№37 Кристина СТЕБУНОВА (Россия, Обнинск) Из жизни...

Кристина Стебунова - 23 года, родилась в подмосковном Обнинске. Окончила КГПУ - по образованию преподаватель немецкого и английского языков. Окончив институт, преподавала в лицее. В настоящее время, нашла себя в журналистике на региональном ТВ. Ранее не публиковалась.

***

Июнь. Около полудня. Солнце ещё в зените. Возвращаюсь домой с прогулки с собакой. На улице жарко и ослепительно светло. Настроение великолепное. Подходя к подъезду, перед тем, как нырнуть в его темноту, поднимаю глаза к небу. Оно божественно прекрасно. Синее, как глаза ребёнка. Возвращая голову в её естественное положение, скольжу взглядом по своему дому – четырехэтажному, выгоревшему на солнце. На третьем этаже открытое окно. В окне – ребёнок.

Держась за оконную раму пухлой ручкой, он стоит на карнизе. Светлый, красивый, пухлый малыш в памперсах. Ребёнок улыбается. Бьёт по воздуху свободной рукой и, как бы танцуя, приседает. Если он шагнёт вперёд, он упадёт вниз.

Всё вокруг резко остановилось. Ничто не движется, боится спугнуть малыша. Улица молчит. Я подлетаю к окнам, становлюсь прямо под ребёнком. Если он полетит вниз, я его поймаю. Я вытянулась, как струна. Моментально напряжена до предела. Собака видит ребенка. Пёс понимает. Тоже замер, остекленел. Ребёнок смеётся. Улица молчит, а ребёнок смеётся.

Начинаю лихорадочно соображать. Меня трясёт. Только сейчас замечаю, как же на самом деле жарко. Время остановилось – на улице ни единого человека. Ощущение абсолютной нереальности. Только я, собака и ребёнок.

Вспышка! Аллилуйя! Я знаю, что делать! Надо заставить ребенка самого пойти обратно! О! О, да!!! Но как? Голова сейчас лопнет. Что-то уже начинает надрывно звенеть. Ребенка надо напугать!

Начинаю кричать, что есть сил, изрыгать из себя пугающие звуки, вопить, корчить рожи и махать руками. Выпрыгиваю из штанов, взвинчена до предела. Собака лает. Может быть на меня, не знаю. Ребёнок заметил меня. Молчит и смотрит. Секунда – сейчас он или рассмеётся или закричит.

Момент истины. Ребенок начинает кричать. Он плачет и визжит. Ещё сильнее машет свободной рукой. О, как я счастлива! Я продолжаю орать диким голосом, обезумев от счастья! Мы орём все вместе. Я, собака и ребёнок. Не знаю, сколько времени мы так простояли, но постепенно понимаю, что мой план не работает. Ребёнок не уходит сам, из комнаты за ним никто не пришёл.

Откуда ни возьмись, бесшумно, рядом со мной появляется бабка. Мы с собакой постепенно замолкаем. Бабка толстая и некрасивая. Бабка ничего не спрашивает.  Бабка сама всё знает. Наверное, давно за мной наблюдает. По-моему, у бабки бородавка на носу. Не знаю – вижу бабку только боковым зрением. Боюсь отвести взгляд от окна на третьем этаже. Бабка начинает причитать о безответственности нынешних родителей и о коммунизме. Она монотонно жужжит. Различаю только отдельные слова. Вопреки своему обыкновению, совсем не злюсь на бабку. Бабку хочется обнять, поблагодарить, что она рядом со мной, собакой и ребёнком. Но я не отвожу глаз от ребёнка, неистово орущего на карнизе. Собака снова лает. Может быть, на бабку.

Из бабки уже льётся заученный текст про врачей, которым нет дела, и про какие-то социальные выплаты. Ребёнок начинает медленно-медленно пятиться. Я ликую и начинаю орать и корчиться с новой силой. Собака снова лает на ребёнка. Замечаю, что бабки рядом уже нет. А она вообще была?

В окне ребёнка резко отодвигается молочно-белая занавеска. Заспанная женщина в противно-жёлтом халате и с не прокрашенными корнями волос, не раскрывая до конца глаз, морщась, смотрит на ребёнка. Молча притягивает его одной рукой к себе и закрывает окно. На меня не смотрит.

Замолкаю. Быстро беру собаку на руки. Стою. Вцепилась в собаку неистово трясущимися руками. Слышу, как где-то едут машины, где-то смеются люди. Пёс начинает вылизывать мне лицо. Я плачу.

***

Я позвонил в дверь в третий раз. Сегодня отец особенно долго не открывает. Начинаю дергаться. Запускаю руку в карман куртки, здесь как всегда полно всякого мусора, пытаюсь нащупать мобильный телефон. Слава Богу. Слышу, идёт, шаркает.

Долго ковыряет в замке с той стороны. «Ждал тебя. Давно ты не заходил. Что ж ты сына-то не привёл? Хотел я увидеть пацана… Ну проходи, проходи, давай, в зал», – смотрит на меня и устало улыбается. Медленно, как бы нехотя, пятится от двери. Выглядит, вроде, нормально. Одет только не понятно во что.

Разуваюсь. Тапки мои стоят. Есть в этом что-то. Меня вроде здесь нет, а тапки мои стоят. Всегда стоят вот так и ждут. Представляю себе, как отец прибирается. Возит веником по полу, пыль разметает во все стороны. До места, где тапки стоят, доходит, останавливается, берёт их в руки, бережно, под ними веником пройдётся, а потом ставит их на то же место, где я оставил. Обязательно на то же место.

Прохожу за ним. Правда, давно не заходил. Надо бы чаще. Мог ведь в субботу зайти на час-другой. Неприятное ощущение где-то в области диафрагмы. Послезавтра вечер свободный. Зайду к нему. Можно будет вместе телевизор посмотреть.

– Как всегда с мешками? Говорил же тебе, не носи ты мне ничего! Что тут у тебя – молоко, куры… А хлеба не принес? Конфеты с фруктами Никите отнеси!

– Да есть у Никиты всё.

– Скажи – дед передал! Хлеба зря не принёс! Всему голова! После войны только хлеб и помогал выжить. Пока есть у тебя хлеб – ты живой, ты человек.

Пошёл на кухню продукты разбирать, чайник ставить. Когда идёт, сильно шаркает. Раньше не замечал этого. Слышу, как возится. Говорит что-то с кухни. Может, мне.

Бесцельно блуждаю взглядом по комнате. За стеклом «стенки» фотографии. На одной, засаленной, пожелтевшей, отец – молодой, статный чёрно-белый военный, улыбаясь во весь рот, обнимает мать. Оба молодые, красивые. Странно видеть эту фотографию. Она больше похожа на иллюстрацию к книге – к истории, которой никогда не было, чем на реальный снимок из прошлого. Мать я помню именно такой. Может быть, её образ в поистёршейся памяти навязан именно этой старой фотографией. Может, её и не было никогда – может, был только этот снимок. А отец… Боже, что с человеком делает время… Чем же этот смеющийся, широкоплечий, по-детски наивно смотрящий в объектив военный так обидел это самое время?..

– Может, супу поешь? Я гороховый сварил вчера. Хороший супец получился! А?

– Нет, пап. Спасибо. Просто чаю.

– Ну смотри. Что сидишь тут? На кухню пошли.

Поставил на стол две кружки. Печенье, которое я принёс, выложил аккуратно, по одному, на тарелку. Узнаю отца. Кухня для него всегда, как церковь.

– Ну… Чего нового? Как на работе?

– Да так... Как обычно всё.

Пауза. Неловкость. Как всегда – нам, вобщем-то, совсем не о чем говорить. Пытаюсь создать видимость стремительного  диалога – начинаю выливать на отца поток какой-то ненужной никчёмной информации про машину, про работу, про соседей. Он, конечно, понимает, что происходит, но тоже делает вид, будто увлечён. Так проще.

– Про Никиту расскажи. Как у него дела? Хорошо он кушает?

– Да хорошо он ест, – почему-то пять раздражаюсь.

– Ладно… Не заводись. Слушай, я хотел тебе показать, мне тут пару дней назад счёт странный в ящик кинули. Не просмотришь? Сейчас принесу.

Отец зашаркал в комнату. Сижу, жду, слушаю, как он там капается. Вспоминаю про чай. Пить не хочу, но пытаясь скоротать время, подношу кружку к губам. Резкий глухой грохот в комнате. Выливаю на себя, слава Богу, уже не горячий чай. Вскакиваю на ноги. Молча, не двигаясь, жду какого-нибудь звука из комнаты.

– Куда ж я его засунул-то…

Выдохнул. Из узелка, появившегося прямо под грудью, по всему телу медленно разливается волна. Злюсь на себя  и на отца. Рубашка вся мокрая.

Отец что-то бормочет в комнате. Злой как собака, мокрыми и липкими руками начинаю искать в кухне салфетки, полотенца, или ещё что. Открываю дверцу шкафа – пустые банки и коробки, полотенца нет. Пролезаю рукой через банки, чувствую пальцами скользкость целлофана. Убираю коробки.

Открывающаяся за баррикадой площадь шкафа – от края до края, до самого верха, упихана пакетами. Целлофановыми пакетами. С хлебом. Старым, чёрствым, заплесневелым, позеленевшим. Ни один батон не начат. Ни один пакет не раскрыт.

Стою и смотрю. Не могу отвести глаза. Хочется закрыть шкаф, но не могу пошевелиться.

Не знаю, сколько их  здесь. Пятьдесят? Семьдесят?

Надо скорее убрать всё на место! Непременно нужно, чтобы отец не знал! Но вместо этого руки сами начинают обыскивать соседний кухонный шкаф. Как же редко! Как же редко я к нему прихожу! То же самое.

Перехожу к третьему. Забрать его на время к себе? Переехать к нему? Нашёл. В этом шкафу мало. Здесь он более свежий что ли.

Почему-то оглянулся назад. Отец стоит. Смотрит на меня удивлённо. Такой маленький. Как ребёнок. Бумажка в руках.