№42 Владимир АБРОСИМОВ (Болгария, София) Галета капитана Скотта

Владимир Абросимов - прозаик, член Союза писателей России.

Галета капитана Скотта

–   ... И галету капитана Скотта!

Самые кошмарные разводы у людей, считающих себя интеллигентами. И мы тому – яркий пример. Как он был похож на бухгалтера, которому срывают годовой отчёт. Всё так с любовью оформлено: «раздел имущества» – в двух экземплярах. Каждый – на семи страницах: названия вещей, причины, пояснения, описания, аргументы. И слова как  вещи: эквивалентный обмен,  тождественный размен, обоюдовыгодные условия, взаимное согласие... Всегда, когда он принимает самостоятельное решение, его заносит не в ту степь. Мог бы ещё раз посоветоваться с женой – годы уже свожу и развожу. До чего же глупо?! Даже разводиться приходится в своём суде. Ах, Ленчик, Ленчик! Не пожалел репутации судебного заседателя. 78 вещей – себе, 93 – мне. Неужели их так много накопилось за наши совместные годы? А память? Какая память! Ничего в хозяйстве не упустит. Конечно, зачем мне шикарные «Жигули» последней марки? Могу просто разбиться, потрясённая разводом. Или магнитофон. «Грюндиг». Тлетворное влияние Запада – снова моральная гибель. Скульптура Кришны – он вообще ни в какие ворота не лезет. Восток, мистика, рукой подать до наркотиков, купания в Яузе, как в Ганге. И сколько ещё таких соблазнов... Нет, им может противостоять только человек подготовленный, натренированный в постоянной борьбе с искушениями обречённого мира и поэтому их не замечающий. Еще бы! Англия, СэШэА, Индия... Никому не нужны твои объяснения и основания. Нельзя же составлять список вещей, подлежащих разделу, так же убедительно, как и писать разящие статьи против происков империализма на фоне угасающей перестройки. Посоветуйся с женой! В последний раз, если не хочешь выглядеть заботливым дураком, дорогой Ленчик. «Если одна сторона ничего не имеет против вещи, предназначенной противной стороне, то ей следует поставить крестик». Противная сторона?! После такой галиматьи крестик нужно ставить на тебе. Мой уходящий. Муж. Худой, молчаливый, трагический. Перечень его истощил или будущая супруга? Что же мы имеем, то есть что они имеют? Сервиз китайский, телевизор цветной, приёмник «Сони», цейлонские скульптуры из дерева, пластинки с западной музыкой. Зачем они ему? Он все песни поёт на мотив Интернационала. Аквариум, ковёр персидский, кипарисовый столик, зеркало, обрамленное золочёной бронзой. Смотрись в него, Ленчик! Наслаждайся собой... Вот они – девяносто два крестика.

– И галету капитана Скотта!

Зачем тебе галета эта, Ленчик? Куда ты её денешь? Положишь, спрячешь, повесишь, поставишь. На трюмо из чёрного дерева? Она её выбросит в мусоропровод. Приспособишь вместо талисмана на ветровом стекле? Ты не суеверен. Да и зачем видеть перед глазами подпрыгивающую галету, похожую уже на плитку известняка. Ей просто нет места в твоей новой жизни. Как и мне тоже.

– Зачем тебе галета эта, Ленчик?

– Не задавай мне ответов, Дина.

Да. Раньше на вопросы, которые ему не нравились, он просто говорил: «отвали, мать». Очень мило это было. Это было, да сплыло. Нужно соблюдать протокол. А какой был симпатичный паренёк, приехавший завоёвывать столицу. Просто, Михайло Ломоносов из Соликамска.

– Я хочу её оставить себе, Ленчик.

– Зачем тебе галета эта, Дина?

– Так. На память.

– Странно. Не можем договориться о такой мелочи.

– Ленчик, пойми же ты наконец, женщины ставят некоторые мелочи выше принципов.

– Дина, ты никогда не отличалась сентиментальностью. К чему сейчас делать из мухи слона? Тем более, ты всегда делала наоборот.

– Ты имеешь в виду себя?

– Дина, прекрати! Лучше продумай свои предложения.

– Хорошо, Ленчик. Я продумаю.

– И ещё, Дина, не забудь, что я оставил тебе большую часть вещей.

Нет, он всё-таки похож на бухгалтера. Только перед ними я чувствую себя растратчицей. Но почему и он? Всего два месяца, как попал в другие руки, и где Ленчик, где душа – на распашку, где парень, готовый, не задумываясь, упорхнуть в Антарктиду, где он? Там человек сгорел... А что осталось? Хозяйская хватка и рэ-спэк-табельность. Да и не осталось – слепа баба в любви – а выкристаллизовалось. Сгорело так, что-то... культурный слой почвы. Ну, вот, листы пересчитаны. Все на месте. Заколоты скрепочкой. Уложены в элегантную папочку «адидас». Щёлк, щёлк – в руку влит никелированный «дипломат». Здравствуй и прощай, мой уходящий. Муж.

– И ещё одно, Дина. Не называй меня Ленчиком.

– Хорошо, Леонид Никифорович. Я продумаю и это.

– И будь посерьёзней. Ситуация требует.

– Обязательно, Ленчик. В следующий раз.

– Не забудь тогда мне позвонить.

– Я?!

– Ладно. Только не срывай голос. Я позвоню сам.

Он позвонил и я... Что делаю я? Мчусь к «Адриатике», как на первое свидание. В 45 не идти, а лететь сломя голову к мужу... бывшему, а не любовнику. Такие вещи Создатель не прощает. Он меня усёк у «Кропоткинской», а у Дома учёных настиг и обрушил такие громы и молнии! Но их можно пережить. А вот другое. Обрушить на женщину небесный водопад и выставить в общественном месте на обозрение – разве можно унизить сильнее? Видно, когда Создатель ещё был человеком, «прекрасный пол» насолил ему достаточно. До сих пор не прощает. Хорошо, что швейцар посочувствовал, остолбенев от моего вида промокшей курицы. Схватился майорской рукой за своё нестареющее сердце и строевым шагом двинулся за Лелькой. Спасибо ей, бедной. Умыла, высушила волосы, подкрасила, заговорила, вдохновила и подсадила к парочке студентов. Сиди, говорит, обсыхай, жди своего, дурочка. Как пить дать, явится после грозы, твой Ленчик. А вы, молодёжь, шли бы уже на чистый воздух, чем здесь терять зря время. Молодец, Лелька! Место для него подготавливает. Нравится ей Ленчик. А кому он не нравится?

Ну, вот, как пишут в пьесах: входит Леонид Никифорович. Представить только: Джек Лондон с «дипломатом» в руке появляется в «Адриатике». Сходство, конечно, поразительное. Это я ещё 15 лет назад отметила. А то, что он играет под него, стало понятно позже. А вот, что Ленчик умеет выходить сухим из воды, впервые вижу здесь. Ну, и, как пишется в пьесах: Леонид Никифорович подходит к столу, садится, ставит «дипломат» у правой ноги, плотно, надёжно, не уведёшь. Он словно боится расстаться с иностранным сокровищем.

ЛЕОНИД НИКИФОРОВИЧ: Здравствуй, Дина /ремарка: целует руку, студентка вздыхает/

ДИНА: Добрый день. /ремарка: на ее лице появляется вопросительная улыбка/

ЛЕОНИД НИКИФОРОВИЧ: /ремарка: с выражением некоторой скуки и усталости говорит/ летучка, заседание редколлегии, встреча с английскими журналистами. В общем, прозаседавшийся. Что ты выпьешь? /ремарка: достаёт пачку «Мальборо». Рассеянно смотрит вокруг, не забывая включить в поле зрения студентку. Студент не выдерживает. Достаёт смятую десятку. Кладёт на стол. Подходит официантка – вечно улыбающаяся Лелька. Сдачи не надо, небрежно произносит студент, с неприязнью поглядывая на Ленчика.

ЛЕОНИД НИКИФОРОВИЧ: А, может быть, Вы останетесь? /ремарка: студент выводит студентку. Ей явно не хочется уходить. Но партнёр неумолим. Леонид Никифорович чуть улыбается. Углами рта. Дина сидит с отсутствующим лицом, забыв о предложении что-нибудь выпить для облегчения. Как будто о чём-то думает. О чём она думает?

Обаяние – вот что является путеводной звездой в жизни. Талант подозрителен. От него всё можно ожидать. Сейчас нужны не талант или дарование, а способности, масса обаяния и искреннее желание быть исполнителем. Короче, нужно быть Ленчиком. Ничего за душой и всё – на лице. Беги, студент!

– Дина, но вот мы и вдвоём. Я слушаю твое предложение.

– Поедем в Кижи, Ленчик.

– Я тебя просил быть посерьёзнее.

– А я и не шучу. Сядем в твои «Жигули» последней марки, прихватим «Грюндиг»...

– Алевтина уже уехала на «Жигулях» в дом отдыха.

– Уже устала, бедняжка.

– Прекрати, Дина! И перестань курить твой «Беломор».

– Почему перестать? «Беломор» – наша советская гордость.

– Оставь её в покое, когда СССР во мгле. Помнишь Уэлса... «Россия во мгле». Теперь она надвигается и на нас. В очередной раз. Но из-за перестройки, которая ведёт в тупик. И что день грядущий нам готовит? 

– Потерпи, Ленчик. Уже недолго осталось.

– Дина, ты применяешь запрещённые приемы.

Я?! Я применяю запрещённые приемы. А то, что он бросил меня, это – разрёшенный приём. А то, что Алевтина с издёвкой заявила, как ты можешь жить с женщиной, которая пахнет «Беломором». Это – тоже разрешённый прием. Да все наши отношения основаны на запрещённых приемах. Иначе, все давно бы впали в мертвую спячку.

– Дина, не молчи. Я – в глупейшем положении. Алевтина звонит каждый день и спрашивает, чего мы не поделили.

– Чего тут сложного? Скажи: не поделили галету капитана Скотта.

– Она поднимет на смех нас обоих, а за нею вся когорта приятелей и неприятелей.

– Знаешь, Ленчик, иди ты...

– Договаривай!

– Иди ты к своей Алевтине.

– Я пойду к ней. Ты за меня не волнуйся. Но пока её нет, давай решим окончательно всё.

– Что именно? Отказ от «Беломора» и переход на дорогое теперь тебе «Мальборо». Не дождёшься. А куда ты так спешишь, рвёшься и всё рвёшь так неумело?

– Я не спешу. Спешат другие.

– Куда?

– В Африку, Дина. В Африку.

– Теперь уже Африка. Свадебное путешествие?

– Ты газеты уже не читаешь?

– Да, с тех пор, как ты  стал в них появляться. В качестве автора.

– Спасибо, за комплимент. Но, независимо от него, Африка бурлит. Жёлтая Африка становится красной. Неплохо звучит. А?

– А ты-то сам там не почернеешь? Хотя какое мне дело до Африки, когда у нас дома – бордель.

– Ну, вот там и отдохнём немножко от борделя. Переждём. Были уже такие примеры в нашей истории, только в других странах. Горький, в частности. Не пропал, вернувшись вовремя с Капри...

– А что же ты его имя упустил? Может быть, оно тебе пулемёт напоминает?

– Дина, великие в именах не нуждаются. Достаточно фамилии. Пушкин, Шекспир, Хэмингуэй... Имена остаются для всех остальных. Или даже клички.

– Ленчик, например.

– Откуда в тебе столько злости?

– Злость – привилегия брошенных, не по их вине, женщин.

– Дина, верни мне галету капитана Скотта! На прощанье.

– Ленчик, ты просто – мародёр!

– Я тебя просил, не называй меня кличкой.

– А как тебя называть? Теперь – по фамилии?

– Нет. По имени и отчеству.

– Леонид Никифорович, сначала Вы выбили у меня почву из-под ног. Теперь хотите лишить воспоминаний.

– Ну, что ты хочешь взамен? Вот список. Выбирай. Что?

– Любви, Ленчик! Хочу любви элементарной.

– Извини, Дина. Я на минуту туда, куда и президенты пешком ходят.

– Боже, я возбудила лишь мочевой пузырь! Боже...

Любви. Хочу любви элементарной. Дина-Ундина. Какой-то кошмар. Она накачивает себя дымом, как воздушный шар, чтобы улететь куда-то, но куда? Мы улетали. Города, страны, континенты. И за ней постоянно тянулся след дыма, как за подбитым самолётом. Проклятая привычка – курить папиросу до половины, бросать и начинать новую. Затянувшийся на пятнадцать лет фокус: папиросы, возникающие из карманов, носовых платков, заложенные в книги, под подушкой, в ванной. Пепельницы на подоконниках, в спальне, на пишущей машинке. Я чаще видел папиросу в её руках, чем женскую сумочку. И до сих пор не знаю с кем я жил: с женщиной или с пачкой «Беломора». Ну, да это ослепительно: Дина-Ундина – вспышка магния, папироса, прикуренная от кого-то. Не женщина, а умопомрачительный фейерверк. Пятнадцать лет назад. Дина-Ундина. Пятнадцать лет спустя – гора окурков «Беломора» в хрустальной пепельнице на столе в «Адриатике». Воспоминание о женщине. И мольба: хочу любви элементарной. Откуда её взять? Неоткуда, Дина-Ундина. У неё, видимо, с детства уже была готова форма, в которую предстояло меня отлить. На её стороне – сила пресса, и ей попалась болванка из мягкого металла. Баббит. Она создала из меня изделие. Образец для выставки. Смешно отрицать, смешно восхищаться, но ещё смешнее продолжать наращивать давление, когда изделие нуждается уже лишь в регулировке. Но прессы всегда запрограммированы на один режим. Дина-Ундина. Дело не в «Беломоре» и не в Алевтине. И то, и другое – не фатально. Просто изделие – это возмездие его создателю. А у образцов – уже своя жизнь.

– Итак, Леонид Никифорович. Хочу любви элементарной.

– К ней обстановка как-то не располагает.

– Почему. Предлагаю вполне увлекательный вариант. Меняю галету капитана Скотта на... Ленчика.

– Игры продолжаются?

– Да, как в детстве. В нашем дворе была такая игра – «в жмурки». Я тебе рассказывала. Захватывающая игра.

– Я знаю. Мы все прошли через неё.

– Да, не прошли, а продолжаем. Вот мы стали большими, даже стареющими и всё ещё играем на фоне нашего уже одряхлевшего великого государства. Только теперь у нас обоих завязаны глаза. И никто не предупреждает, где «жарко», а где «холодно». Пожалуй, даже наоборот.

– Это у тебя временное. Пройдёт.

– Пройдёт и это.

– Жаль, Дина, что мы сейчас не пришли к единому мнению. Но использовать эту галету как способ открыть глаза... К чему?

– Молодец, Ленчик! Развод делает людей проницательными. Ты можешь поставить девяносто третий крестик.

– Когда?

– В следующий раз.

– Ты – опять за своё, Дина!

– Но у меня нет её. Сейчас. Неужели я должна носиться с твоей галетой как с писаной торбой?

– Хорошо, я закажу такси и подвезу тебя. В какую сторону?

– В противоположную, Леонид Никифорович.

Упрёки. В любой фразе, взгляде, жесте. В конечном счете, остаётся всегда одно – перечень обид. Обвинять в том, что уходишь. Нелепо. Но такова норма. Оправданы всегда те, от кого уходят. Дина-Ундина – умная женщина, но и она считает, что её обманули. Развод уравнивает всех женщин – красивых и безобразных, умных и глупых, лишённых предрассудков и нашпигованных ими. Не смерть, не измена, не ложь, а менее драматичное и узаконенное – развод, вот, что им непереносимо. Это им напоминает о вечной слабости – невозможности остановить уход. Кого обвинять в том, что наши чувства становятся похожими на цветы из гербария раньше, чем страница перевёрнута? Дети? Но их нет. Сначала, казалось, что нет условий. Потом было слишком много условий, а значит, было некогда, теперь уже нет смысла. Я не бросаю того, чего нет. Я расстаюсь лишь с тем, чего уже не будет. Вот с этим Дина-Ундина не может примириться. Можно примириться с потерей любви, но не с потерей власти. Взяла бы и родила. Что-то должно быть между двоими больше, чем то, что когда-то их связывало. Но его нет. Есть увлекательная деятельность в качестве судебного заседателя. Хобби. А надо было просто рожать. Вместо этого тащила меня, как баржу, по служебной лестнице. Дотащила. Остановилась взглянуть на детище её заботливых рук. А баржа уплыла дальше. К другой женщине. Смешно. Я знаю, что она меня бросит. Даже не бросит, а оставит. Даже не оставит, а мы просто разойдёмся. Это так. Для неё я просто – очередной этап. Сейчас её устраивает только заграница. Не стесняясь, она сформулировала своё кредо: тот, кто сейчас ездит, тот и живёт. А тот, кто сидит на одном месте, тот и останется в дураках. В искренности ей не откажешь. Она не говорит, а рубит с плеча: я буду с тобой, пока ты – в седле. Она будет со мной, и ни с кем другим. Это точно. Но до тех пор, пока ей не надоест ездить на «Жигулях».

Потом придёт другой виток, как на спирали, появится «Волга», например. Водители меняются, пассажирка едет дальше. Молодой красивый здоровый зверь с чистой анкетой – идеальный вариант для заграничного работника. Женщина, которой мало жить, ей нужно пожирать эту жизнь. Попробуй найти что-то более подходящее, когда тебе из лучших чувств советуют: лучше жениться, чем менять профиль в твои годы. Разведённый мужчина в наших условиях – бесперспективный кадр. Да и что менять? Жизнь? Она одна. Её не сменишь. Остаётся дерзать. Раньше – Европа, Америка, Индия. Теперь, по крайней мере, Африка. А дальше? Антарктида?! Но там – ледяное безмолвие, там нечего разоблачать и клеймить. Она – для капитана Скотта, а не для меня. Не для таких, как мы. Остаётся Россия. Но в России, как в космосе, сердце разорвётся от перегрузок. Дома хорошо начинать жить персональным пенсионером. Ох, до чего же нас избаловала советская власть?! Для нас – «Адриатика». Только здесь всё может или должно произойти. Театр. Дина-Ундина. Её всегда тянет сюда. Якобы, кресла здесь стоят в виде подковы. Символ счастья. Привязываться к деталям, которые к счастью никакого отношения не имеют. Находить в них скрытый смысл. Подкова.  Галета капитана Скотта... Алевтина расхохоталась, сказав, эта галета ей не по зубам. А кому она по зубам? Если бы я её не показал в Бомбее, не было бы глупейших разговоров в Москве. Алевтина советует нам обоим сходить к психиатру, пока не поздно. Может быть, она и права.  Я нашёл целый ящик галет на последней стоянке англичанина. Ящик твёрдых, как фанера, галет. И все они куда-то разлетелись по рукам. А теперь жду, когда Дина принесёт всего лишь одну. Последнюю...

А славный был перелет из Бомбея к Южному полюсу. Самолёт уже выруливал к взлётной полосе, а мой паспорт ещё путешествовал по рукам чиновников. Дина бросалась на них, как матадор, но они тоже не вчера родились. Моё путешествие, кажется, заканчивалось, не успев начаться. Алевтина считает, что финалом подобных притязаний к Антарктиде становится место корректора в провинциальной газете. Но финал был другой. Дина-Ундина исчезла. А главный чиновник, как будто и ждал этого. Взглянул на потолок, потом на часы и лихо шлёпнул печать в паспорт. Улыбнулся и подал его мне, козырнув на прощанье. Ну, что же –  не везде советских любят, но всё равно – «сэнк ю вери матч». Я спокойно вышел к лётному полю. Никто не останавливал: всё было ясно – пассажир опоздал. Но самолёт стоял на взлётной полосе. Я вскочил на подножку автозаправщика. Водитель постучал пальцем по голове. Чёрт с ней, пусть у меня не все дома. Гони! Оказалось, водитель думал совсем о другом. Перед самолётом – Дина-Ундина. Она замерла так, как будто её распяли на невидимом кресте. Я карабкался по верёвочной лестнице, пилоты ругались как извозчики, а она стояла, раскинув руки, зажав в зубах свой любимый «Беломор», папиросу то есть. Её гнуло струёй воздуха как былинку, но она держалась, не сходя с места. Есть женщины в русских селеньях, не без иронии заметила по этому поводу Алевтина. И добавила: ненормальные. Дверцы захлопнулись, самолёт качнулся, поплыли поля. Я увидел её. Она уходила по взлётной полосе. Сгорбившись. Дина-Ундина. Женщина, останавливающая самолёты. Не бросай навсегда меня! И галету капитана Скотта...

Теперь бесится Алевтина. Завтра вылет, в квартире – бордель, по известному уже ей выражению бывшей супруги. А у бывшего главы семейства, видите ли, деловое свидание. Знаем мы эти деловые свидания перед отлётом. А ей приходится готовить званый ужин. На чемоданах. Почти свадебный вечер, обещанный ещё пять лет назад. Для кого? Друзья мои, вдруг, все оказались чуть не при смерти. Двигаться – только по направлению врача. Какая липа. Они все – стеной за Дину-Ундину. Придут одни родственники. Хорошо, что не мои. Думаешь, женишься на женщине, а оказывается, что – на генеалогическом древе. Ах ты, Дина-Ундина!. Всё играет «в жмурки». Приятелей – пол-Москвы. Почему бы и не играть?! Женщина свободная, всё – при ней. И галета – тоже. И га-ле-та – тоже! Как у капитана Скотта. Да и сама она – капитан Скотт. Как это она сказала... В Бомбее. Ночью. Ленчик, так кажется, сказала она, счастье, как Антарктида для капитана, должно быть всегда чуть-чуть недосягаемым. А мы хотим досягаемого счастья?! Это я сказал? Нет. Что-то другое. Ну и пресс: её слова помню, свои – нет. Где же ты, женщина, останавливающая самолёты? Лучше бы её и не было. По крайней мере, легче, когда не знаешь, что такое может быть. Но, правда, благодаря ей, репортаж о приключениях вокруг галет капитана Скотта получил премию. Ирония судьбы. С него-то и начался взлёт Ленчика. Полёт. Отлёт. Уход.

– Здрааав-ствуйте, Ленид Никифорович!

– Здравствуй. Где ты успела уже набраться?

– В суде, дорогой. Боржоми – колоссальный напиток. Сбивает с ног.

– Веселились?

– Как обычно, при разводах.

– А я подумал, ты наиграла Мендельсона для очередной пары.

– Очень интересное заключение. Почему?

– Сияешь, как медный таз на солнце. Смотреть больно.

– Ох, Ленчик, ты же как всякий провинциал больше всего ценишь стиль. Что с тобой? До-ро-гой! Кто тебя мучает? Кто тебе лапу отдавил?

– Перестань паясничать!

– Я же сияю! Как медный таз. Что мне остаётся делать?

– Я улетаю завтра.

– Один?

– Почему один?

– Ты сказал: я улетаю завтра.

– Мы улетаем завтра.

– Они. Улетают. Завтра. Завтра. Улетают. Они! Давай выпьем. Посошок на дорожку.

– У меня уже нет времени.

– Разве это причина? Вон там стоит «Наполеон». Твой любимый герой. Хочешь, я закажу?

– Дина?! У меня нет времени.

– Жаль, что выбрал себе в герои Наполеона, а не капитана Скотта.

– Я им стану, если ты принесла галету.

– Дудки, Ленчик. А ты помнишь, как мы одурачили чиновников в Бомбее? Я даже заплакала от радости на взлётной полосе. Потом.

– Я этого не мог видеть.

– Да, конечно. И вот ты вернулся. Ты бежал от самолёта. А я бежала по взлётному полю к тебе. На встречу с тобой!

– Что ты выдумываешь, Дина? Я прилетел неожиданно. Ты купалась в ванной...

– Ты всё помнишь. Может, ты не хочешь забывать? Или не можешь? Первая ночь после Антарктиды... Галета. Капитан...

– Я помню.

– И то, что я сказала о счастье?

– Да, я помню и это.

– И то, что ты сказал?

– Что я сказал?

– Ты сказал: доберись капитан до стоянки, то подарил бы своей англичанке полюс.

– Вот этого я не помню.

– А потом пошутил. Тогда у тебя это ещё получалось: пока галета с нами, мы дотянем до любого полюса. Не до-тя-ну-ли!

– Неужели я был таким губошлёпом?

– Угу. И это было прекрасно. Но ты прав: пора завязывать с прекрасным прошлым. Оно уже не внушает доверия.

– Я готов. Дина. Дело за тобой.

– Леонид Никифорович, галеты... нету.

– Дина?!

– Понимаешь... Представь себе: сидит в комнате женщина. И думает. О чём думает брошенная женщина? Естественно о том, с кем ей жить дальше. А если и есть с кем, то стоит ли жить с ним?

– Подожди. Причём тут женщина? Комната?

– Так вот, не перебивай. Женщина сидит и думает: ушёл – ушёл. Не ты первая на этом свете, не ты последняя. Ушёл. Правда, не в Антарктиду, а к Алевтине. Что же тут ненормального? Каждому покоряется что-то одно: кому – континент, кому – приятельница жены.

– Оставь Алевтину в покое!

– Слушай дальше, дорогой. Женщина сидит и смотрит на галету. И знаешь, что она понимает? Очень простую вещь. Очень простую ошибку.

– Я не знаю. И не знаю, для чего мне это нужно знать.

– Этой женщине надо было стать твоим мужем, а тебе – его супругой. Ох, что бы было?!

– В этом ошибка?

– Угу. И тогда бы мы, как ты сказал, дотянули до любого полюса. А теперь тебе уже ничто не поможет. Ты – человек не золотой, а позолоченной середины, взлелеянной перестройкой. Таких полюса не интересуют, их интересует лишь комфорт. Прежде всего, внешний.

– Поэтому ты откажешь мне в последней галете капитана Скотта?

– Угу, Ленчик. В Африке она – ни к чему. Там есть бананы.

– Ты очаровательна! Женщина, останавливающая самолёты. Верни мне её, всё-таки, Дина. Хоть – на время!

– Её нет, Ленчик! Правда. Представь себе: я съела её... галету эту.