Юрий Хапов - родился в 1939 г. на Дальнем Востоке, окончил МАТИ, лауреат конкурсов "Пастернаковское лето - 2007", "Пастернаковское лето - 2008".
Грушевое повидло
С какого-то возраста наступает момент, когда убеждаешься в необратимости перемен.
Сбросить сезонную хандру волевым усилием уже не удается. Не достигается даже изменением внешних условий - места пребывания или рода занятий: ты сделал усилия, весьма непростые в твоем подпорченном состоянии, а хандра не оставляет. Если допустить смирение, ситуация становится неразрешимой - начинаешь тяготиться общением с самим собой.
Но если подходить творчески - выход найдется...
...В дальнем углу сада - остарелая корявая груша с привитым когда-то дичком от двоюродной сестрицы-лесовухи. Плоды созрели и во множестве нападали под нижние ветви. Я собираю их, желтые с коричневыми бочками, пряно пахнущие, в плетушку и, наполнив ее, высыпаю в корыто - мыть. Эту грушу мы сушим на зиму, варим из нее повидло.
Кое-кто считает грушевое повидло второсортной заготовкой, менее ценной, чем, например, варенье из лесной земляники. Или облепиховый сироп. Или - черная смородина. Спору нет. Там хваленые витамины, микроэлементы - настоящая аптека из натуральных, экологически безупречных ягод. Все так... А несравненный вкус? А запах дымка от костра, впитавшийся в густую коричневую массу? А специфическая терпкость дичка? Конечно, аромат земляники изысканней... но что-то холодновато-парфюмерное слышится в нем.
Хранить грушевое повидло нужно в глиняных горшочках небольшой емкости: открыл по настроению - и съел. Со дна и со стенок горшочка все вытер хлебушком - и мыть не надо! И лучше, чтоб при этом никто не мешал - дело интимное... Проснешься посреди долгой зимней ночи от стариковского беспокойства, прошлепаешь сонный на кухню, откроешь горшочек и четыре столовых ложки с верхом накладываешь (не намазываешь, боже упаси!) на хлеб... И вспоминаешь август, лето. Нагретый, напоенный запахами сад. Осы, нахально пикирующие прямо в булькающее коричневое душистое варево...
Приготовление грушевого повидла требует неторопливой прочувствованности. Разводим в саду очаг, ставим на огонь огромный медный таз с исходным продуктом и варим. Повидло нужно хорошенько перемешивать широкой березовой веселкой. Для достижения гомогенности. При этом крупинчатая составляющая должна сохраняться твердой. В этом своеобычная прелесть грушевого повидла. С охлаждением не надо спешить, варить до кондиции, определяемой чутьем.
Варка грушевого повидла замечательно совмещается с другим процессом. Надо лишь чуть-чуть подвинуть таз над очагом - дать место агрегату. Полуфабрикатом является заранее приготовленная из яблок жижка («затируха» ), доведенная до стадии брожения и последующего недолгого покоя. Критерием готовности жижки к переработке является волшебный бражный дух. А если ее попить вволю, кружки две-три, должна ощущаться «шибачка». Когда бьет в нос, ноги не держат и хочется петь.
Однако назначение жижки не в этом. Не будем забывать, что она - полуфабрикат, промежуточная стадия. Конечным продуктом, при двойном перегоне с очисткой, процесс выдает высочайшего качества напиток - шестьдесят градусов, при полном отсутствии сивушных масел и прочих отягчающих последействие примесей.
Вы помните знаменитый ремарковский кальвадос? Звучная вещь. И сама картина для русского человека привлекательная - бутылка водки и три товарища... Но этот жалкий эрзац и близко не лежал и не стоял с нашим продуктом! Можете называть его общеупотребительным – самогон… Не имеет значения. Для услаждения слуха предлагаю - «Задушевная».
Итак, процесс совмещен.
Смешение выделяемых газовых фракций в едином пространстве варки, на общем очаге, сообщает грушевому повидлу особое вкусовое очарование - пикантную яблочную кислинку. К его сладкой основе - это замечательная добавка. Благодаря чудодейственному проникновению составляющих, наша «Задушевная», в свою очередь, заимствует от груши оригинальное свойство - некую лесную диковатость… Дает знать родство с лесовухой. Диковатость ощущается как послевкусие, напоминающее можжевельник, если в охотку пожевать его молодые побеги. Более полное раскрытие упомянутого свойства достигается только на четвертом-пятом приеме внутрь теплого продукта. После этого хочется скакать и вопить, как леший, хватать за разные места женщин, поспешивших на вопли лешака.
На второй день у «дегустантов» появляется угрюмость. Впрочем, она проходит после очередного приема подобного вчерашнему...
Яблок в саду разные - штрифель, коричная, ранет двух сортов, «Красный комсомолец» (антоновку не берем - еще не поспела). Переработать все - падающие, висящие - немыслимо. Часть их, еще не попревших, съедают корова с телочкой. Кое-что достается свиньям. Остальное - на сушку и в продукт «Задушевная».
Процесс - непрерывный. Меняются лишь дегустаторы. Но когда рецептура отработана, последние не нужны. Чтобы сохранить себя в деле, они подключаются на менее почетные операции - собирать, сортировать, мыть, резать исходное сырье, собирать сушняк...
Люди спят здесь же, на рабочем месте. Главный варщик следит, чтобы в костер не попали части их тел, ослабевших до болевой бесчувственности. Ему, вообще, нелегко... Лицо от длительного воздействия огня бронзово блестит, глаза светятся повышенным градусом, голос осип от постоянных команд...
Волны ароматов, распространяемые из сада, возбуждают соседей и случайных прохожих. Варщик цедит продукт и щедро оделяет каждого, не забывая зачерпнуть из таза повидло. Выпив огненной воды, следует тут же отправить в рот смачный кус с прилипающей к глотке детской грушевой радостью, в которой барахтаются несдающиеся осы...
Восхитительно!
Летняя, пестрая от ароматных впечатлений, картина раззадоривает душу, эмоционально обедненную за зиму... Ковшик на газ - греем грушевое повидло. Из темно-зеленого штофа наливаем «Задушевную». Греем оба продукта до появления изначального духа.
Все готово - ароматы смешались... поплыли... и ты снова в саду, у костерка под грушей.
Трактат о постельных принадлежностях
Когда она стала женой, у неё открылся необыкновенный дар - желание и способность украшать совместное спальное место. Её неустанными трудами появились невиданные простыни, прохладно скользящие, в лесных фиалках, в васильковых полянах; белоснежные, в кружевах пододеяльники; нежные, как взбитые сливки, одеяла. Вместо скучных квадратов подушек - пухлые шелковистые валики, утонувши в которых, воспалённая голова обретала безмятежный сон и делалась к утру свежей, как на лёгком морозце. Постельное убранство, в откровении распахиваемое ею на ночь, утром пряталось под стильным строгим покрывалом, не оставлявшим намёка на буйство минувшей ночи.
В то время бельевых гарнитуров, коими сегодня полны вещевые рынки и фирменные магазины, в продаже не водилось. Ездила в «Ткани» и «Лоскуты», столичные и подмосковные, набирала доступные по цене ситец, бязь, дамасское полотно, мадаполам. И, счастливая, возвращалась с добычей. Спальное великолепие она создавала своими руками: сострачивала лоскуты в полотна, кроила, подшивала... И вдохновенно украшала - вышивала вензеля, плела кружева, наносила аппликации... Разыскала где-то бельевой комод, штуку старомодную, редкую для тогдашней меблировки - полок и ящиков в шкафах не хватало.
Такое углублённое отношение к предмету импонировало Ксаверию. Принимая его за некую форму поклонения богам чувственности, проснувшегося в молодой жене, он, правда, ошибался. Истоки явления проецировал на себя как на домашнее их, этих самых богов, воплощение - для кого же ещё ей стараться... Ошибка определяющего посыла вскрылась, когда жена сшила первое лоскутное одеяло маленькой дочке, и Ксаверий понял: явление сугубо эстетическое...
Он задался вопросом - откуда это? Где она могла видеть подобное? Деревенская девчонка, родившаяся за год до войны и до четырнадцати лет, когда была отправлена в город на учёбу, спавшая на печке. Безо всякого белья... зато с тараканами. Запечные орды неистребимых прусаков, забивших сплошной чешуёй всё вокруг, были чудовищно прожорливы: локти, коленки и прочие мослы ребёнка походили на очищенную от кожуры молодую картошку... Летом спала на сеновале, укрывшись тряпьём. Там мыши, летучие и обычные, полёвки. От них только шуршащее беспокойство, деревенским это - тьфу... А вот сороконожки и двухвостки, обитающие в свежем сене, кусучие неимоверно - хоть ты деревенский, хоть городской - волдыри не сходят дней десять...
…Последовательно исследуя устойчивый женин психотип, Ксаверий пришёл к выводу: как бы тяжки и безысходны не были послевоенные годы, когда в деревне не было ровным счётом НИЧЕГО, кроме лыка, древесного корья, не то что какой-то мануфактуры, не они пробудили в ней желание (сродни мести нищете) обзавестись нарядным постельным бельём. Понежить себя... Не для неё. Не срастается.
Что же тогда подтолкнуло её воображение? Ксаверий размышлял дальше.
...В общежитии была солдатская койка и, соответственно, казарменное, списанное по ветхости своей материальной сути, клеймёное штампами различных учреждений, бельё. Смена - раз в десять дней. Дыры латать, штопать - сама. Где брать, чем латать, штопать - думай, ищи... Но для таких как она, переживших вместе с матерями и бабками годы оккупации, в щелях и землянках, в отрепьях - это была человеческая постель. Мечта тех, кто остался помнить мирную жизнь... Зря что ли ребёнком из дому отправили, зря материны слёзы каждую ночь и кусок в горло не идёт...
Как только появились в доме деньжишки, крохотные, сиротские, мать первым делом рванула в город, купила кус мануфактуры и справила платье студентке. Она в нём могла пойти на вечер в актовый зал техникума... Объяснить доходчивей, что это значило тогда для девчонки?
По окончании - завод. Снимала угол на частном. Углов четыре - хозяйка да их трое, девчонок заводских. Какие постели... Спасибо, одеял по два выдавали, тоже казённые - из тех углов холодом несло даже летом. А зимой спали в байковых шароварах. Через два года решила в Тульский политех. Ещё пять лет общаги. Послевоенным сёстрам-соплячкам бабка говорила: «...теперь на Вы её зовите - анжинером будет...» «Анжинером»-то ещё когда, а на дворе шестидесятый, Никита. Пять лет на голой стипендии. Высшее техническое образование еды требует, а в Туле в ту пору было - булочки белой не купить... Вряд ли она постелями кружевными интересовалась. А тут ещё Гагарин, Карибский кризис, Кеннеди убили - вообще не до того.
Ксаверий, как и весь народ, бурно демонстрировал причастность к познанию космоса, но выяснилось, что счастье познания ближнего своего несравненно полнее. Так они и познакомились - в полном единодушии по данному предпочтению.
Процесс познания продолжался и по затронутой теме, оставалось определить методологию.
Беспорядочная несовместимость эклектики не выводила на результат, и Ксаверий сменил вектор. Ушёл в экзистенциализм. И тут ему открылось: кино! Ну, конечно. Французские фильмы про мушкетёров... Прозрачная кисея мягко скрадывает контуры тела... Или Голливуд. Свадьба миллионера, особняк над морем, двадцать спален для гостей, кровать три на четыре, что-то атласное неприхотливо скользнуло на пол... и яхта под балконом белая.
Вероятность кинематографического происхождения была достаточно высока. Но... всё же одолевали сомнения. Не падка она на иностранщину. Что-то другое здесь... Отбросив в сторону нерешительность, оставив ненужное упрямство, он сдался. Так, напрямую, и спросил - откуда?
Жена как всегда ласково улыбнулась:
- Умён ты, Ксаверий, но хватаешь по верхам... Слушай. Который раз рассказываю...
…Как пришёл отец с войны, он года два молчал... Пошёл работать трактористом в МТС, зерном получал. Однажды мама сделала самогон, он выпил и стал хвалиться... Когда мы его, говорит, погнали, Жуков спать не давал. Бейте, говорит, братцы, бейте эту нечисть, скоро домой. Там выспитесь... А глаза не видят цель - сами закрываются: месяц не спим, бьём без продыху. Польша, чехи, Австрия... И вышло моему гвардейскому дивизиону ста двадцати миллиметровых миномётов короткое затишье уже в Германии. Деревня - дома каменные под черепицей, двухэтажные, с подвалами... В подвалах вино всякое, копчёные окорока, колбаса... Сады... Чисто. Люди убёгли, попрятались...
Расквартировались и давай... Напились в эту... И, как были, в земляной одёже, в сапогах, попадали на ихние белые постели. На простынях вышитых, каких никто из нас отродясь не видел. В подушках надушенных. Сутки замертво. Ротный над ухом стрелял - побудить не мог. Так, отец говорил, не спал никогда - ни снов, ни кошмаров... Под крышей, на всей белой кровати... Заплакал даже. Ещё налил... Я плакала. А мама гладит по голове: не плачь, дочка, вот вырастешь, уйдёшь из деревни, выйдешь замуж - жизнь хорошая когда-никогда придёт... Будешь спать в шёлковой рубашке, без трусов, и в красивых постелях... Испугалась я: не буду без трусов, вдруг война опять... Слава Богу, нет. А ты говоришь - кино. Нет. Видела я каталог из ГДР - кухни, спальни... Убого всё как-то.
Ксаверий почесал затылочную область головы:
- А дальше?
- Что дальше... Скинула мама рванину с кровати, достала из сундука свадебное, льняное, со своим шитьём, подгорелое с войны... и постелила начисто. Почему подгорелое? Немец когда подходил к Орлу, они с бабкой зарыли кое-что в огороде - из посуды, бельё, самовар дедов, не знаю ещё... От бомбёжки И снарядов всё горело... Вот и подпалило - где пятна прожгло, по краям - бахрома жёлтая... Мама нашла, сохранила. Что-то починила, что-то отбелила, что смогла...
- А потом?
- Отправила папку в баню... Эх, Ксаверий...
Ксаверий вспомнил, как стелила им тёща в деревне: чисто, неспешно, расправляя складочки, сгоняя с простыни невидимые соринки... Бельё старенькое, утюгом неглаженное, но зато пахло речкой и душицей. А когда сама приезжала в гости, нахваливала дочь за «этакую красоту», горделиво поглядывая на зятя. Однако сама спать на белье упорно не желала: «...посплю ночь-две, а тебе стирать да гладить после...» Всё норовила, как бы на часок, прилечь на каком-нибудь пледе, только кофту верхнюю снимет... и дома так-то - уютней было ей на домотканом коврике или половичке, и укрыться стареньким чем, коротеньким и зябким, из-под чего всегда торчали худые колени в простых чулках с круглой резинкой и пятки. А на лицо - платок. От мух.
Жена вышла на пенсию, и дар постепенно утратился. Стала стесняться комфортно отдыхать: мол, теперь не работаю... Днём захочется - приляжет, как бывало мать, на внуков диванчик, невзначай, без подушки, на локоть, не укрывшись... На ночь - наденет ношенную уютную сорочку, лямочка с плеча... Подушка с гречишной шелухой - для пользы голове. Лебяжий пух вреден. Ни шелков, ни атласов... «Время ушло...»
Ксаверий думал - так ли?.. |