Александр Балтин – член Союза писателей Москвы, автор 44 книг, свыше 2000 публикаций в более, чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Башкортостана, Казахстана, Италии, Польши, Словакии, Израиля, Якутии, Эстонии, США, лауреат международных поэтических конкурсов, стихи переведены на итальянский и польский языки.
***
Ромейцы ныне недовольны –
Растут налоги, дорог хлеб,
Повсюду донимают войны,
Очередной указ нелеп.
Протопатрикий пьёт безбожно,
Помпезна церковь… Где же Бог?
И на душе опять тревожно,
И лавку разорит налог.
Бюрократической махине
Едва ли противостоишь.
И – позавидуешь машине,
Поскольку зря перегоришь.
Но виноградники ликуют,
И снова солнечна стезя.
Соблазнов много существует,
Но отрицать дары нельзя.
Не в церкви Бог, а в наших душах.
Иконы строгие глядят.
Матросы не видали суши
Уже который год подряд.
Волна в порту качает башни –
Столь грандиозны корабли.
И тихо канет день вчерашний
В копилку будущей земли.
Мы, ромейцы
Павлины возле трона Басилевса
златые с изумрудным острым взглядом.
Всё во дворце богато – справа, слева.
Вид из дворца всегда предстанет садом.
А жизнь, по сути, сумма разных улиц,
иные кривоваты – ну так что же?
Дома включают дураков и умниц,
а комнаты – столы, одежду, ложе.
Механика в почёте. И поэзия.
Протопатрикий пьёт вино по пятницам,
считая: раз в неделю – так полезнее,
к тому ж никто не скажет – этот пьяница.
Сады обильны. А дворцы огромны.
Теологические споры на базаре
тяжёлые – как будто тащим брёвна,
не задавили б – спор ветвист в угаре,
в угаре иль в азарте. Небо пышно.
И ткутся ткани. Множество усилий.
А жизнь проходит всё-таки неслышно,
и кто поверит – мы, ромейцы, были?
И кто узнает, как мы воевали,
любили, верили и пировали,
коль всё уйдёт в златые вертикали,
они нематерьяльны – так уж вышло...
Великая Империя
Вещая страна, а цвет её –
Пурпур в золотых прожилках яви.
Видел я во снах. Притом ещё
Видеть бы хотел, к чему лукавить?
Басилевса столь высок дворец –
Город, что ли, в городе? Роскошнее.
С басилевсом говорит мудрец.
Но лежит кинжал в пределах ножен.
И клепсидра с нежною водой
Шутит, струи тонкие играют.
Иль опять Армения войной
Край земли огромной сотрясает?
За обедом басилевс орган
Слушает – густейшее звучанье.
Пьёт вино, но не бывает пьян
Царь, предпочитающий молчанье.
Харитон в харчевне говорит –
Уведём кресты из нашей церкви!
А монах неистово корпит
Над огромной книгой.
Что за цены
На базаре? Резко вспыхнет спор –
Спор теологического свойства.
И о курах брошен разговор.
Мысль – она притом едва ль геройство.
Трон взлетает в небо. Соловей,
Из металла сделанный, поёт.
Ибо чем механика сильней,
Тем надёжней армия и флот.
Солид мощен. И торговля зла.
Всё не то! Но важен – свет один.
Все богатства мира как зола
Перед золотом духовных сверхглубин.
Петрово время
У, сотрясут Россию
Петровские дела!
Её углы глухие,
Где старины смола.
О, лихостью Петровой
Смят византийский мир.
Царь лютый, царь суровый
С бояр посгонит жир.
Гулянье – аж до смерти!
И смерти лих напор.
И дела нет до тверди.
От веры до сих пор
Что толку? Знай работай,
В Голландии учись.
И становись Европой –
Вот это будет жисть!
Так хорошо ли было –
Петровский шум и гам?
Строительная сила
По разным берегам?
Иль Византийским ладом
Пришли бы мы к тому,
Чтоб Русь предстала садом?
Не ясно никому…
Но буркалы Петровы
Из глубей временных
На нас глядят, суровы –
Сегодняшних, живых.
Достоевский
Ночной порою долго набивает
Табак в тугие гильзы… А потом
Действительность преображает
Неистово несущимся пером.
Грядущее идёт за настоящим,
Прошедшее собой не отменив.
В каком столетье истину обрящем,
Напор бесовской рати отразив?
Страницы покрывают письмена,
Таящие разгадки и ответы.
Вихрятся изощрённые сюжеты,
Чью сущность не меняют времена.
Клубится дым. Германия встаёт,
И снова манит казино огнями,
Оно зовёт и как всегда обманет –
Реальный мир в глухой провал падёт.
…а пять минут? Звучит другой приказ –
И жизнь вернули… И лютуют страсти,
Порой непостижимые для нас –
Невольников простой житейской власти.
Излом в душе даёт высокий свет.
Зачем к скиту дорожку протоптали?
Рассвет отменит мысли о финале –
Есть воскресенье, чёрной смерти нет.
Писатель трёт усталое лицо
И снова зажигает папиросу.
…а можно ли вообще решить вопросы,
Измучившие души мудрецов?
Лесков
Недоволен, гневлив с утра,
Побеседовавши с изографом,
Прогуляться, он понял, пора.
Антикварная лавка образом
Будет в повесть потом включена.
Недоволен всегда и всем.
Сына выругал… – Времена! –
Повздыхал. – Уж лучше поем.
И накинулся на обед,
А потом долго спал, долго спал.
Ввечеру зажигает свет,
Сквозь волшебный глядит минерал –
И тогда оживают они –
Чудаки и святые его,
Чтоб войти после в наши дни,
Давши нам красоты торжество.
По мотивам Чехова
Таракан размером с карандаш,
Пол щеляст. Чиновничьи утехи –
Пьянство в одиночку. И пейзаж
За окном, что исключит успехи
Напрочь, – нехорош. Церковный звон.
Где-то дача, вечер густ на диво.
– Пал Петрович, что ли? – Ясно, он!
Сёмга, сельди, сыр, всё столь красиво.
Иванов сразиться предложил
В преферанс. Для нас поют цикады,
Иль звенят. А спор не вдохновил.
– Нет, Евгений, утверждать не надо
Так категорично… – Хороша
Чёрная смородина – созрела.
– Где, Андрей Ильич, скажи, душа
Спрятана – в виду имею тело?
Стар архиерей. И он устал.
Всенощная силы отбирает,
Ныне отбирает. Город мал.
Где-то электричество мигает.
У дьячка был пёс… а звали как?
Пьют опять судейские в трактире.
Для чего сознанье душит мрак,
Не давая посмотреть пошире?
Огонёк в аптеке. Но едва ль
К ней придёт – к аптекарше – любовник.
Не придёт, естественно. А жаль.
И доходов не принёс ей вторник.
А студент по берегу идёт,
Тихий всплеск порадует немного.
Вам смешно! Массивный небосвод
Вряд ли скажет, сколь верна дорога.
Снова дача. Маленький роман
Меж кузеном и кузиной. Что же?
Утренний, конечно, бел туман,
С молоком по цвету сильно схожий.
Вся ль Россия? Колокольный звон.
А подросток дома застрелился.
Жалко всех. Но светел небосклон,
И в глазах у многих отразился.
Анатолий-младший
Калужский приказчик Потапов
Работает в лавке отца.
Рассолом прилавок закапав,
То место он трёт без конца.
Он режет здесь хлеб и колбасы,
Считает кружки серебра.
Душа же скрывает запасы
И кроткой любви и добра.
Он в храме, причём ежедневно,
Бывает – далёк монастырь:
К нему тяготеет душевно,
Духовную ведая ширь.
Паучьи потёмки мешают
Потокам надмирных лучей.
Жизнь быта, какую мещане
Ведут, неприятна своей
Густой пустотой. – Выпьем чаю,
Сынок? – самовар на столе.
Нельзя предаваться отчаянью
Здесь, на земле.
Отца похоронит приказчик
И матушку. Лавку продаст.
И нищим – такой вот образчик
Евангельских строк – всё раздаст.
И двинется в Оптину пустынь –
Мир неба лепной синевой
Дан как исключение грусти
Из тела души золотой.
Он старцем прославлен в народе.
Тропою молитвы идёт.
Тот свет – изобилье угодий,
Миров, сокровенных высот! –
А здесь, на земле, потрясенья.
Семнадцатый год. Темнота.
Разлом, чёрный культ преступленья,
И душ и сердец пустота.
Пришли арестовывать старца,
Отсрочить на день попросил.
И ночью покинул пространство
Земное – достаточно сил.
Чтоб души грехом не мрачили,
Он тихо и кротко ушёл.
Так даже проклятые были
Меняет глагол.
Он смертью избавил от чёрной
Работы убийства чертей
Из недр ГПУ, сея зёрна
Сплошною молитвой своей.
Русская речь
Речь – как воплощение страны –
Рек её задумчивых, спокойных,
И пластов полей, поэм достойных,
И поэтов – с горечью вины.
Речь – как воплощение страны
С белостенными монастырями,
С золотыми осенью садами,
Что плоды отдали – так вкусны.
Плоть страны: истерзан наш народ –
Войны шаровые, дурь верховных,
И официоз властей церковных,
И желанье чужеземный код
К данности своей привить. Но речь
Душу всякому вольна сберечь.
Речь – молитва, песня, глубина.
Есть она – и устоит страна.
Все напасти – льют водою с плеч.
Речь нас всех сумеет уберечь. |
Наша словесность