№7 Николай Иванович УЛЬЯНОВ (1904-1985) Происхождение украинского сепаратизма

Происхождение украинского сепаратизма

ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО В №6

БОРЬБА КАЗАЧЕСТВА ПРОТИВ УСТАНОВЛЕНИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ АДМИНИСТРАЦИИ МАЛОРОССИИ

Считалось само собой разумеющимся, что после присяги и прочих формальностей связанных с присоединением Малороссии, московские воеводы должны заступить место польских воевод и урядников. Так думал простой народ, так говорили казаки и старшина, Выговский и Хмельницкий. Два года спустя, после переяславской рады, Павел Тетеря, посланный Хмельницкого, уверял в Москве думных людей, будто войско запорожское желает, «чтобы всеми городами и месты, которые в запорожском войске, владеть одному царскому величеству».

Но московское правительство до самой смерти Хмельницкого не удосужилось этого сделать. Все его внимание и силы устремлялись на войну с Польшей, возгоревшуюся из-за Малороссии. Оно поддалось на уговоры Богдана, просившего повременить как с описью на предмет обложения, так и с присылкой воевод, ссылаясь на военное время, на постоянное пребывание казачества в походах, на незаконченность реестрования. В течение трех лет Москва воздерживалась от реализации своих прав. А за это время, гетман и старшина, распоряжаясь, как полные хозяева, приобрели необычайный вкус к власти и к обогащению — собирали налоги со всех слоев населения в свою пользу, судили, издавали общеобязательные приказы. Казачьи учреждения присвоили себе характер ведомств верховной власти. Появись московские воеводы в Малороссии сразу же после переяславской присяги, у казаков не было бы повода для такого эксперимента. Теперь они проделали его удачно и окрыленные успехом сделались смелыми и наглыми. Когда правительство, в 1657 г., решительно подняло вопрос о введении воевод и взимании налогов, Хмельницкий отказался от собственных слов в Переяславле и от речей своих посланных в Москве. Оказалось, что «и в мысли у него не было, чтоб царское величество в больших городах, в Чернигове, в Переяславле, в Нежине, велел быти своего царского величества воеводам, а доходы бы сбирая, отдавати царского величества воеводам. Будучи он, гетман, на трактатех царского величества с ближним боярином В. В. Бутурлиным с товарищи, только до молвили, что быти воеводам в одном г. Киеве...»³⁸.

Смерть Богдана помешала разгореться острому конфликту, но он вспыхнул при преемнике Хмельницкого Иване Выговском, начавшем длинную цепь гетманских измен и клятвопреступлений. В его лице старшина встала на путь открытого противодействия введению царской администрации я, тем самым, на путь нарушения суверенных прав Москвы. «Воеводсий» вопрос приобрел исключительное политическое значение. Строго говоря, он был причиной всех смут заполнивших вторую половину ХVII века. Воеводы сделались страшилищем, кошмаром преследовавшим казачью старшину во сне и наяву. Малейший намек на их появление повергал ее в лихорадочное состояние. Воеводами старались запугать весь народ, представляя их людьми жестокими, алчными, бессердечными; говорили, будто они запретят малороссам ношение сапог и введут лапти, что все население погонят в Сибирь, местные обычаи и церковные обряды заменят своими москальскими — крестить младенцев прикажут посредством погружения в воду, а не обливанием... Такими россказнями москвичам создали репутацию задолго до их появления в крае.

Характерно для всей второй половины ХVII века обилие жалоб на всевозможные москальские насилия. Но тщетно было бы добираться до реальных основ этих жалоб. Всегда они выражались в общей форме, без ссылок на конкретные факты и всегда исходили от старшины. Делалось это чаще в устной, а не в письменной форме на шумных радах при избрании гетманов или при объяснениях по поводу каких ни будь казачьих измен. Ни в московских, ни в малороссийских архивах не найдено делопроизводств и расследований по поводу обид или притеснений учиненных над малороссами царскими чиновниками, нет указаний на самое возникновение таких документов. Зато много оснований думать, что их и не было.

Вот эпизод, относящийся к 1662 году. Наказной гетман Самко жаловался царю на московских ратных людей, которые, якобы, били, грабили переяславцев и называли их изменниками. По его уверениями, даже воевода кн. Волконский принимал в этом участие и мирволил буянам, вместо того, чтобы карать их. Но когда царь отправил в Переяславль стольника Петра Бунакова для сыска виновных — Самко отказался от расследования и приложил все усилия, чтобы замять дело, Он заявил, что иные обиженные пали на войне, другие в плену, третьим некого привлекать к ответственности, потому, что обидчики исчезли. Бунаков прожил в Переяславле месяц — с 29 мая по 28 июня — и за все это время привели к нему одного только драгуна пойманного в краже. Его били кнутом на козле и провели сквозь строй. Призвав казачьих начальников Бунаков спросил: будут ли наконец челобитные от переяславцев на московских ратных людей? Те отвечали что многие переяславцы уже помирились со своими обидчиками, а новых челобитий по их мнению, скоро не будет и потому они полагают, что ему, Бунакову, нет смысла проживать здесь долее³⁹. На глуховской раде, при избрании в гетманы Д. Многогрешного, в 1668 году, царский посланный кн. Ромодановский в ответ на заявления старшины о том, что служилые люди устраивают пожары с целью грабежа, — говорил: «О том великому государю не бывало ни от кого челобитья ни прежде сего, ни в последнее время; если же бы челобитье такое было, против челобитья был бы сыск, а по сыску, смотря по вине, тем вором за их воровство и казнь учинена была бы. Знатно, то дело ныне затеяли вы, чтоб воеводам в городах не быть»⁴⁰. Гетман и старшина не нашлись, что на это возразить. Не получив отражения в актовом, документальном материале, злоупотребления царских властей расписаны, зато, необычайно пышно, во всякого рода памфлетах, воззваниях, анонимных письмах, в легендарных историях Украины. Этого рода материал настолько обилен, что соблазнил некоторых историков ХIХ века, вроде Костомарова, принимавшего его без критики и повторявшего в своих ученых сочинениях версию о злоупотреблениях московских властей.

Что московская бюрократия ХVII века не может служить образцом добродетели, хорошо известно. Но какова бы она ни была у себя дома, она обладала редким политическим тактом в деле присоединения и колонизации чужих земель. В противоположность англичанам, португальцам, испанцам, голландцам, истреблявшим целые народы и цивилизации, заливавшим кровью острова и материки, Москва владела тайной удержания покоренных народов не одним только принуждением. Меньше всего у нее было склонности применять жестокие методы в отношении многочисленного, единокровного, единоверного народа малороссийского, добровольно к ней присоединившегося. Правительство царя Алексея Михайловича и все последующие превосходно знали, что такой народ, если он захочет отойти, никакой силой удержать невозможно. Пример его недавнего отхода от Польши у всех был в памяти. В Москве, поэтому, ревниво следили, чтобы чиновники попадавшие в Малороссию не давали своим поведением повода к недовольству. От единичных, мелких злоупотреблений уберечься было трудно, но борьба с ними велась энергичная. Когда стольник Кикин, в середине 60-х годов, обнаружил, что в списках податного населения попадаются казаки, занесенные туда по небрежности или по злой воле царских писцов — оным писцам учинено было строгое наказание. Такому же сыску и наказанию подверглись все переписчики замеченные в лихоимстве, по каковому поводу гетман со всеми полтавскими казаками приносили царю благодарность. В Москве следили за тем, чтобы малороссиян, даже, худым словом не обижали. После измен гетманов — Выговского, Юрия Хмельницкого, Брюховецкого, после бесчисленных переходов казаков от Москвы к Польше, от Польши к Москве, когда самые корректные люди не в силах были сдерживать своего раздражения на такое непостоянство, некоторые русские воеводы, в прилегающих к Украине городах, взяли привычку называть приезжавших к ним для торга малороссов изменниками. Когда в Москве об этом стало известно, воеводам был послан указ с предупреждением, что «если впредь от них такие неподобные и поносные речи пронесутся, то будет им жестокое наказанье безо всякой пощады». Даже самых знатных особ резко одергивали за малейшее нарушение малороссийских «вольностей». До нас дошла отписка из Москвы на имя кн. М. Волконского — воеводы Каневского. В 1676 году, этому воеводе попался в руки лазутчик с правого берега Днепра, признавшийся, что ходил от враждебного гетмана Дорошенко с «воровским листом» к полковнику Гурскому. Это же подтвердил и слуга полковника. Волконский, не предупредив левобережного гетмана Самойловича, которому подчинен был Гурский, начал дело о его измене. Самойлович обиделся и пожаловался в Москву. Оттуда Волконский получил отставку и выговор: «То ты дуростию своею делаешь негораздо, вступаешься в их права и вольности, забыв наш указ; и мы указали тебя за то посадить в тюрьму на день, а как будешь на Москве, и тогда наш указ сверх того учинен тебе будет»⁴¹. Запрещал и Петр попрекать украинцев изменой Мазепы. В некоторых важных случаях он грозил даже смертной казнью за это.

При таких строгостях и при таком уважении к дарованным им правам, казаки имели возможность мирным, лояльным путем добиваться устранения воеводских злоупотреблений, если бы такие были. Но злоупотреблений было меньше, чем разговоров о них. Московская администрация на Украине, не успев появиться и пустить корни, была форменным образов вытеснена оттуда. Не она нарушала дарованные украинцам права и привилегии, а казачество постоянно нарушало верховные права Москвы, принятые и скрепленные присягой в Переяславле.

***

Впервые о введении войск в Малороссию заявлено было гетману Выговскому, в конце 1657 г Для этой цели отправлен в Малороссию стольник Кикин с известием, что идут туда войска под начальством кн. Г. Г. Ромодановского и В. Б. Шереметева. Кроме того, для участия в раде, Едут царские посланные — кн. А. Н. Трубецкой и Б. М. Хитрово. Войска посылались в города в качестве обыкновенных гарнизонов и воеводам не было дано административных прав — ни суд, ни сбор податей, ни катя бы то ни было отрасли управления их не касались. Рассматривались они, как простая воинская сила для удержания царских владений. Кикину приказано было разъяснить городским жителям, что их вольностям опасности не грозит и что войска присылаются для оберегания края от ляхов и от татар. Поляки, в свое время, не допускали возведения крепостей на Украине, вследствие чего она оставалась беззащитной в случае внешнего нападения. Об укреплении ее и о защите с помощью царских войск просили Хмельницкий и старшина в 1654 г., включив в свою мартовскую челобитную специальный пункт по этому поводу. И позднее, как Хмельницкий, так и Выговский настаивали на удовлетворении этой просьбы. О присылке войск ходатайствовал в 1656 г. Павел Тетеря, — в бытность свою послом в Москве. Со стороны казачества, Москва меньше всего могла ожидать какой ни будь оппозиции. Но тут и выяснилось, как плохо знала она своих врагов и своих друзей на Украине. Получилось так, что в городах и селах весть о приходе московских войск встречена была с одобрением, даже с восторгом, тогда как враждебная реакция последовала со стороны гетмана и казаков. Мещане, мужики и простые казаки выражали царскому стряпчему Рагозину, когда он ехал к Выговскому, желание полной замены казачьей администрации администрацией царской. Котляр — наказной войт в Лубнах — говорил: «Мы все были рады, когда нам сказали, что будут царские воеводы, бояре и ратные люди; мы мещане с казаками и чернью заодно. Будет у нас в Николин день ярмарка и мы станем советоваться, чтоб послать к великому государю бить челом, чтоб у нас были воеводы». То же говорили бедные казаки: «Мы все рады быть под государевою рукою, да лихо наши старшие не станут на мере, мятутся, только вся чернь рада быть за великим государем». Нежинский протопоп Максим Филимонов прямо писал боярину Ртищеву: «Изволь милостивый пан советовать царю, чтоб не откладывая взял здешние края и города черкасские на себя и своих воевод поставил, потому что все желают, вся чернь рада иметь одного подлинного государя, чтоб было на кого надеяться; двух вещей только боятся: чтоб их отсюда в Москву не гнали, да чтоб обычаев здешних церковных и мирских не переменяли... Мы все желаем и просим, чтоб был у нас один Господь на небе и один царь на земле. Противятся этому некоторые старшие для своей прибыли: возлюбивши власть не хотят от нее отступиться»⁴². Примерно то же говорили запорожцы отправившие в Москву свое посольство тайно от Выговского.

В июне 1658 г., когда воевода В. Б. Шереметев шел в Киев, жители на всем пути приветствовали его, выходили навстречу с иконами, просили прислать царских воевод в остальные города⁴³. Зато у гетмана и старшины весть о приходе царских войск вызвала панику и злобную настороженность. Она усилилась, когда стало известно, что стольник Кикин, по дороге, делал казакам разъяснения, касательно неплатежа им жалованья. Царское правительство не требовало с Малороссии, в течении четырех лет, никаких податей. Оно и теперь не настаивало на немедленной их уплате, но его тревожили слухи о недовольстве простого казачества, систематически не получавшего жалованья. Боясь, как бы это недовольство не обратилось на Москву, оно приказало Кикину ставить народ в известность, что все поборы с Украины идут не в царскую, а в гетманскую казну, собираются и расходуются казацкими властями.

Выговский почуял немалую для себя опасность в таких разъяснениях. Мы уже знаем, что Москва, согласившись на просьбу Богдана платить жалованье казакам, связывала этот вопрос с податным обложением, она хотела, чтобы жалованье шло из сумм малороссийских сборов.

Ни Хмельницкий, ни его посланные Самойло Богданов и Павел Тетеря, никаких возражений по этому поводу не делали, да и трудно представить себе какие либо возражения, но содержавшая пункт о жаловании челобитная Богдана, которую он посылал в Москву в марте 1654 г., оказалась утаенной от всего казачества, даже от старшины. Лишь несколько лиц, в том числе войсковой писарь Выговский, знали об изложенных там просьбах⁴⁴. Старый гетман, видимо, не хотел привлекать чье бы то ни было внимание к вопросу о сборе податей и к финансовому вопросу в целом. В «бюджет» Малороссии никто, кроме гетманского уряда, не должен был посвящаться. Нельзя не видеть в этом нового доказательства низменности целей, с которыми захвачена власть над Южной Русью. Впервые статьи Хмельницкого оглашены в 1659 г. во время избрания в гетманы его сына Юрия, но в 1657 г. Выговский столь же мало заинтересован был в их огласке, как и Богдан. Разъяснения Кикина ускорили разрыв его с Москвой. Он приехал в Корсунь, созвал там полковников и положил булаву. «Не хочу быть у вас гетманом; царь прежния вольности у нас отнимает, и я в неволе быть не хочу». Полковники вернули ему булаву и обещали за вольности стоять вместе. Затем гетман произнес фразу означавшую форменную измену: «Вы полковники должны мне присягать, а я государю не присягал, присягал Хмельницмй». Это, повидимому, даже для казачьей старшины было не вполне пристойное заявление, так что полтавский полковник Мартын Пушкарь отозвался: «Все войско запорожское присягало великому государю, а ты чему присягал, сабле или пищали?»⁴⁵. В Крыму, московскому посланнику Якушкину удалось проведать, что Выговский щупает почву на случай перехода в подданство к хану Мегмет Гирею. Известна и причина: «царь присылает к ним в черкасские города воевод, а он гетман не хочет быть у них под началом, а хочет владеть городами сам, как владел ими Хмельницкий»⁴⁶.

Между тем, кн. Г. Г. Ромодановский с войском семь недель дожидался гетмана в Переяславле, и когда Выговский явился — упрекал его за медлительность. Он ставил на вид, что пришел по просьбе Хмельницкого, да и самого же Выговского, тогда как теперь, ему не дают кормов в Переяславле, отчего он поморил лошадей и люди от бескормицы начинают разбегаться. Если и впредь кормов не дадут, то он, князь, отступит назад в Белгород. Гетман извинился за неполадки, но решительно просил не отступать, ссылаясь на шаткость в Запорожье и в других местах. Весьма возможно, что он был искренен, в данном случае. Выговский пользовался чрезвычайной непопулярностью среди «черни»; в нем справедливо усматривали проводника идеи полного главенства старшины в ущерб простому казачеству. Запорожцы тоже его не любили за то, что он запрещал им рыбу ловить и вино держать на продажу. Они готовы были при первом удобном случае восстать на него. Гетман это знал и боялся. Присутствие московских войск на Украине было ему, в этом смысле, на руку. Ромодановскому он прямо говорил: «После Богдана Хмельницкого во многих черкасских городах мятежи и шатости и бунты были, а как ты с войском пришел и все утихло. А в Запорожьеи и теперь мятеж великий...». Но, видимо, опасность пребывания царских войск в крае перевешивала в его глазах ту выгоду, которую они ему приносили. Именно в этот момент, т. е. с приходом Ромодановского, у него окончательно созрело решение об измене.

Между тем, на гетмана восстал Мартын Пушкарь — полтавский полковник. Среди других начальных людей замечена была тоже шаткость, так что Выговский казнил в Гадяче некоторых из них, а на Пушкаря отправился походом, призвав на помощь себе крымских татар. В Москве встревожились. К гетману послали Ивана Апухтина с приказом не расправляться самовольно со своими противниками и не приводить татар, но ждать царского войска. Апухтин хотел ехать к Пушкарю, чтобы уговорить его, но Выговский не пустил. Он в это время уже был груб и бесцеремонен с царскими посланниками. Он осадил Полтаву, взял Пушкаря вероломством и отдал город на ужасающий погром татарам. Москва, тем временем, успела вполне узнать о его намерениях. Со слов митрополита киевского, духовных лиц, родни покойного Хмельницкого, киевских мещан и всяких чинов людей стало известно о сношениях Выговского с поляками на предмет перехода к ним. 16 августа 1658 года прибежали в Киев работники из лесов с известием, что казаки и татары идут под город, а 23 августа Данило Выговский — брат гетмана — явился к Киеву с двадцатитысячным казацко-татарским войском. Воевода Шереметев не дал застигнуть себя врасплох и отбил нападение с большим для Выговского уроном. Казаки, таким образом, объявили Москве настоящую войну. 6 сентября 1658 г., гетман Выговский заключил в Гадяче договор с польским послом Беневским, согласно которому запорожское войско отказывалось от царского подданства и заложилось за короля. По этому договору, Украина соединялась с Речью Посполитой на правах, якобы, самобытного государства под названием «Великого Княжества Русского». Гетман избирался казаками и утверждался королем пожизненно. Ему принадлежала верховная исполнительная власть. Казачий реестр определялся в 30.000 человек. Из них, гетман имел право ежегодно представлять королю несколько человек для возведения в шляхетское достоинство с таким расчетом, чтобы число их из каждого полка не превышало 100. Договор был составлен так, что многие жизненные для Украины вопросы оставлялись неразрешенными и туманными. Такова была проблема Унии. Малороссы видеть ее у себя не хотели, но фанатизм польских католиков был не меньший. Они приходили в ярость при одной мысли о возможных уступках схизматикам. Польскому комиссару Беневскому, заключавшему договор с Выговским. пришлось долго уламывать депутатов сейма в Варшаве. «Мы теперь должны согласиться для вида на уничтожение Унии, чтобы их приманить этим, — говорил он, — а потом... мы создадим закон, что каждый может верить, как ему угодно, — вот и Уния останется в целости. Отделение Руси в виде особого княжества будет тоже не долго: казаки, которые теперь думают об этом, — перемрут, а наследники их не так горячо будут дорожить этим и мало по малу все примет прежний вид»⁴⁷. Такой же коварный замысел у поляков существовал относительно реставрации крепостного права. Ни полномочия земельных владельцев, ни права крестьян, что будут жить на их землям совершенно не оговаривались в трактате. Выговский и старшина молчаливо продавали простой народ в рабство, из которого он с такими мучениями вышел во время Хмельничины. Несмотря на то, что рада состояла из избранной части казачества, договор вызвал у нее так много сомнений, что едва не был отвергнут. Спас положение Тетеря, крикнув: «Эй! згодимоса панове-молодцы, з ляхами — бильшо будемо мати, покирливо телятко дви матери ссет!». На последовавшем после этого пиру, Выговский уверял казаков, будто все они по этому договору будут произведены в шляхетство⁴⁸.

***

Выяснилось, однако, что далеко не все войско запорожское последовало за Выговским, многие остались верны Москве и выбрав себе нового гетмана Безпалого начали войну с Выговским. 15 января 1659 г., кн. А. Н. Трубецкой с большим войском выступил на помощь Безпалому. Но в конце июня это войско постиг жестокий разгром под Конотопом. Туда пришли татарский хан и Выговский со своими приверженцами. Один из русских предводителей, кн. С. Р. Пожарский, увлекшись преследованием казаков, попал в ловушку, был смят татарами и очутился со своим войском в плену. Самого его за буйное поведение (он плюнул хану в лицо) казнили; остальных русских пленных, в количестве 5.000 человек, казаки вывели на поле и перерезали, как баранов⁴⁹. Узнав о гибели отряда Пожарского, Трубецкой в страшном беспорядке отступил в Путивль. Если бы татары захотели, они могли бы в этот момент беспрепятственно дойти до самой Москвы. Но хан, поссорившись с Выговским, увел свои войска в Крым, а Выговский должен был вернуться в Чигирин. Он пробовал оттуда действовать против москвичей, выслав на них своего брата Данилу с войском, но 22 августа Данило был наголову разбит.

30 августа, воевода Шереметев писал из Киева царю, что полковники переяславский, нежинский, черииговский, киевский и лубенский — снова присягнули царю. Услышав об этом, западная сторона Днепра тоже стала волноваться и почти вся отошла от Выговского. Казаки собрались вокруг Юрия Хмельницкого — сына Богдана, который 5 сентября писал Шереметеву, что он и все войско запорожское хочет служить государю. В тот же день, воевода Трубецкой двинулся из Путивля на Украину и везде был встречаем с триумфом, при громе пушек. Особенно торжественную встречу устроил Переяславль. Население повсеместно присягало царю.

Получились так, как предсказывал Андрей Потоцкий, прикомандированный поляками к Выговскому и командовавший при нем польским вспомогательным отрядом. Наблюдая события, он писал королю: «Не изволь ваша королевская милость ожидать для себя ничего доброго от здешнего края. Все здешние жители (Потоцкий имел ввиду обитателей правого берега) скоро будут московскими, ибо перетянет их к себе заднепровье (восточная сторона), а они того и хотят и только ищут случая, чтоб благовиднее достигнуть желаемого»⁵⁰. Измена Выговского показала, как трудно оторвать Украину от Московского Государства. Каких ни будь четыре года прошло со дня присоединения, а народ уже сжился с новым подданством так, что ни о каком другом слышать не хотел. Больше того, он ни о чем так не мечтал, как об усилении этого подданства. Ему явно не нравились те широкие права и привилегии, что казачество выхлопотало себе в ущерб простому народу. Некоторые из писем направленных в Москву содержали угрозу: если царь не пресечет казачий произвол и не утвердит своих воевод и ратных людей, то мужики и горожане разбегутся со своих мест и уйдут, либо в великорусские пределы, либо за Днепр. Этот голос крестьянского и городского люда слышится на протяжении всех казачьих смут второй половины ХVII столетия. Протопоп Симеон Адамович писал в 1669 г.: «Воля ваша; если прикажете из Нежина, Переяславля, Чернигова и Остра вывести своих ратных людей, то не думайте, чтоб было добро. Весь народ кричит, плачет: как израильтяне под египетскою, так они под казацкою работою жить не хотят; воздев руки молят Бога, чтоб по прежнему под вашею государскою державою и властию жить; говорят все: за светом государем живучи, в десять лет того бы не видели, что теперь в один год за казаками»⁵¹.

10 октября 1659 г., Юрий Хмельницкий со старшиной прибыл в Переяславль к Трубецкому. Старшина извинялась за измену и жаловалась, что принудил ее к этому «Ивашко Выговский».

***

Измена Выговского раскрыла московскому правительству глаза на страшный антагонизм между казачеством и крестьянством. Начали в Москве понимать, также, что десятки тысяч казаков только называются казаками, а на самом деле — те же крестьяне, которых матерые казаки и притесняют, как мужиков. После Зборова и Переяславля им удалось правдами и неправдами попасть в реестр и получить формальное наименование казака, но не воспользоваться ни одной из казачьих привилегий. Старое казачество их знать не хотело. Их устраняли от участия в казацких радах, пускали туда в незначительных количествах, а то и вовсе не пускали. При избрании Выговского, в Чигирине, рада сплошь состояла из старшины, полковников, сотников; когда «чернь» захотела проникнуть во двор в котором происходила рада, перед нею захлопнули ворота. Во всех петициях предъявленных старшиною московскому правительству, после измены Выговского, неизменно значился пункт о недопущении «черни» к разрешению войсковых дел. Борьба с нею приняла столь острый характер, что, начиная с конца шестидесятых годов ХVII века, полковники начинают заводить себе «компании» — наемные отряды, помимо тех казаков, над которыми начальствовали и, как раз, для удержания в повиновении этих самых казаков. Гетманы, точно так же, создают при себе гвардию составленную чаще всего из иноземцев. Еще при Хмельницком состояло 3.000 татар, правобережные гетманы нанимали поляков, а Мазепа выпросил у московского правительства стрельцов для охраны своей особы, так что один иностранный наблюдатель заметил: «Гетман стрельцами крепок. Без них хохлы давно бы его уходили, да стрельцов боятся»⁵². Постепенно, Мазепа заменил их польскими сердюцкими полками. В 1696 году, киевский воевода кн. Борятинский получил от стародубского жителя Суслова письмо, в котором тот пишет: «Начальные люди теперь в войске малороссийском все поляки. При Обидовском, племяннике Мазепы, нет ни одного слуги казака. У казаков жалоба великая на гетманов, полковников и сотников, что для искоренения старых казаков, прежния вольности их все отняли, обратили их себе в подданство, земли все по себе разобрали. Из которого села прежде на службу выходило казаков по полтораста, теперь выходит только человек по пяти или по шести. Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейские и сердюцкие, надеясь на их верность и в этих полках нег ни одного человека природного казака, все поляки... Гетман в нынешнем походе стоял полками порознь опасаясь бунту; а если б все полки были в одном месте, то у казаков было совершенное намерение старшину всю побить»⁵³.

Бунт полтавского полковника Пушкаря против Выговского был бунтом этой демократической части казачества против значных. Когда старшина, бросив Выговского и собравшись вокруг Юрия Хмельницкого, искала путей возвращения под царскую руку, она прежде всего домогалась устранения простого народа от участия в политической жизни и добивалась полной его зависимости от «значных». В предъявленных кн. Трубецкому 14 статьях, значился пункт и о воеводах, которых казачество нигде кроме Киева не хотело видеть.

Но события 1657-1659 г.г. укрепили Москву в сознании необходимости внимательнее прислушиваться к голосу низового населения и по возможности ограждать его от хищных поползновений старшины. Это отнюдь не выражалось в потакании «черни», в натравливании ее на «значных», как утверждает Грушевский. Будучи государством помещичьим, монархическим, пережившим в ХVII веке ряд страшных бунтов и народных волнений, Москва боялась играть с таким огнем, от которого сама могла сгореть. Не установлено ни одного случая, когда бы царское правительство применяло подобные методы в Малороссии. Но оно прекрасно поняло, что не казаки удерживают страну под царской властью, а простой народ. В ответ на 14 статей, Трубецкой выдвинул свои пункты: Гетману без совета всей черни в полковники и в начальные люди никого не выбирать и не увольнять. Самого гетмана, без царского указа не сменять. Начальных людей гетман не может казнить смертью, как это делал Выговский, без участия царского представителя. Запрещается распространять казачьи порядки на Белоруссию. Воеводам царским быть в Переяславле, Нежине, Чернигове, Браславле, Умани, но в войсковые казачьи права и вольности не вступаться, у реестровых казаков на дворах не ставиться и подвод у них не брать. Без царского указу войн не начинать и на войну не ходить. За самовольное ведение войны — смертная казнь.

Сопоставление этих условий и контр-условий ясно обнаруживает стремление старшины изменить дух и букву переяславского присоединения, в то время как Москва упорно стоит на их сохранении.

Хотя новый гетман и руководившие им казацкие воротилы приняли требования Трубецкого и подписали их — не прошло и года, как Юрий Хмельницкий изменил.

***

Необычайный переплет событий на Украине, вызванный изменой Выговского, сорвал фактически и отстрочил еще на несколько лет намеченное Москвой введение воевод. Только в Киеве им удалось удержаться; в большинстве же других городов, вследствие поднявшейся сумятицы, воеводы не утвердились. Возобновление переговоров о введении воеводского управления началось лишь в 1665 году по инициативе гетмана Брюховецкого. Но, чтобы понятной стала самая его инициатива, необходимо сказать несколько слов о приходе к власти этого человека.

Иван Мартынович Брюховецкий начал свою карьеру, как кошевой атаман в Сечи. Отсюда он стал вмешиваться в события левого берега, заявив себя ревностным сторонником Москвы, но в отличие от Самка и Золотаренка, представлявших значное казачество, Брюховецкий держал сторону «черни». Его соперничество носило, таким образом, социальный характер. Когда, 18 июня 1663 г., собралась в Нежине «черневая» рада, т. е. такая в которой участвовали наряду со значными также простые казаки, ни в каких реестрах не состоявшие, то царскому посланнику кн. Гагину не дали даже прочитать царского указа об избрании гетмана —толпа начала выкрикивать имена кандидатов, главным образом, Самка и Брюховецкоо. Запорожцы кинулись на сторонников Самка, столкнули кн. Гагина с его места и провозгласили гетманом Брюховецкого. В свалке убито было несколько человек, а Самко едва спасся бегством в воеводский шатер. Он жаловался на незаконность выборов. Гагин созвал новую раду, но она оказалась для Самко еще более печальной по своим результатам. Те, что стояли, вначале, за него, — перешли теперь на сторону Брюховецкого.

«Чернь», не довольствуясь «избирательной» победой, кинулась грабить возы старшины, а потом резать и саму старшину. Три дня продолжались убийства. Самко и Золотаренко выволокли на войсковой суд, обвинили в измене и казнили вместе с толпой их сторонников.

Перед нами — первый случай прихода к власти «черни», сумевшей выдвинуть на гетманство своего ставленника. Этим объясняется успех Брюховецкоо в первые годы его гетманства. Ему удается довольно быстро навести порядок на левой стороне Днепра, а потом перекинуться и на правый, где его влияние стало расти так быстро, что встревожило П. Тетерю, заставив его искать путей для перехода на сторону Москвы. Сам Иван Выговский, всеми оставленный, но носивший титул «гетмана русского и сенатора польского», стал подумывать об измене королю.

В 1664 г. он снесся с полковником Сулимою, дабы поднять восстание в пользу царя, перебить польских старост и отнять имения у шляхты. Он был расстрелян поляками. «Чернь», по обеим сторонам Днепра, тяготела, как прежде, к Москве. Почувствовав за собой мощь низового казачества, крестьянства и горожан, Брюховецкий сразу понял, какую позицию должен занять в отношении Москвы. В 1665 г. выражает он желание «видеть пресветлыя очи государевы» и 11 сентября является в Москву во главе пышной свиты в 535 человек. Поведение его в Москве столь необычно, что заслуживает особого внимания. Он сам просит царя о присылке воевод и ратных людей в украинские города и сам выражает пожелание, чтобы сборы с мещан и с поселян, все поборы с мельниц, кабаков, а также таможенные сборы шли в пользу государя. Просит он и о том, чтобы митрополит Киевский зависел от Москвы, а не от Константинополя. Казалось, появился наконец гетман захотевший всерьез уважать суверенные права Москвы и понимающий свое подданство не формально, а по настоящему. Желая дать как можно больше доказательств благих намерений, Брюховецкий выражает пожелание жениться на девушке из почтенного русского семейства. За него сватают княжну Долгорукую и самому ему жалуют боярское звание.

Враги Брюховецкого, значные казаки, находившиеся в лагере П. Тетери и П. Дорошенко, объявили его изменником и предателем казачества, но, совершенно очевидно, поведение Брюховецкого объясняется желанием быть популярным в народе. От гетмана выбранного «чернью» народ ждал политики согласной с его чаяниями. Известно, что когда воеводы стали прибывать в малороссийские города, жители говорили казацким старшинам в лицо: «Вот наконец Бог избавляет нас; впредь грабить нас и домов наших разорять не будете»⁵⁴.

Тем не менее, по прошествии известного времени, «боярин-гетман», по примеру Выговского и Хмельницкого, изменил Москве. Причины были те же самый. Почувствовав себя прочно, завязав крепкие связи в Москве, заверив ее в своей преданности и в то же время снискав расположение простого украинского народа, гетман вступил на путь своих предшественников — на путь беззастенчивого обогащения и обирания населения.

Окружавшая его старшина, вышедшая из «черни», очень скоро забыла о своем происхождении и начала притеснять вчерашнюю братию с таким усердием, что превзошла прежнюю «значную» старшину. Результат не замедлил сказаться. Прелесть добычи породила ревность и боязнь лишиться хотя бы части ее. В московской администрации, которую сами же пригласили, стали усматривать соперницу. И это несмотря на то, что воеводы лично никаких податей не собирали, собирали по прежнему «полковники с бурмистрами и войтами по их обычаям». Собранные суммы передавались воеводам. Местная казачья администрация не упразднялась и не подменялась москалями. Тем не менее, не успели воеводы с ратными людьми прибыть в города, а им уже стали говорить: «Вот казаки заведут гиль и вас всех отсюда погонят». Русских стали называть злодеями и жидами. Особенно заволновалось Запорожье. Запорожцы, в отличие от реестровой старшины, боялись воевод не по фискальным, а по военным соображениям. Они заботились, чтобы не было пресечено их привольное разбойничье житье в Сечи. Малейший намек на покушение, в этом смысле, вызывал у них реакцию. Когда Москва, по совету Брюховецкого, решила послать свой гарнизон в крепость Кодак, расположенную близко к Сечи и служившую как бы ключом к Запорожью, это послужило причиной антимосковских выпадов Сечевиков. В мае 1667 г. ими было зверски перебито московское посольство во главе со стольником Лодыженским, ехавшее по Днепру в Крым. Кроме того, они стали сноситься с правобережным гетманом Дорошенко, с Крымом, с поляками, со всеми врагами Москвы. К казачьему недовольству присоединилось открытое раздражение высшего духовенства, перепуганного просьбой Брюховецкого о поставлении в Киев митрополита московской юрисдикции. Сам царь отклонил это ходатайство, заявив, что без согласия константинопольского патриарха не может этого сделать, но малороссийское духовенство насторожилось и повело интригу для отпадения Украины. Совокупность этих причин, к которым примешалось множество личных дел и обстоятельств, вроде того, что Дорошенко поманил Брюховецкого перспективой распространения его власти на оба берега, обещав поступиться ему своей булавой, при условии измены Москве, — привели к тому, что Брюховецкий в конце 1667 г. собрал раду из полковников и старшины, где выработан был план изгнания московских войск и воевод из Малороссии. Сначала запретили платить подати царю. Крестьяне, чуя недоброе, неохотно повиновались, а кое где и совсем противились приказам старшины, как это имело место в Батуринском и Ватманском уездах. За это их мучили и грабили до того, что им нечем стало платить. Сборщиков податей жестоко преследовали, особенно мещан-откупщиков; им резали бороды и грозили: будьте с нами, а не будете, то вам, воеводе и русским людей жить всего до масленицы»⁵⁵.

В Москве, узнав о начавшихся шатаниях, решили сделать последнее усилие, чтобы удержать старшину от измены — послали 6 февраля 1668 г. увещательную грамоту гетману: «А если малодушные волнуются за то, что нашим воеводам хлебных и денежных сборов не ведать, хотят взять эти сборы на себя, то пусть будет явное челобитье от всех малороссийских жителей к нам, мы его примем милостиво и рассудим, как народу легче и Богу угоднее»⁵⁶. Но быть может, именно эта грамота и ускорила взрыв. Из нее видно, что царь не прочь был пересмотреть вопрос о воеводских функциях, при условии челобитья от всех малороссиян. Ему хотелось слышать голос всей земли, а не одной старшины, не одного казачества. Этого старшина больше всего и боялась.

Разрыв с Москвой произошел 8 февраля. Воевода и начальники московского войска в Гадяче, явившись в этот день к гетману, чтобы ударить челом, — не были приняты. Потом гетман призвал немца — полковника Ягана Гульца, командовавшего московским отрядом, и потребовал, чтобы тот немедленно уходил из города. Гульц взял с него клятву, что при выходе ничего худого ему сделано не будет. Воеводе Огареву с криком и бранью сказали: «Если вы из города не пойдете, то казаки вас побьют всех». Московских людей в Гадяче стояло всего 200 человек, крепости в городе не было, воеводе ничего не оставалось, как отдать приказ о выступлении. Но когда подошли к воротам, они оказались запертыми. Гульца с начальными людьми выпустили, но стрельцов, солдат и воеводу остановили. На них бросились казаки. Только немногим удалось вырваться из города, но и их настигли и убили. Догнали и убили немца Гульца с товарищами. Огарев, раненый в голову, был взят местным протопопом и положен у себя, а жену его с позором водили по городу учинив величайшее зверство. Ей отрезали грудь. После этого гетман разослал листы во все концы с призывом очищать остальные города от московских ратных людей.

Через четыре месяца, 7 июня 1668 г., Брюховецкий был убит казаками. Он весьма просчитался в своих сношениях с Дорошенко; тот не только не был намерен отдавать ему булаву, но потребовал, чтобы Брюховецкий сложил свою. Выяснилось, также, что приближенные Брюховецкого не любят его и ждут случая перейти на сторону Дорошенко. В таком положении, гетман решил поддаться турецкому султану и отправил послов в Константинополь. Но дни его были сочтены. Под Диканькой он узнал о приближении Дорошенко и когда тот явился, свои же собственные казаки, совместно с дорошенковцами, убили «боярина-гетмана».

В Результате его измены, турецкий подданный Дорошенко захватил 48 городов и местечек. Москва потеряла, кроме фуража и продовольствия, 183 пушки, 254 пищали, 32 тысячи ядер, всякого имущества на 74 тысячи рублей, да деньгами 141.000 руб. ⁵⁷. По тем временам, это были крупные суммы.

Как только Дорошенко ушел на правую сторону Днепра, вся левобережная Украина снова стала переходить к Москве.

Здесь нельзя не сказать несколько слов о Дорошенке, который по сей день остается одним из кумиров самостийнического движения и поминается в качестве борца за «незалежность». Этот человек причинил украинскому народу едва ли не больше несчастий, чем все остальные гетманы вместе взятые. История его такова. После измены Выговского, только Киев продолжал оставаться в московских руках, вся остальная правобережная Украина отдана была полякам. С избранием Юрия Хмельницкого она на короткое время вернулась к царю с тем, чтобы с его изменой опять попасть в польские руки. Тетеря, в продолжении своего короткого гетманства, удерживал ее в королевском подданстве, а когда на смену ему, в 1665 году, пришел Петр Дорошенко, тот заложился за турецкого султана — главу обширной рабовладельческой империи. У турок существовал взгляд на юго-восток Европы, как на резервуар рабской силы, почерпаемой с помощью крымских, азовских и белгородских (аккерманских) татар. Их набеги на Русь и Польшу представляли собой экспедиции за живым товаром. Десятки и сотни тысяч славян поступали на невольничьи рынки в Константинополе и в Малой Азии. Но до сих пор этот ясырь добывался путем войн и набегов; теперь, с утверждением на гетманстве Дорошенко, татары получили возможность административно хозяйничать в крае. Период с 1665 по 1676 г., в продолжении которого Дорошенко оставался у власти, был для правобережной Украины временем такого опустошения, с которым могут сравниться только набеги Девлет Гирея в середине ХVI века. Татары, приходившие по зову Дорошенка и без оного, хватали людей направо и налево. Правый берег превратился в сплошной невольничий рынок. Торговля в Чигирине шла чуть не под самыми окнами гетманского дома. Жители начали «брести розно», одни бежали в Польшу, другие на левый берег, третьи — куда глаза глядели. В 1672 г. Дорошенко привел в Малороссию трехсоттысячное турецкое войско и разрушил Каменец Подольский, в котором все церкви обращены были в мечети. «Здесь все люди видят утеснение от турок, Дорошенко и нас проклинают и всякое зло мыслят» — писал про правый берег каневский полковник Лизогуб. Под конец, там начался голод, так как люди годами ничего не сеяли из-за татарского хищничества. По словам гетмана Самойловича, Дорошенко и сам, в конце концов, увидел, что ему «не над кем гетманить, потому что от Днестра до Днепра нигде духа человеческого нет, разве где стоит крепость польская». Лавируя между Польшей, Москвой и Крымом, Дорошенко нажил себе множество врагов среди, даже, значного казачества. Против него действовали не только левобережные гетманы, но поднялись также избранные запорожцами Суховей, Ханенко и другие. Залавировавшись и заинтриговавшись, он кончил тем, что сдался на милость гетману Самойловичу, обещавшему ему от имени Москвы приют и безопасность. Переехав в Москву, Дорошенко назначен был вятским воеводой, в каковой должности и умер. Сбылось, таким образом, слово, сказанное, как-то раз, Демьяном Многогрешным — преемником Брюховецкого: «А сколько своевольникам ни крутиться, кроме великого государя деться им негде». Многогрешный, видимо, понимал, что пока вся толща украинского народа стихийно тяготеет к Москве, казачья крамола обречена на неудачу.

***

Знаменитая украинская исследовательница и патриотка А. Я. Ефименко, которую трудно заподозрить в симпатии к самодержавию, писала: «Как союз Малороссии с Россией возник в силу тяготения к нему массы, так и дальнейшая политика русского правительства, вплоть до второй половины ХVIII столетия, имела демократический характер, не допускавший никакой решительной меры направленной в интересах привилегированного сословия против непривилегированного»⁵⁸.

Кончилось, однако, тем, что «привилегированным» удалось восторжествовать и над этой политикой, и над непривилегированным населением Украины. Соблюдая все дарованные ею права и вольности, но постоянно терпя нарушение своих собственных прав, Москва вынуждена была, в сущности, капитулировать перед половецкой ордой, зубами и когтями вцепившейся в ниспосланную ей судьбой добычу.

В течение полустолетия, протекшего со смерти Богдана Хмельницкого до измены Мазепы, Москва была измотана непрерывными гетманскими интригами, «замятнями», переходами на польскую сторону. Не успевала вводить воевод, как через некоторое время приходилось выводить их снова. В этом и заключался метод казачьей борьбы против царской администрации. Существенной его частью была антимосковская агитация, жалобы на воеводские притеснения и неустанные требования полного упразднения воевод. Бывали случаи, когда Москва сурово вычитывала казакам их измены; особенно сильную речь произнес в 1668 г. на глуховской раде кн. Г. Г. Ромодановский. В ответ на просьбу старшины о выводе государевых ратных людей из малороссийских городов, он прямо спросил: «Какую вы дадите поруку, что впредь измены никакой не будет?» Гетман и старшина на это промолчали. « И прежде были договоры, — сказал Ромодановский, — перед святым Евангелием душами своими их крепили и чтож? Соблюли их Ивашка Выговский, Юраська Хмельницкий, Ивашка Брюховецкий? Видя с вашей стороны такия измены, чему верить? Вы беретесь все города оборонять своими людьми, но это дело несбыточное. Сперва отберите от Дорошенки Полтаву, Миргород и другие; а если бы в остальных городах царских людей не было, то и они были бы за Дорошенком»⁵⁹.

Несмотря на столь категорические заявления, Москва не выдержала бесконечной гетманской крамолы и сдалась. Как только удалось заключить более или менее прочный мир с поляками и объединить всю оставшуюся Украину под одним гетманом Самойловичем — она свела свою администрацию на нет и фактически отдала край в гетманское, старшинское управление.

До учреждения «Малороссийской коллегии» в 1722 г., правительство довольствовалось номинальным пребыванием Малороссии в составе Российского Государства. Оно содержало в некоторых городах воинские гарнизоны, но от управления краем, фактически, устранилось. Все доходы с городов и сел Малороссии остались в гетманской казне. Пропагандные измышления самостийников о грабеже Украины царским правительством рассчитаны на невежественных людей и не выдерживают соприкосновения с серьезным исследованием этого вопроса. Даже за короткое пребывание воевод в некоторых украинских городах, правительство не поживилось ни одним рублем из мутных сборов — все шло на военные нужды Малороссии. Приходилось нередко посылать туда кое что из московских сумм, потому что казачье начальство совершенно не заботилось о состоянии крепостей.

Старшина дошла до того, что и этими присылками воспользовалась, как прецедентом, чтобы выпрашивать у царя денежные подачки. Когда Мазепа своим хищничеством довел край до финансового истощения, генеральная канцелярия обратилась в Москву за деньгами на жалованье охотницкому войску. Там были немало удивлены и ответили, что если раньше и были дотации, то объяснялось это военным временем, а теперь никакой войны нет. Москва напоминала, что «всякие доходы в Малороссии за гетманом, старшиною и полковниками, и бить еще челом о деньгах стыдна». Петр Великий, позднее, говорил: «Можем непостыдно рещи, что никоторый народ под солнцем такими свободами и привилегиями и легкостью похвалиться не может, как по нашей царского величества милости, малороссийский, ибо ни единого пенязя в казну нашу во всем малороссийском краю с них брать мы не повелеваем». Это была правда.

Полвека спустя, в 1764 г., было разработано секретное наставление Н. А. Румянцеву, при назначении его малороссийским генерал-губернатором, где между прочим говорилось: «От сей толь обширной, многолюдной и многими полезными произращениями преизобильной провинции, в казну государственную (чему едва кто поверить может) доходов никаких нет. Сие однакож так подлинно, что напротив того еще отсюда отпускается туда по сороку по восьми тысяч рублей»⁶⁰.

М. С. Грушевский, возмущавшийся тем, что Москва в Переяславле не удовлетворила, якобы, казачью просьбу о том, «чтобы все доходы с Украины поступали в местную казну и выдавались на местные нужды», — мог бы совершенно успокоиться при виде практики фактически установившейся в Малороссии. Из страны, действительно, не уходило «ни единого пенязя» все оставалось в руках местных властей. Другой вопрос, действительно ли собиравшиеся деньги «выдавались на местные нужды?» Если бы выдавались, не было бы такого вопиющего неустройства во всех делах, не было бы народного ропота и недовольства, и не было бы волшебного превращения, за ничтожно-короткий срок, запорожских голодранцев в обладателей огромных состояний. Уже в ХVIII веке малороссийские помещики оказываются гораздо богаче великорусских, как землями, так и деньгами. Когда у Пушкина читаем: «Богат и славен Кочубей, его поля необозримы» — это не поэтический вымысел. Петр Великий глубоко ошибался полагая, будто «свободами», «привилегиями» и «легкостью» пользуется весь малороссийский народ. Народ чувствовал себя не лучше, чем при поляках, тогда как «свободы» и «легкости» выпали на долю одному значному казачеству, налегшему тяжелым прессом на все остальное население и обдиравшему и грабившему его так, как не грабила ни одна иноземная власть. Только абсолютно бездарные, ни на что не способные урядники не скопили себе богатств. Все остальные быстро пошли в гору. Мечтая издавна о шляхетстве и стараясь всячески походить на него, казаки лишены были характерной шляхетской брезгливости к ростовщичеству, к торговле, ко всем видам мелкой наживы. Особенно крупный доход приносили мельницы и винокурни. Все они оказываются в руках старшины. Но главным источником обогащения служил, конечно, уряд. Злоупотребление властью, взяточничество, вымогательство и казнокрадство лежат в основе образования всех крупных частных богатств на Украине.

Величайшими стяжателями были гетманы. Нежинский протопоп Симеон Адамович писал про гетмана Брюховецкого, что тот «безмерно побрал на себя во всей Северской стране дани великия медовыя, из винного котла у мужиков по рублю, а с казака по полтине, и с священников (чего и при польской власти не бывало) с котла по полтине; с казаков и с мужиков поровну от сохи по две гривны с лошади, и с вола по две же гривны, с мельницы по пяти и по шести рублев же брал, а кроме того от колеса по червоному золотому, а на ярмарках, чего никогда не бывало, с малороссиян и с великороссиян брал с воза по десять алтын и по две гривны; если не верите, велите допросить путивльцев, севчан и рылян...»⁶¹. Сохранилось много жалоб на хищничество гетмана Самойловича. Но всех превзошел Мазепа. Он еще за время своей службы при Дорошенко и Самойловиче скопил столько, что смог, согласно молве, проложить золотом путь к булаве. А за то время, что владел этой булавой, — собрал несметные богатства. Часть из них хранилась в Киево-Печерском монастыре, другая в Белой Церкви и после бегства Мазепы в Турцию досталась царю. Но Петру сообщили, что это далеко не все — много было зарыто и запрятано. С собой Мазепа успел захватить такие богатства, что имел возможность в изгнании дать взаймы 240.000 талеров Карлу ХII, а после смерти гетмана при нем найдено было 100.000 червонцев, не считая серебряной утвари и всяких драгоценностей. Петру, как известно, очень хотелось добиться выдачи Мазепы, для этой цели он готов был пожертвовать крупными суммами на подкуп турецких властей. Но гетман оказался богаче и перекупил турок на свою сторону⁶².

Сам собой возникает вопрос, почему царское правительство допустило такое закабаление Малороссии кучкой «своевольников», почему не вмешалось и не пресекло хозяйничанья самочинно установившегося, никем не уполномоченного, никем не избранного казачьего уряда? Ответ прост: в правление Алексея Михайловича, Московское царство, не успевшее еще оправиться от последствий Смуты, было очень слабо в военном и экономическом отношении. Потому и не хотело принимать, долгое время, в свой состав Малой России. Приняв ее, обрекло себя на изнурительную тринадцатилетнюю войну с Польшей. Оно само постоянно содрогалось от внутренних бунтов и потрясений. С восьмидесятых годов начались дворцовые перевороты, правление малолетних царей и временщиков. До самого ХVIII века оно пребывает в состоянии слабости. А там начинается Великая Северная война, поглотившая на целую четверть столетия его внимание и энергию.

Удерживать при таких обстоятельствах обширный, многолюдный край с помощью простой военной силы не было никакой возможности. Только с ее же собственной помощью можно было удержать Малороссию — завоевать ее симпатии или, по крайней мере, лояльность.

Казачье буйство, само по себе, ничего страшного не представляло, с ним легко было справиться; опасным делала его близость Польши и Крыма. Каждый раз, когда казаки приводили татар или поляков, москвичи терпели неудачу. Так было под Конотопом, так было под Чудновым. Казаки знали, что они страшны возможностью своего сотрудничества с внешними врагами, и играли на этом.

Надо было уступать их прихотям, не раздражать без особой нужды, смотреть сквозь пальцы на многие проступки и строго следить за соблюдением дарованных им прав. Все первые пятьдесят лет после присоединения Малороссии представляются старательным приручением степного зверя. Многие государственные люди в Москве теряли терпение в этой игре и приходили к мысли отказаться от Украины. Таков был знаменитый А. Л. Ордин-Нащокин, вершитель внешней политики при Алексее Михайловиче. Своими непрестанными изменами и путчами казаки до того ему опротивели, что он открыто высказывался за лишение Украины русского подданства. Только глубокая религиозность царя Алексея Михайловича, приходившего в ужас при мысли об отдаче православного народа католикам или магометанам, не позволяла распространения подобных тенденций при дворе.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

³⁸  Акты Южн. и Западн. Росии, III. № 369.

³⁹  С. М. Соловьев — «История России», т. ХI. М. 1961, кн. VI, стр. 116.

⁴⁰  Н. И. Костомаров — «Руина». «Вестн. Европы», т. IV, август 1879 г.

⁴¹  С. М. Соловьев — «История России», т. XII. М. 1961, кн. VI, стр. 487.

⁴²  С. М. Соловьев — «История России», т. ХI. М. 1961, кн. VI, стр. 21.

⁴³  Русский Биографич. Словарь, т. 23, стр. 145. СПБ, 1911.

⁴⁴  Г. Карпов. — «Критический обзор разработки главных русских ис­точников до Истории Малороссии относящихся». М. 1870, стр. 25.

⁴⁵  С. М. Соловьв — «История России», т. ХI. М. 1961, кн. VI, стр. 16.

⁴⁶  Там же, стр. 14.

⁴⁷  Н. И. Костомаров — «Гетманство Выговского». Историч. монографии и исследования, т. II, СПБ. 1863, стр. 186.

⁴⁸  Там же, стр. 142.

⁴⁹  С. М. Соловьев — «История России», т. ХI, М. 1961, кн. VI, стр. 51.

⁵⁰  С. М. Соловьев — «История России», т. ХI, М. 1961, кн. VI, стр. 54.

⁵¹  Там же, стр. 384.

⁵²  Н. И. Костомаров — «Гетман И. С. Мазепа», Русск. История в жизнеописаниях, Вып. VI, СПБ. 1876.

⁵³  С. М. Соловьев — «История России», т. ХIV, М. 1962, кн. VII, стр. 597-598.

⁵⁴  Н. И. Костомаров — «Руина». «Вестн. Европы», т. III, июнь 1789, стр. 449.

⁵⁵  С. М. Соловьев, т. ХII, М. 1961, стр. 366.

⁵⁶  Там же, стр. 368.

⁵⁷  С. М. Соловьев, т. ХII, стр. 374.

⁵⁸  А. Ефименко — «Малорусское дворянство». «Вестник Европы», т. IV, август 1891.

Александра Яковлевна Ефименко создала себе крупное имя в науки и неоднократно чествовалась на ученых съездах. Она открыла на севере России древнюю форму крестьянского хозяйства, так наз., «дворище», а некоторое время спустя, это же явление обнаружила в Белоруссии («печище»). Ее перу принадлежит ряд ценных работ по русской и по украинской истории. В 1919 г., она была расстреляна петлюровцами за то, что дала у себя приют преследуемому ими человеку. См. ее некролог, написанный С. Ф. Платоновым, в журнале «Дела и Дни», № 1. 1920.

⁵⁹  С. М. Соловьев — т. ХII, стр. 389.

⁶⁰  «Бумаги Императрицы Екатерины II», СПБ. 1871, т. I, стр. 389.

⁶¹  С. М. Соловьев — т. ХII, стр. 384.

⁶²  Н. И. Костомаров — «Гетман Ив. Степ. Мазепа». Русская Истории в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып. VI, СПБ. 1876.