ПУШКИН И КРЫМ НА ФОНЕ ЛОМОНОСОВА

Владимир Казарин

Владимир Казарин - профессор Таврического национального университета им. В.И. Вернадского.

26.11.11.  К 300-летнему юбилею М.В. Ломоносова.

В ночь с 18 на 19 августа (30–31 по н. ст.) 1820 года во время морского перехода на корвете «Або» из Феодосии в Гурзуф у Пушкина на палубе корабля рождается замысел его первого крымского стихотворения – элегии «Погасло днéвное светило…».

Исследователи рассматривают эту элегию как результат влияния на поэта творчества его старшего современника Байрона. Сам факт воздействия на Пушкина законодателя европейского романтизма очевиден. Но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы его творчество целиком укладывалось в общепринятые параллели и стереотипы.

 Считается, что Крым наш поэт воспринимал исключительно как северную Элладу и искал здесь только античные и (благодаря крымским татарам) восточные реминисценции.

Это слишком упрощенный взгляд. Об этом говорят уже крымские письма Пушкина 1820 года, в которых он рассуждает о геополитической и исторической значимости полуострова («стороне важной и запущеной»), что в полной мере не было в тот период осознано современниками поэта.

К совсем иным (не античным и не ориенталистским) реминисценциям молодого гения подталкивало уже название корабля, на котором он плыл, – корвет «Або». Это шведское название финского города (сегодня – Турку). Там располагались в то время русские судостроительные верфи. У Пушкина была личная причина остро реагировать на шведское имя этого города. Именно в Або в случае успешного движения войск Наполеона на Петербург планировалось эвакуировать воспитанников Лицея.

Всё это – имя города, русские верфи, планы эвакуации – являлось зримым проявлением итогов длительного противостояния России и Швеции, закончившегося в эпоху Петра I полной победой молодой империи над некогда могущественным соперником в сражении под Полтавой.     

О Петре Великом напоминал и сам Крым, завоевание которого, состоявшееся в эпоху Екатерины II, было подготовлено деятельностью ее предшественника, сначала построившего верфи в Воронеже, потом завоевавшего Азов и, наконец, впервые лично ступившего на землю Тавриды, когда русская эскадра подошла к Керчи и потребовала пропустить русский корабль «Крепость» с послом Емельяном Украинцевым в Стамбул. Во время переговоров, которые закончились успешно (их фоном был большой русский флот, стоявший в Керченском проливе), в составе свиты адмирала Ф. А. Головина 31 августа 1699 года на крымский берег выходил в одежде саардамского плотника и сам Петр.

Пушкин на протяжении всего своего творческого пути снова и снова возвращался к личности великого реформатора. С 1831 года и до кончины в 1837-м поэт напряженно работает над исполинским замыслом «Истории Петра» (осталась незаконченной).

Точно так же над личностью создателя новой России всю свою жизнь размышлял и русский научный и поэтический гений – Михаил Ломоносов. Он посвятил своему кумиру героическую поэму «Петр Великий», над которой работал последние десять лет (также осталась незаконченной). Пушкин не только хорошо знал и высоко ценил эту поэму, он к ней неоднократно обращался как к источнику идей и художественных образов.

Так, несомненно, М. Ломоносовым навеяно знаменитое пушкинское определение личности Петра I в «Стансах» 1826 года:

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

В поэме М. Ломоносова Петр I, который «понес труды для нас, неслыханны от века», охарактеризован почти той же формулой:

Строитель, плаватель, в полях, в морях Герой.

Героическая поэма М. Ломоносова близка Пушкину и по взгляду на историческое прошлое России, и по художественному осмыслению окружающего лирического героя пространства. Отсюда многочисленные – явные и скрытые – цитаты, полуцитаты и параллели из неё в крымских стихах поэта. «Грозная прихоть обманчивых морей» из элегии Пушкина напоминает «грозный стон стихий» в описании бури, обрушившейся на корабль Петра I в поэме М. Ломоносова. «Пловец» из керченского стихотворения молодого поэта, который «зрит» гору Митридат, озаренную «сиянием заката», стилистически несомненно вырастает из картины застывшего над морем северного солнца, «сверкающего в очи» «пловцам» корабля, на котором по Белому морю путешествует царь. «Бездонный Океан» М. Ломоносова вполне уживается с «угрюмым океаном» Пушкина (характерно, что «океан» фигурирует в элегии наряду с «морем синим»). Эти примеры можно продолжить.

Дело, конечно же, не в параллелях самих по себе. Дело в том, что героическая поэма М. Ломоносова давала пушкинскому плаванию по Черному морю помимо традиционной романтической параллели – «паломничество» Чайльд-Гарольда – еще и национально-государственную, национально-патриотическую параллель – «паломничество» летом 1694 года по русскому Северу Петра I, которое положило начало всему: войне с могущественной Швецией, завоеванию Балтики и основанию Петербурга, строительству армии и флота, Полтавской победе и началу движения на юг, завершившегося, в конце концов, присоединением к России Крыма, гостеприимно принимавшего поэта вместе с семьей генерала Н. Н. Раевского в августе-сентябре 1820 года. 

В известном смысле, элегию и крымское путешествие, обогатившее поэта новыми встречами, впечатлениями и идеями, можно считать колыбелью замысла поэмы «Полтава».

Именно поэтому пушкинская элегия не только содержит архаическую «ломоносовскую» лексику («ветрило» вместо паруса, «океан» вместо моря и др.), но и начинается прямой цитатой из поэмы «Петр Великий»:

Погасло днéвное светило… 

У М. Ломоносова, к которому открыто обратился Пушкин, эта формула выглядит так:

Достигло днéвное до полночи светило…

Современникам Пушкина, которые в лицеях, пансионах и университетах месяцами в обязательном порядке штудировали оды, стихи и трагедии Михаила Ломоносова, факт цитирования, конечно же, бросался в глаза. Они понимали, что поэт видит Крым в контексте гигантской преобразовательной деятельности Петра I, создавшего новую Россию. Только эта Россия смогла к концу XVIII века расширить пределы государства от Белого до Черного моря и от Балтики до Тихого океана. Только она смогла в XIХ веке сокрушить военный гений Наполеона и надолго стать властелином Европы. Только она – для того, чтобы выразить себя миру, – могла родить на протяжении двух столетий этих двух гениев – Михаила Ломоносова и Александра Пушкина. 

Иногда потомкам кажется, что великим людям все задуманное давалось легко. Чтобы продемонстрировать, насколько это неверно, прилагаю одно из моих любимых стихотворений М. В. Ломоносова, написанное в тот период, когда он в очередной раз без надежды на успех уговаривал власти помочь пестуемой им Академии.

Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф,

когда я в 1761 году ехал просить

о подписании привилегии для Академии,

быв много раз прежде за тем же

Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,

Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!

Препровождаешь жизнь меж мягкою травою

И наслаждаешься медвяною росою.

Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,

Но в самой истине ты перед нами царь;

Ты ангел во плоти, иль, лучше, ты бесплотен!

Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен,

Что видишь, все твое; везде в своем дому,

Не просишь ни о чем, не должен никому.

Лето 1761