№36 Сергей ПРОХОРОВ (Россия, Нижний Ингаш) Дом Серёжкиного детства

Сергей Прохоров - автор шести поэтических сборников: “Трын-трава” (1998 г.), “Своя звезда” (2002 г.), “Живу и радуюсь” (2004 г.), «Земное притяжение» (2006 г.) «Се ля ви» (2008 г.), «Мой посох» (2009 г.), вышедших в краевых изданиях Красноярска. Книга «Своя звезда» была переиздана, а «Живу и радуюсь» издана ещё и в электронном варианте. Участвовал в коллективном творчестве поэтов красноярского края, в сборниках “Поэты Енисея”, “Время любви”, “...И слово в сердце отзовётся...”, в ежегоднике “Поэзия на Енисее”. Участник Всесоюзной встречи литераторов в Красноярске в 1989 году, на которой был замечен известным русским писателем Виктором Астафьевым. О поэтическом творчестве Сергея Прохорова тепло отозвались профессиональная газета Союза писателей России “Российский Писатель”, газета «Патриот» (Москва) и литературно-художественный журнал “Вертикаль” (Нижний Новгород). В журнале “Юность”(№8 2005 г. Москва) вышла большая подборка его стихов “Деревенские кружева”, в журнале «Рукопись» (№15 2010г. Ростов-на-Дону) цикл избранных стихов. Готовится к печати подборка стихов в очередном номере российского журнала «День и Ночь». Основал и с 2006-го года издаёт межрегиональный литературно-художественный журнал “Истоки”, который уже получил положительный отзыв краевой и столичной прессы и благословление российского классика Валентина Распутина. Подготовил и издал два сборника стихов: российских поэтов – «ЭХО» и сибирских поэтов – «Таёжные зори». Живёт в сибирской провинции – таёжном посёлке Нижний Ингаш Красноярского края. По профессии – журналист.

Дом Серёжкиного детства

Переезд

Повозка, поскрипывая давно не смазываемыми колёсами, медленно поднималась по крутой дороге в гору, на которой по обе стороны московского тракта, размытого дождями и разбитого гусеничными тракторами и грузовиками, возвышалось, вцепившись крепко в землю, село в одну улицу с вязким названием Тины. Кобыла, подрагивая от напряжения крупом, тяжело отталкивалась копытами от песчано-глинистого покрытия дороги, волоча перегруженную телегу. На повозке кроме домашнего скарба: стола, пары скамеек, старого комода, немудрёной кухонной утвари, котомок с одеждой и бельём, громоздился тщательно уложенный воз сена. А на самом верху воза восседал шестилетний мальчуган в длиннополой до колен холщёвой рубашке, прикрывавшей всю нижнюю голую часть тела. С лица мальчугана не сходила счастливая улыбка. Покачиваясь на вершине воза, он радостно  и удивлённо смотрел вокруг, то и дело вертя головой во все стороны. Мальчугана звали Серёжа.

- Сиди спокойно, не вертись, а то свалишься, – полустрого,  полузаботливо предупреждала сына Екатерина – черноволосая, лет тридцати пяти женщина, погонявшая вожжами кобылу.

Промычала корова, привязанная сзади к повозке. Послышались звонкие шлепки. Серёжа оглянулся на 180 градусов и увидел задранный кверху хвост бурёнки, а на дороге три  зелёные коровьи кружка.

«Эта наша бурёнка тропинку к новому дому прокладывает» – подумал Серёжа и снова стал с интересом наблюдать, как крутая дорога, а с ней и гора начали понемногу выгибаться, выпрямляться, и повозка, наконец, въехала на почти плоскую вершину холма. Проехав ещё с полкилометра по селу, повозка свернула направо и остановилась у неказистого бревенчатого домика в два окошечка на улицу и одним во двор.

С прежнего места Катерине Алексеевой с тремя сыновьями пришлось съехать. Бывшая хозяйка дома, где они проживали,  мужнина сестра – золовка  Зоя, живущая теперь в городе, решила продать дом и попросила «вежливо» родственницу освободить её сельские хоромы. Погоревав и помянув не раз неприличным словом  «любимую» золовку, которую в сердцах называла почему-то Зуем Макарычем, Катерина нашла недорогой домик  за 120 рублей. Немного денег было на чёрный день, немного заняла. И вот своя собственная крыша над головой.

Но больше всех был рад переезду в новое жилище Серёжа. Старый большой дом, что остался внизу под горою, всегда вызывал в нём  беспокойство. По ночам из-за реки, на берегу которой стоит это старое пятистенное строение, раздавался протяжный волчий вой, и Серёжа жался в страхе к своим старшим братьям и долго не мог заснуть. Спали  обычно все на широкой лежанке русской печи. Там было уютно и тепло от нагретых кирпичей и не так страшно. Но с некоторых пор и печка в доме неприятно волновала Серёжу. Как-то, братья устроили ему жуткое испытание. Расстелив на полу – напротив лежанки соломенный матрац, они, раскачав младшенького за руки и ноги, сбрасывали его вниз, крича: «Серый, ты парашютист!»

«Парашютист» орал от страха и больно шмякался на матрац. И однажды после этих ужасных парашютных прыжков повредил сильно руку. Мать, узнав про это, так отделала братьев, что они больше не приставали к Сергею, но зато  оставляли его одного, убегая на речку.  А полгода назад Серёжа чуть было не сгорел. Играл на полу у печи и не заметил, как из топки прямо на рубаху выпал огнедышащий уголёк, и рубаха вспыхнула, как берестинка. Пламя мгновенно обхватило всё тело. Серёжа, пытаясь сорвать с себя рубаху, пополз к двери, крича: «Мамочка, горю!».

Катерина собралась, было, идти в лес догребать оставшееся сено, замешкалась у свежего зарода, подправляя его. И тут до неё донёсся крик.

– Это меня Бог задержал, – говорила она потом соседям и подружкам. – Сгорел бы, мой сыночек вместе с домом.

Обмазанный весь глиной по советам знающих старушек, Серёжа пролежал более двух недель. Ожоги вместе с глиной, как берестинки от ствола, отшелушились, и кожа засверкала розовыми пятнами. Так что о бывшем доме Сергей не горевал как мать. Да и та в заботах и хлопотах по устройству нового жилища задвинула в закуток души обиду на родственницу.

А вечером пришли в гости мамины подружки, принесли бражки, домашних разносолов возможных еще в это голодное послевоенное время: квашенной капусты, огурцов,  и даже прихватили с собой музыку – балалайку. До полуночи пели песни, обсуждали новости сельской жизни, горевали о своей нелёгкой бабской доле. Как всегда жалели его –  Серёжу. Уже шестой год ему пошёл, а ходить до сих пор не может. На ноги вставать стал уже в девять месяцев, а потом внезапно, после простуды обезножил. Местные врачи ничего толком не определили, советовали везти в город.  

Исцеление

На следующий день Сережа выполз на крылечко нового дома. На заборе соседского дома он увидел девчонку с  короткими косичками. Позавидовал: «Как она туда забралась?» И тут же смутился – девочка была в коротеньком платьице и без трусиков.

– Здравствуй, мальчик! Тебя как зовут? Меня Шура, – бойко окликнула девочка Серёжу сверху, цепко и уверенно держась на заборе. – И почему ты сидишь?

Серёжа застеснялся  и заполз обратно за дверь. Ему было стыдно, что он не может ходить. Залез на табуретку возле кухонного окна и, глядя на пустынную улицу, где редко появлялись прохожие, снова погрузился в свои детские мечты, в которых он бегал, скакал на лошади, ездил на велосипеде и не чувствовал себя обделённым, калекой. Мечтая, он ритмично раскачивался на табуретке вкруговую слева направо, как медленно раскручивающаяся юла. И мог в таком состоянии пробыть несколько часов, пока никто не потревожит.

Баба Груня Евдокимова не слыла в деревне особыми знахарскими секретами, но в целебных свойствах  трав толк знала.  Жила она на отшибе села – почти у самого входа на местное деревенское кладбища. Домик старенький, слегка сгорбленный, будто усталый путник, взбирающийся по горной тропе. Во дворе, обнесённом тонким  и реденьким осиновым частоколом, ухожено. Небольшие сенцы почти на треть увешаны пучками разновидных трав, от которых исходит пьянящий аромат.

Катерина с надеждой переступила порог Груниного жилья. Хозяйка дома чаёвничала и пригласила гостью к столу.

– Проходи, садись, Катерина, составь мне компанию и, резво достав из буфета гранёный стакан, наполнила его до краёв розоватым горячим напитком, испаряющим знакомый приятный аромат шиповника.

– Дело у меня к тебе, тётя Груня. Меньшой мой, сама знаешь, ножками слаб. Скоро в школу, а он сиднем сидит. Может, попробуешь своими травками? Я в долгу не останусь.

– Горе твоё, Катерина, знаю. Обещать не обещаю, но давай попробуем. Травками тут одними не обойтись. Есть у меня, правда, один заговор. Но надобна ещё и вера в излечение. Ты шибко молись. А пока истопи-ка хорошенько баньку, водочки и теста приготовь, а травки я подберу, какие нужны.

В бане было жарко как в пекле и душно. Серёжа лежал на горячем полке, обмазанный душистым тестом, облепленный свежими берёзовыми листьями. Баба Груня тихонечко похлопывала его сухим веничком по ногам, что-то про себя приговаривая. Серёжа пытался вслушаться в медовый бабкин голос, понять о чём это она, но вскоре его совсем разморило и от жары, и от непонятного бабыгруниного наговора и он словно провалился куда-то, в какую-то мягкую, сладкую бездну.

Почти двое суток, как убитый, спал Серёжа и лишь к концу второго дня проснулся и попросил пить. А ещё через пару дней, опираясь на деревянные табуретки,  стал приподниматься. Увидев это, Катерина заплакала от радости и,   перекрестившись на  старую бабушкину ещё икону, запричитала:     

– Спасибо, Никола-угодничек, Мать пресвятая  Богородица!

Протянула руку за икону, достала оттуда свёрток. Быстро собрала в узелок крынку скопленной сметаны, три десятка яиц и заспешила с радостной весточкой и благодарностью к Груне Евдокимовой.

А на следующий день Серёжа, придерживаясь за стены и дверные косяки, вышел на крыльцо.  Ноги ещё были слабыми и от напряжения подрагивали, но Серёжа чувствовал себя самым счастливым человеком. Задрав голову высоко в небо, он радовался яркому солнцу. Ему хотелось петь. И он даже не заметил, как на заборе оказалась соседская девочка Шура. Она была всё в том же коротеньком платьице,  но под ним уже белели трусики. Наверно в день первой их встречи они были в стирке, почему-то подумал Серёжа.

– Здравствуй, мальчик! Так как тебя звать, – весело расхохоталась Шура.

– Сергей, – немного смутившись, ответил Серёжа, крепко вцепившись в дверной косяк.

– Давай с тобой дружить. Пошли на речку, – и Шура уже было собралась спрыгнуть с забора в ограду Серёжиного дома…

– Сегодня не могу, – мама не пускает, – заспешил отговориться от весёлой и назойливой соседки Серёжа. Да и на речку ему было ещё рано. Надо было ещё научиться прочно стоять на ногах. Но Серёжа уже не чувствовал себя калекой. Он был уверен, что через неделю-другую они с Шурой побегут на речку в перегонки. 

Вкусный урюк

Конец сороковых и начало пятидесятых не внесли особых изменений в быт и жизнь Катерины Алексеевой. Если не сказать, что жить стало ещё труднее после того, как увели со двора сельсоветовские мужики корову-кормилицу за неуплату налога на скотину. А какой от бурёнки достаток, когда в доме четыре едока и есть окромя картошки да молока больше нечего. А тут ещё и картошка закончилась – не урожайным на неё был год. И, чтобы как-то связать концы с концами, пустила Катерина в дом постояльцев, приехавших из средней Азии в Сибирь на заработки. Дом и так не хоромы, но как говорится, в тесноте, но не голодные.

Постояльцы – парни из солнечного Таджикистана, работающие в леспромхозе, платили исправно и даже иногда под хорошее настроение угощали ребятишек сушёными южными плодами, урюком, сушёной брынзой, которые в мешках хранили на крыше дома. Эти мешки, вернее их содержимое  постоянно  влекло детские вечно голодные желудки. Старший брат первым не выдержал.  Проковырял в мешке снизу дырку (сверху мешок был завязан особым узлом, помечен)  и выдавил через неё по одной штуке в алюминиевую чашку целую горку урюка. А взамен, чтобы не обнаружилась сразу кража, напихал округлых галечных камушков, принесённых заранее с речки. И аккуратно зашил дырку дратвенной ниткой.

Наелись, отвели душу. Вкуснятина! Серёжке больше всего нравилось раскалывать камнем косточки и доставать из скорлупок янтарные орешки тоже безумно вкусные.

Кража обнаружилась не скоро.  Ребята уже и забыли про эту проделку.

Но однажды таджики, придя с работы навеселе, сказали хозяйке дома.

– Уезжаем домой, Катя… Будем делать прощальный  ужин.

Выставили на стол две бутылки вина, палку колбасы, консервы. Один из таджиков слазил на крышу и принёс в дом почти полупустой уже мешок. Взял с полки большую алюминиевую миску и... высыпал в неё остатки содержимого мешка со словами:

– Кушайте, ребята!

Грохот речных камней смутил ребят, напомнив им нехорошую проделку. Смутились и таджики, в недоумении рассматривая и крутя в руках гладкие, отполированные водой и временем речные камешки, даже отдалённо не похожие на восточный сладкий урюк.