат.

Песня «У деревни Крюково» разлетелась по всей стране. Её поют и те, кто воевал, и те, кто никогда не был на войне. А Сергей Островой продолжает писать о незабываемом для него, о том, что, по его мнению, никто не имеет право забывать – о горе, приносимым войной. В своём недавно вышедшем сборнике стихов «Пристрастия», который я не могу назвать последним, ибо убеждён, что будут выходить новые книги поэта, новые песенники с его песнями, он поместил стихотворение «Человеки», пронизанное болью за всё человечество. 

Человеки

Отчего человечество так кровожадно?

С малых лет человеки играют в войну.

Гибнут юноши. Матери плачут надсадно.

Смерть колеблет щемящую эту струну.

Отчего человечество всё забывает?

Как дымятся руины. Как плачет земля.

И как ветер в пустых городах завывает,

Занавески в разбитых домах шевеля.

Всё проходит. И памяти годы сдаются.

И как будто бы не было  прежней беды.

Зарастают рубцы. Но следы остаются.

Нам почаще глядеть бы на эти следы.

Я-то помню, как свищет свинцовая трасса.

Как полки умирают, не зная вины.

И приходят тогда рядовые запаса

И телами латают дороги войны.

Вот и всё, что от них остаётся навечно.

Это жизни людские стоят на кону.

Отчего же так весело, так бесконечно

С малых лет человеки играют в войну?

В стихотворении «Бессмертие» Сергей Островой сказал о поэте так:

Поэт живёт – пока его читают.

Хотя б один читатель на земле.

Мудро сказано. Сергея Острового будут читать, будут петь его песни, у него будут учиться, потому что есть чему. Меня всегда удивляет, когда в современных поэтических антологиях я не вижу его стихов. А причина, думаю, кроется в том, что сегодняшние составители сборников предпочитают, чтобы авторы сами представали перед ними в кабинетах. Но Островой и раньше был слишком гордым, чтобы кланяться, даже когда хорошо видел и хорошо ходил своими ногами. Сегодня ему и то и другое даётся с большим трудом. Но я уверен, что придёт время, когда редакторы снова обратятся к слову поэта, оставившего заметный след в русской поэзии.

Кто-то сказал, что поэт без поэмы лишь наполовину поэт. У Сергея Острового восемь поэм. А девятой является поэма его жизни, которая отражена в его стихах, балладах, песнях, поэтической сказке для детей и книге рассказов «Зелёная обезьяна», поэма, родившая его слово, которое и ценит больше всего на свете его автор.

Именно оно, высказанное им слово, главное для поэта Сергея Острового, о чём он сказал в сборнике стихов, выпущенным к своему девяностолетию:

Заглавное

Что терять всего дороже?

Дружбу? Совестливость? Честь?

Всё мне дорого и всё же

Есть ЕДИНСТВЕННОЕ. Есть.

По любви. Без понужденья.

Есть заглавное. Оно –

Мне от самого рожденья

Во владение дано.

Мой язык, моя основа,

Чтоб при свете и во мгле

Властью праведного слова

Утверждаться на земле.

Повторяю: главное для Сергея Григорьевича Острового «праведное слово», которое должно служить людям. Не всегда его слово поётся в песнях, но всегда оно песенное – это слово  Сергея Острового.