№41 Светлана ДЕМЧЕНКО (Россия, Москва) Под иконой...

Светлана Демченко - член Союза писателей России, член Союза журналистов Украины, кандидат философских наук, доцент.

Под иконой...

«Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» 

(Евр.11:1)

Творчество  русского писателя и поэта Виктора Герасина настолько тематически многолико и ёмко, что сколько бы его ни изучал, ни исследовал, а палитра идейных оттенков, сюжетных пластов все равно не исчерпывается. Тем не менее, каждая новая тема литературных обзоров его произведений создаёт более предметное представление об их художественных достоинствах. В настоящей статье речь пойдёт о проблеме Веры в Герасинском творчестве.

Мы знаем, что писатель пишет преимущественно о русском крестьянстве, исторически и подвижнически выстрадавшим, как, пожалуй, и вся страна, свою нравственную, духовную самобытность.

Крестьянин (по Владимиру Далю) – крещёный человек, мужик, землепашец, земледелец.

То есть Земля, на наш взгляд, – его Крест. Любовь, Надежда и Вера, в ней – Кормилице и Владычице. И ею – Матерью, Родиной – он крещён и благословлён навеки.

Не в этом ли заключается Божественная составляющая страны и её народа, прежде всего той его части, которая живёт и трудится на земле?

Анализ Герасинских текстов показывает, что их художественная канва, говоря словами И.Ильина, впитала в себя "Божий луч, священные глаголы России, её священное пение в веках".

Литературные персонажи не напрямую, а опосредованно, берегут священный смысл родного края, Родины в её исконном понимании, демонстрируют настоящие родники духа: способность восторгаться будничными картинами бытия и страдать от постоянной всяческой его несправедливости, сохранять испокон веков христианские обычаи и обряды.

Так, встретив на своем пути Храм, молодые люди останавливают коня.

«Наталья вылезла из санок, отошла вправо шага на три, встала лицом к кресту, перекрестилась три раза, поклонилась.

– Сделай и ты так, – сказала Алексею. И он послушался. Так же отошёл от санок, перекрестился и поклонился.

– Это церковь Богоявления. Я всегда, когда одна или с кем-то иду, так делаю. Как увижу крест, который будто из земли вырастает, так обязательно поклонюсь ему. И на душе сделается легко и чисто. Вот как сейчас. Какая сила... Идёт человек домой. Устал. А крест увидел, и силы прибыли в нём. Своё, ведь, родное близко. Ты, Лёша, когда крест вдали завидишь, то остановись, перекрестись и поклонись ему. Так делали все наши предки из века в век. И нам не надо забывать этого».

( Рассказ «Сыпал снег Буланому под ноги».)

Писатель, как и его персонажи, отличаются повышенной впечатлительностью духа, обострённой отзывчивостью на настоящее, непреходящее в жизни, на Божье таинство, которым по умолчанию пленены их души.

Надежда и Любовь, сопровождающие каждого из них, не лежат на поверхности явлений, поэтому их мысли, направленные к Богу, порой бывают настолько прозорливыми, острыми, что уже сами по себе помогают проникать в сокровенную сущность Божественной исповедальности.

Это проникновение, если хотите, подсознательное озарение, подспудно формирует в них потребность в Вере.

«Спасибо тебе, спасительница ты моя, обращается к иконе герой. – Теперь уж погиб бы я, вон как Мураш, как Миша Остроух, как Юрка-карлик. Сколько их ушло на тот свет за этот год. А я вот с тобой, в радости, в покое. Дочка вон ко мне потянулась. А как же? Отец же я ей. Работу вот мне дали, старшим сварщиком в бригаде опять работаю. Живу тихо, спокойно. Это ведь только кажется, что пьющие весело живут. Не-е-ет, не весело. Они в постоянной болезни живут. В дикой болезни. Спасибо тебе. И сыночку твоему спасибо...

И думалось Серёже о попах, которых он знал по своему сельскому попу и не больше. Чего же это они не помогают людям. У них ведь в руках вон какая сила, данная Божьей Матерью. Так ставили бы на колени перед ней пьянчужку и заставляли слёзно вымаливать прощение. Нет, так тоже нельзя, так не отвратит она от пьянства. Должен сам найти её и пасть перед ней ниц. Вот тогда она снизойдет, тогда она накроет благодатью своей».

 (Рассказ «У каждого своя икона».)

В христианской традиции, как известно, вера – это ожидание того, на что надеются, уверенность в том, чего до конца не знают и не видели.

В том же рассказе "У каждого своя икона" читаем:

«Глядел на икону, на вознесённые вверх вроде бы с мольбой, с призывом руки Святой, и чувствовал, как в нём пропадает, истаивает желание опохмелиться. И удивился на себя, прислушался: "А уж и выпить не хочется. С чего бы это? Будто бы и не пил вчера до беспамятства. Даже неинтересно как-то". Посмотрел внимательно на икону, погладил её легко, спросил:

– Это ты меня уводишь от пьянки? Ты? Ишь ведь какая...»

Как мы знаем, тупики безрелигиозного сознания хорошо показаны в творчестве Ф.Достоевского.

В.Герасин опять-таки напрямую не говорит о них, но жизнь, размышления его героев о существовании без Веры, как бы вторгаются в невысказанную, не демонстративную каноническую православную ипостась.

В текстах многих рассказов вы не найдёте явного, очевидного озвученного принятия религиозного (православного) мировоззрения, взятого в его исторической, церковной форме.

И всё же отступление от Веры в большинстве сюжетов не принимается сельским людом как норма жизни.

«Бежит к молодухе этой – не остановишь. А она, знай себе, играет с ним. Из семьи он не уходит, не может переступить через это. И к молодухе не прибивается. То ли сам такой нерешительный оказался, то ли она его не принимает. Играть – играет с ним. И не больше того. И вот слушок прошёл: обвенчался Николай с молодухой в какой-то церкви. Не расписанных обвенчали. За деньги-то кого не обвенчают. Допытываться дети стали: как же так, отец? Ну, он им – не поминайте лихом, значит, судьба моя такая. Потихоньку ружьё взял и ушёл в луга, к реке. Видели его – долго сидел на бережку, всё на воду глядел. И догляделся. С двух стволов заряды в грудь вогнал. Вот ведь как сердце болело. Другой болью превозмог боль эту сердечную».

(Рассказ «Сыпал снег Буланому под ноги».)

Порой ловишь себя на мысли, что в определённых жизненных ситуациях хотелось бы, чтобы герасинские герои действительно были последовательными в религиозном мировосприятии, чтобы всегда поступали смиренно и праведно. Но В.Герасин – реалист, в жизни он видит её непредсказуемость и противоречивость.

«И я вырос, – читаем в рассказе "Газета". – И как-то всё некогда было читать бабушке, что пишут в газетах. Всё откладывал на завтра, всё спешил другие дела переделать. А бабушка-то, оказалось, не вечная. Тут и я остановился, как ушибся обо что-то невидимое, но больное: "Да как же я! Да что же я!"»

Писатель не рисует умилённо образ верующего, он поступает по-своему: больше пытается понять человека, метущегося и ещё только ищущего веру, смысл жизни.

«Жизнь... – вытягивая губы трубочкой, осудительно покивывал головой. – Полезная и вредная одновременно штуковина. А в целом – суматоха она, суета сует. Как это понять? Пожалуйста! Могу объяснить в доступной форме. Деревья не суматошатся, не суетятся. Ну, если только на ветру малость. Их жизнь такими устроила. Живые же существа, те, в которых кровь течёт, те особый вид на земле. Они ходят, они передвигаются, а потому задевают друг друга. Хочешь ты этого или вовсе не хочешь, но или ты сам, или тебя самого не обойдут, заденут да заденут. Вот я шёл, шёл, зашёл в овчарню, переполошил насмерть Самоху, зарезал овечку. Зарезал и ем её. А родись я с ней наоборот, то есть она человеком, а я овечкой? Ну и было бы всё наоборот! А как же?! Она посиживала бы теперь за столом, выпивала и закусывала бы мной, а я парился бы в кусках на сковородке. Значит, виноват я или не виноват? С одной стороны, не виноват. Я человек, она овца – и каждому из нас своё. Кто ей запрещал родиться человеком? Я? Нет, врёшь! А вот кто запрещал, того ты и ищи, с того ты и спрашивай. Да я, может, завтра быка пожелаю скушать! И скушаю запросто! Я на то имею полное право. И волк имеет полное право своротить холку быку. А я – волку. А волк, может быть, мне. Но это маловероятно. Так кто же мне своротит холку? Человек! Вот кто мне своротит, так своротит. Но это опять же, если он возьмёт меня, если я поддамся ему. А то может и ошибиться. Не дамся, и что ты мне сделаешь?! Я тебе, человек, и сам могу краники очень даже запросто перекрыть. Очень даже! Так-то вот, дорогой мой! Будь осторожен, против меня суматоху не заводи, потому как я сам суматоха, да ещё какая!»

(Рассказ «Суматоха».)

Вы не найдёте на страницах В.Герасина похвалы в адрес спасительной роли Веры или, наоборот, осуждения неверия людей.

Можно даже встретить некоторое неприятие христианских устоев жизни, попытку увидеть в них догмы. И хотя это вложено в уста подростка, но сама по себе эта авторская позиция примечательна.

«Как же я в ту минуту любил тех двоих, любил сильнее, чем самого себя! И ненавидел толпу до потемнения в глазах. Мне вдруг захотелось сделать что-то из рук вон отчаянное, дерзкое. Меня трясло. По лбу скатывался пот. И я всхлипнул от какого-то необъяснимого бессилия. Рядом я услышал тихие слова со вздохом:

– Хороши... Знать, греха не ведают. Не видать им добра.

Кто они, чем плохи, какой грех им надо ведать – ничего этого я не знал. Но знал почему-то другое: нет, и не будет им греха, и добра у них в жизни много будет – они красивы и независимы.

Они – это опять же я».

Почти по Достоевскому, у которого даже отрёкшиеся от Веры герои или сомневающиеся в ней, наглядно демонстрируют, что и их мировоззрение также может быть не менее целеустремленным, как и у фанатично верующего человека.

Для автора важно выявить всю глубину противоречивости человеческой души, поисков себя в этом сложном мире.

«Вдруг мне мечтать станет не о чем,

Вдруг мне тужить станет не о ком,

Это чуть-чуть станет мелочью –

Буду ли я человеком.

И услышал я простое:

Долгий путь твой – полпути,

Ты прошел через большое –

Через малое пройди».

К сожалению, не всем даётся легко этот путь. И писатель это понимает.

Изображая оступившиеся души, той же героини из рассказа "Шалица", например, он хочет понять логику её "падения", выявить внутреннюю "анатомию", определить все предпосылки и трагедию её греха, выразившегося в лёгком поведении, неисполнении своего материнского долга.

По этому поводу находим такие строки уже в рассказе "Гонимы вешними лучами":

«А как же? Хотим жить сладко да весело. А оно нет, природа, когда создавала нас, а особенно женщину, особую свою метку поставила: не преступи, преступишь – будешь всей жизнью наказана. Так оно и выходит, как природа захотела. Какая ещё в девушках тешится, тешится, ссутулится вся, на нет сведёт себя, а, глядишь, взял какой-то, выскочила, надела хомут на парня. И будто переродится, с претензиями враз к мужу: ты меня мало уважаешь, ты меня не ценишь, ты меня не так любишь. Видите ли, она уже давно знает, как уважают, как ценят, как любят. Мужик только с виду горд да суров, а разберись в нём, так он терпелив и скромен по сути-то своей. Вот и терпит, вот и выслушивает. А червь-то его посасывает, червь-то его подъедает. Не даст отпор вовремя, не пересилит себя, ну и покатился под откос, и слетел, как у нас говорят, с катушек. Запил, заколобродил. А как ему иначе, если он в самом главном своём мужском достоинстве ущемлён? Всё законно, это и есть наказание за то, что преступила девка перед природой, не дождалась своего суженого».

А вот другой пример: преодолевая внутреннюю озлобленность на друга, Николай переступает через неё и спасает ему жизнь.

«И нечего было тебе спасать меня, нечего соваться опять не в своё дело.

– Это уж позволь мне решать...

– А я говорю – не спасал бы!

Валерка уронил голову, сотрясаясь то ли от холода, то ли от придушенных рыданий.

А Николай, разморённый теплом большого костра, успокоено как-то, как бывает, когда выполнишь большое и трудное дело, думал: "Я вовсе и не тебя спасаю... Не-е-ет, себя самого».

(Рассказ «Костёр на снегу».)

И что ещё существенно, покаяние за недобрые поступки, за содеянный грех у Герасина скорее осуществляется именно перед людьми, а не показушно перед Богом. Оступившиеся где-то глубоко в душе просят и у Него прощения, вымаливают его бессонными ночами, но им очень важно знать, а что же скажут люди?

Опять-таки, подобное философствование в духе Ф.Достоевского, отголосками в чём-то напоминающее и Шукшинское "верование".

Но если у В.Шукшина "верую" означало "жить", то у Виктора Герасина добавляется: "по совести".

«Самое недоброе – это подставить человека под неприятности. Этим не пользуюсь по умыслу, но иной раз получается так, что случайно подставишь под удар кого-либо из близких, знакомых. И когда понимаешь, что сделал это ты, пусть не умышленно, а как говорится, по непродуманности, то на душе делается неуютно, покаянно. Долго стенает совесть от её угрызений. Её на самом деле будто собаки грызут».

(Повесть «Кружево».)

Когда же герой этой повести задумал строиться и получил от сельсовета разрешение на пользование земельным участком, но узнав, что сельчане протестуют, ибо там было старое захоронение предков, он без раздумий отказывается:

«Да я что же, не христианин что ли, на кладбище-то селиться. Нет уж, не хочу на костях людских жить. Греховное это дело, ни счастья, ни покоя не будет».

В.Герасина никак не назовешь "религиозным писателем", то есть таким, кто безоговорочно однозначно принимает религию, взятую в её церковной, даже исторической форме.

И когда имя Божие упоминается в сюжете, как в рассказе "У каждого своя икона", то оно прежде всего несёт в себе внутреннее состояние душевного мира героя.

«Творец и Создатель всего, Боже,

дела рук моих спешно исправь,

меня от всяческого зла избавь...» –

упреждает молитвы своих литературных героев писатель.

В целом для прозы В.Герасина характерен тот своеобразный фольклорный базис, та почва, которая заведомо направлена на осознание чувства связи с родной русской землёй, с несомненными её православными корнями, уроками Закона Божия, составляющими прежде всего нравственные устои народной русской жизни.

Через многие рассказы В.Герасина проходят мотивы Евангельской притчи о заблудшем сыне, связанные с верой в то, что единственное спасение человека кроется в возвращении к своим корням, к отчему дому.

Сегодня немало тех, кто пытается забыть эту вековечную истину и на индивидуальном, и на общественном уровне.

Эта "забывчивость" и приводит к выхолащиванию нравственности во многих сферах современной жизни.

У В.Герасина эта тема слышится особенно выразительно.

Она становится свидетельством утраты не только истинной, а не наигранной, Веры, но и упадка морального облика страны, реально наметившегося разрушения деревни, ухода из неё молодёжи, забывающей родной дом и родителей... Да и сама жизнь сегодня не способствует закреплению молодых рабочих рук на селе. Вот и маются старики-родители в одиночку.

«Все бы ничего, да вот один я остался. Жена, ты знаешь, три года назад померла. Детей двое, дочь и сын. Дочь на Урале живёт. Как после института уехала туда, так и осталась. Семья. У меня от неё уже правнуков трое. Дорого стало ездить. После похорон матери пока не приезжала. Всё собирается, а не удаётся.

Сын в Прибалтике. Служил там, он полковником ушёл в отставку. Тоже семья. И от него два правнука. Пенсии невеликие у военных. Тоже к отцу съездить накладно. Вот я и один. Огород не держу. Соседу отдал, Николаю. Огород-то мой добрый, с полным поливом, своя скважина. А в селе воды нет. Колхоз как рухнул, так и скважины забросили. Колодцы опять пооткрывали старые. Кто посильней – те свои скважины поделали. Но Николай меня не обижает. По осени и картошки даст на зиму, и капусты, и всех прочих огурцов-помидоров.

Обезлюдело село».

(Рассказ «Взойди заря»)

Библейская заповедь о почитании родителей своих также не цитируется и не провозглашается в текстах, но она подстрочно звучит во многих произведениях, усиливая идею единения родства, народа, исповедующих общие нравственные, религиозные ценности.

Читаешь Герасинские строки, и будто ощущаешь что-то вечно значимое в них, корневое – Божественное и мирское – одновременно.

И приходят при этом на память и Библейские заповеди, и то, чему тебя учили в детстве бабушки и дедушки, как впервые водили в церковь, и те же их сказки, и колыбельные, лампадки и иконы, перед которыми, каждый день, стоя на коленях, они обязательно молились и утром, и вечером... И как ты впервые вместе с ними осенил себя крестом.

Это, видимо, и есть свидетельство  присущего нам априори, не крикливого, спрятанного глубоко в душе, православного восприятия жизни, ставящего во главу угла наш нравственный облик.

У всех у нас дорога к осознанному православию разная. И никакие внешние её атрибуты, в том числе, и временнЫе, не могут по влиянию и значимости соперничать с этим подсознательным стихийным христианским мироощущением. Оно живёт в нас самих, и, поднимая глаза в молении к Небу, мы подсознательно соглашаемся с тем, что в мире испокон веков существует животворящая Природа-Праматерь всего сущего – эта великая таинственная Икона Святой Истины, под которой мы живём и умираем, грешим и любим, верим и надеемся. "Земля и Небо – замкнут круг, – пишет поэт В.Герасин. – И Бог в нём." Именно об этом и хотел нам напомнить наш современник – классик реалистической русской литературы Виктор Герасин.