№40 Юрий ХАПОВ (Россия, Хотьково) Два рассказа

Юрий Хапов - родился в 1939 г. на Дальнем Востоке, окончил МАТИ, лауреат конкурсов "Пастернаковское лето - 2007", "Пастернаковское лето - 2008". 

Коктейль*  Кукина

Эту историю автор пишет давно. Со времени начала действия договора об ограничении СНВ-1 между теперешними закадычными друзьями и стратегическими партнёрами.

Прошли годы ...

За это время изменилось мышление, военное противостояние двух держав ушло в прошлое, президенты улыбаются... Готовится к ратификации новый договор, СНВ-3.

 А десятки, может быть, сотни тысяч моих коллег повторяют вслед за героем рассказа: «Обуют нас, ребята...» Многие из них разделили его судьбу, отдав жизнь созданию ядерного щита.

Помним...

За стойкой скучал халдейской наружности крепышок при бабочке.

Склонившись перед зеркальцем, он старательно приглаживал белобрысые волосы, раскладывая их на косой пробор. Одновременно растягивал губастый рот – вырабатывал профессиональную улыбку. Идеальный пробор в ниточку, располагающая улыбка, почтительный кивок – таким он увидел бармена в голливудском фильме. Прилепить на своё лицо эту улыбку никак не удавалось: получался какой-то оскал. Но, Серёжа, упёртый парень: артистов-то учат. Попугай – и тот может по-человечьи.

Место бармена в ресторане «Урал» досталась ему не за красивые глаза. Бабка помогла. Приглядела местечко, пока он в армии кашеварил, заплатила, кому надо.

– Держись за место, внучек. Денежки...

Рос Серёжа шпаной, без родителей. Где б сейчас был, если б не бабуля...

...Кукин пересёк пустой зал и взгромоздился на скрипучий табурет у стойки.

– «Рябину», пожалуйста.

Оторвавшись от зеркала, Серёжа привычно приготовил «Уральскую рябинушку» –  здешний фирменный коктейль: рябина на коньяке, водка и апельсиновый сок.

– Миндаль не завезли. Может, арахису?

– «Не завезли...» – хмуро передразнил Кукин. – Тебе бы в сельпо...

Серёжа вспомнил про улыбку, поправил бабочку:

– Кешью? Фисташки?

Сколько же лет он сюда ездит? Двадцать пять? С шестьдесят восьмого... Этого Серёжи, небось, и в проекте...

...Город был закрытый. Инструктаж командировочным – строжайший. За трепотню лишали допуска. Значит, с профессией прощайся. А выявляли?.. В дни получки и аванса все злачные места под контролем... сотрудников. И по пьянке – не сболтнёшь. Профилактика! Смешно, до чего доходило. Стоило спросить – в каком цеху работаешь, разговор тут же прекращался: бдительность! Между собой, в гостинице, и то старались поменьше о работе. Ни-ни: кто-то говорит, а кто-то слушает. И докладывает... Всё было. Режим: враг не дремлет. Болты болтать – ступай на макаронную фабрику.

А что теперь творится – уму непостижимо. Потенциальный противник и реальный враг – чего уж кривить – сам приехал. Прямо на место: всё ему вынь и положь, а он будет «инспектировать»... Дожили! И кто удумал?..

Кукин раздавил в пепельнице окурок и решительно подвинул стакан:

– Ещё.

Серёжа «усилил» коктейль водочкой – он всегда так делал на повторный замес – и, улыбнувшись, поднёс огоньку. Ему хотелось похвастать новой американской зажигалкой.

Заокеанские инспектора хаживали в «Урал». Наберут кучу салатов, стейк и – от пуза. Хлеба не едят. А выпивка у них – после. У нас на полный желудок никто и не захочет. Хоть даром... Как-то раз Серёжа угостил их хренком – за счёт заведения. Хрен свойский, бабка готовила. Понравилось. Подал рыжиков солёных, отборных – полный кайф. И что характерно – едят, не боятся. Не проверяя... Только от бражки отказались, попробовали, но не стали.

Так и повелось, по-приятельски: он им местную экзотику, они – сигарет, зажигалку, жвачку. Серёжа замыслил, раз такой бизнес пошёл, устроиться к ним в обслугу: уха со стерлядкой, шашлыки на природе. Баньку с девочками... Перспективы!

Глянув на говённую импортную зажигалку, Кукин вспомнил презренную «фарцу» студенческих лет. Оперотряд...

– Вот как всё поворачивается...

...В сотне метров от КПП сборно-комплектовочной базы, под вековыми соснами расположился объект – типовые армейские домики, густо увешанные антеннами спутниковой связи. На штабном – два флажка: кичливый – USA, и наш – полыхающий степной пожар...

Кукин знал, конечно, и о договоре, и о процедуре взаимного контроля, но когда впервые увидел... Здесь, в святая святых, где бетонка и сосны, одноколейка под маскировочной сеткой и колючка «в три кола» со средствами слежения... На стриженом газоне, под звёздно-полосатым тентом, трое: рыжий верзила в погонах майора, женщина в шортах полевой формы и сухопарый, как ковбой из Техаса, сержант... Шезлонги, пиво (может, кола ихняя) – как у себя на Гавайях...

От неожиданной ярости Кукин чуть не задымился.

Пока оформляли пропуск, он нервно расхаживал, стараясь не смотреть в их сторону. Чертовня... кино... декорации... Сейчас прозвучит хлопушка... Камера! Снято! Домики сложат и увезут. Статисты побегут в кустики, публика – по своим делам.

Но где РЕЖИССЁР?!

– Взаимный контроль – ширма, – убеждал он своих вечером. – Обуют нас, ребята. Обуют... – искал понимания у коллег.

Коллеги были молоды и доверчивы. И смотрели на это иначе.

Вернувшись из командировки, Кукин заболел. Ослабленный иммунитет, объясняли врачи, давление, сердце.

Две недели ходил на уколы. Ругался с женой из-за диеты. Теленовостей не смотрел. Читал только Агнию Барто. Внучке. Ночами плохо спал: такое чувство, будто его предали, лично его... Когда всё же засыпал, измучившись, донимал один и тот же дурацкий сон.

...Лежит он у обочины, в засаде. Гранатомёт. «Икарус» из-за поворота. Вот поравнялся. Он вжимается в снег... приклад в плечо... ну, сейчас! И вдруг... у «Икаруса» выпускаются крылья... Он исчезает в облаке снежной пыли. Машина сопровождения с красным крестом останавливается, выходят двое в белых халатах: «Мистер Кукин! Плиз...»

Выздоравливал долго. В командировки не ездил. Но необходимость быть на заводе возникла, откладывать – ну, никак...

И в первый же вечер увидел их в «Урале».

Сидя за стойкой, Кукин лихорадочно соображал – как бы хорошенько ущучить... Чтоб достоинство не уронить, и чтоб знали, сучьи дети...

Прихватив со стойки свой стакан и сигареты, стараясь держаться по-хозяйски, он подошёл к столику:

– Хау ду ю ду! – приветствие прозвучало как команда: «Стоять! Вашу мать!»

Секундное замешательство – и тройка разом расплылась в улыбке: они не ждут провокаций от гостеприимных русских.

– Спасибо, мистер... А как вы поживаете? – отозвалась переводчица. – Меня зовут Фрида. Это – Дэвид, Иван. Ваше имя, пожалуйста? О-о! Мистер Ку-кин! Превосходно!

– Серёжа! Три «Рябины»!.. Не возражаете?

Рыжий и ковбой кратко переглянулись. Фрида смущённо улыбалась – этот русский изображает радушие, но слышно как скрипят его сжатые зубы...

– Как в Штатах со СПИДом? – пошёл Кукин в атаку. – Негров притесняете?

Сержант примиряюще поднял ладонь: стоп-стоп, мистер Ку-кин...

Но Кукина прорвало. Он разносил их внешнюю политику, устроенную для глупцов демократию, растущую уличную преступность...

Фрида, не глядя на Кукина, переводила. Её спутники, потягивая «Рябинушку», кивали в знак согласия:

– Вы правы, сэр, преступность растёт...

«Ага! Заёрзали, янки дудль», – отметил Кукин с удовлетворением и наддал:

– А Кеннеди за что? Белым днём! Мартина Лютера?.. Кинга? А Вьетнам? Надо скромнее, ребята! Совсем оборзели...

– Вэл, – прервал майор незадавшееся общение. – Спасибо, мистер Ку-кин, нам пора...

– Нехорошо гостей... вот так, – возник у стола Серёжа. – Платите и... «Рябины» больше нет.

– Надо было проще... – досадовал Кукин, возвращаясь в гостиницу. – Так и так, сучьи дети... ни хрена у вас не получится!.. И этот... холуй белобрысый, туда же: «нехорош-о-о...»

Накрапывал вечерний дождик. Люди шли по набережной в лёгком платье. Без зонтов. В открытых колясках на мокрое небо с изумлением смотрели дети. Со стороны сквера Победы доносился мурлыкающий голос Армстронга. Мимо проследовал автобус – к последнему рейсу на Москву.

– Домой бы... Надоело всё... – Кукин устало присел на скамейку.

...В гостинице ему стало плохо.  Имеющиеся под рукой средства не снимали приступ. Приехала «скорая»...

Острая сердечная недостаточность.

* коктейль - буквально петушиный хвост (англ.)  (Прим. автора)

май 1987 г. - февраль 2011 г.

Путешествия  по  карте

Наша семья много перемещалась по стране. С Сахалина до Калининграда, что на Балтике, с Кольского полуострова до южных границ Армении. Самолётом, поездом, автомобильным транспортом. Даже на вьючных животных. Имелась возможность видеть землю и сверху, с высоты нескольких километров и птичьего полёта, и проносящуюся за вагонным окном, и под ногами. Вот я и смотрел – жадно, ненасытно, как только в детстве бывает.

Тайга, тайга... Сопки, горные кряжи, реки. Реки большие. Когда едешь на поезде, мосты в окнах вагона мелькают стальными фермами, стучат, громыхают, железные. Страшно, отворачиваешься, глаза зажмуриваешь, уши зажимаешь. Много мелких речушек, мосты через них проскакиваешь в два-три перестука по рельсам.

Озёра. Самое большое – Байкал. «Славное море! Священный Байкал». Поезд его огибает с юга, в горах идёт, приходится даже тоннели проезжать. Тоже страшновато – фонари на мокрых стенах брызжут светом, паровоз гудит тревожно: эй, там, впереди, прочь с дороги... Электротяги ещё не было.

Попадались на пути города с чудными названиями. Например, Ерофей Павлович. Это Хабарова так звали. Ещё помню Новосибирск. Наш поезд «Владивосток – Москва» стоял целый час, наверное. Мы обедали в вокзальном ресторане. На третье был компот из сухофруктов с черносливом. Я их так много поел, что потом долго не мог даже запах их переносить. А ночью у меня сильно заболели уши, поднялся жар, рвота. Отец разыскал в поезде врача. Я не запомнил, был ли врач мужчина или обыкновенная тётя, но утром мама говорила: «ушник». Оказалось, что дело не в черносливе, как поначалу думали родители. Это было воспаление ушей после перелёта из Южно-Сахалинска в Хабаровск. В самолёте очень холодно было, отец водил меня в кабину и лётчики дули в мои валенки горячим воздухом.

...К утру жар спал. Я проснулся с завязанными ушами. Мама поправила платок на моей голове – торчали уголки – улыбнулась и сказала: «Зайчик». И уши почти перестали болеть... После, в дальнейшей жизни, у меня много чего болело, но никто больше меня так не называл.

А поезд всё шёл и шёл. Паровоз, резко вскрикивая, то прибавлял ходу, то замедлял – когда на подъём. Я сидел у окна – его снизу заткнули подушкой, а на голову мне, поверх платка, натянули шапку и завязали тесёмки – и продолжал смотреть землю.

За окном мелькали деревянные посёлки, станционные домики с надписью «Разъезд» и цифры – километры от Москвы. Чёрные, закопчённые малолюдные города.

– Кузбасс проезжаем, – сказал отец, – уголь здесь добывают, оттого и черно так.

Кузбасс... Что это за бас такой? Куда лучше – Зима, Чита... Или ещё лучше: Анжеро-Судженск.

К вечеру у меня снова поднялась температура, заболело в голове. Жаркие волны наплывали и тащили, качали, утаскивали куда-то... Не слышно паровозных гудков, стука колёс по рельсам. Качает и тошнит. Чудится, будто плыву на корабле по высоким волнам. Как сквозь вату еле слышен мамин плач и голос: «Может, сойти в Свердловске?» Какое-то кислое питьё с ложки. Снова плотный, жаркий туман. Корабль качает, волны захлёстывают палубу и белые буквы на чёрном борту: «Анжеро-Судженск».

Может, с тех пор у меня тяга к морским путешествиям, к городам и странам со звучными названиями?

Проехали за ночь Уральские горы. Снова лес. Волга... Ярославль... Это я помню.

Вслед за отцом я тоже всю жизнь ездил, летал, плавал и шёл по земле...

С некоторых пор путешествую по карте. Можно и по глобусу, но по карте лучше: земля всё же скорей плоская, чем круглая. Расстелешь на полу, ляжешь на живот и – вперёд! Вот они, материки, океаны, пунктиры морских путей, строчки железных дорог... Хорошо, когда с кем-то, интереснее.

Внуку двенадцать, он, конечно, знает, что земля круглая.

Задаю рейс: Одесса – Мельбурн, морским путём.

– Отдать концы, с якоря сниматься!

Назвать все моря, порты по пути следования... Можно усложнить мореходную задачу – назвать все проливы и каналы, какими соединены акватории.

Или: Таллин – Бомбей. Ну, с Богом...

Кильский канал, Па-де-Кале, пролив Ла-Манш, Гибралтар, Средиземное море, Суэцкий канал, Красное, Баб-эль-Мандебский пролив и... вот оно, Аравийское море. Индия. Бомбей.

Пришлёпали, слава морскому богу!

Жара... Духота страшенная. На рейде судов – плюнуть некуда. Столпотворение. Стали на якоря. Пить хочется... Стюард приносит манго со льдом. Команде по чарке.

– Ну, как, – спрашиваю своего штурмана, – умучился? Столько миль на вахте, за штурвалом... А в Бискайском каково пришлось... Молодец!

– Нам, моречманам, ништяк. Как считаешь, кэп, обратно пойдём на Владик или через пекло в Одессу?

– А может, ну их, моря эти? Вода и вода, что день, что ночь... Махнём на верблюдах, через Аравийскую пустыню?

– Ты что, кэп, – смеётся, – всю корму отобьёшь... Путь не близок.

Счастливое время...

Теперь он летает. Оттава, Нью-Йорк, Касабланка.

Я тоже летаю, во сне. Говорят: хорошо, значит, ещё растёшь... Географическую карту мира, которую мы с ним протёрли до дыр, облазив все уголки и помня все маршруты на всех континентах, я теперь не раскрываю: одному неохота, и на животе лежать трудно. Но главное – нет желания. Путешествовать по курортной карте, как другие, вообще смех. По плацкарте-то... Спасибо, я уж лучше пешочком как-нибудь. Пользуюсь, в основном, социальной картой пенсионера-льготника и картой Московского метрополитена. Станций много новых, иной раз и запутаешься, это тебе не Тамбов – Кейптаун с промежуточной посадкой в Антананариву.

Иногда открываю карту вин в нашем ресторане «Два капитана», пристанище вечных странников. Это недалёко.