Валерий Сухарев - поэт, журналист, музыкант,член Конгресса литераторов Украины, победитель конкурса"Пушкин в Британии" (Болдинская осень в Одессе 2008), имеет публикации в Российских и Украинских СМИ.
Pittura colta*
Е.Ж.
Горизонт над морем - это и есть разлом
октября,если глядеть с прибрежных
улиц и променада; зренье берет в наем
диоптрии сытого воздуха, всякий миг
меняющего освещенье, и мы, с тенью вдвоем,
кажется, заблудились в этом небрежно
разбросанном антураже;слышится детский крик
с площадки поодаль, вьется и кружится сеттер,
с неизбежностью рока приносящий мяч;
морская же синева и желтый лиственный ветер -
пейзаж в национальных цветах - угодно ли вам?;
шевро октября, единственного на свете,
колер жизни ни холоден, ни горяч,
паутинки, паттио туч, листва и листва.
Немного еще, и день сократится в придаток
вечера с ночью, еще какие-то дни -
и ты не придешь сюда без кашне и перчаток,
без термоса с кофе, без огненного коньяка;
из-за листвы природа полна опечаток
различного свойства, но не раздражают они,
поскольку и в этом видна господня рука.
Я слышу, что ты говоришь, а по мне - не надо
каких-либо перемен, подсказок и жестов
со стороны судьбы, и так хватает надсада
существования, длительных гулких снов;
чтоб осмотреться, довольно единого взгляда,
и время становится временем, место - местом,
все тавтологично, как песня без слов.
Воздушные ямы времени, тупики, капканы
досужих мыслей, свершенье каких-то трудов -
чем там мы живы еще, припав к стакану? -
каких-то трудов, чей жалок, считай, результат;
жизнь вхолостую вращается неустанно,
в памяти не остается твоих следов,
только случайные речи, спокойный взгляд.
Нечего здесь и думать о новой юдоли,
незачем и помышлять о втором дыханье,
ничто не врачует так, как присутствие боли
в распотрошенном осенью этой мозгу;
паки и паки, ты спросишь, я отвечу - дотоле,
точнее же не смогу; и море лежит, как в лохани
белье с синевой. Ей-Богу, точней не смогу.
* - (новеченто, стиль в живописи постмодернизма) (авт.)
* Pittura colta - ит., букв. – ученая, просвещенная живопись – художественное течение в европейской живописи постмодернизма, возникшее в Италии во второй половине 1970-х гг. Постмодернизм как художественное и культурное движение явился результатом отрицания: модернизм отрицал классическое искусство, однако сам в свою очередь став традицией, привел к своему отрицанию и к возврату предмодернистских форм и стилей.
Основой постмодернистской эстетики стало обращение к классическим традициям: движение питтура кольта как часть этой эстетики проповедует возврат к неотрадиционализму на основе изучения искусства прошлого, главным образом классицизма, пытаясь по-новому преобразовать его.
Специфика этих заимствований заключается в неклассической трактовке предшествующих традиций, соблюдении определенной дистанции по отношению к ним: исторические образы воспроизводятся долей импровизации, отличаются остроумием и несут на себе печать плюрализма и терпимости. Являя собой слияние разных исторических эпох и современных субкультур. (ред.)
У антиквара
В ливень по набриолиненной мостовой
пробегают нервные тики неона, линза витрины
туманится, вся в слезах ни с сего, ни с того;
за линзой декор оттенков жемчуга и осетрины.
Антиквариат.Цветы граммофонных труб -
лилии и табаки, их соседством убитая прялка -
колесом от телеги; и клавикорда труп
с перламутровой челюстью; фляга-палка -
для любителей выпить в Альпах; мелочь иных
вещиц, подобно чёткам, увлекающим пальцы,
уводит вглубь магазина, к биг-бенам стенных,
с ангелами-англичанами...Чтоб так состариться,
надобно было опрятно и скромно жить,
как тот, например, барометр, не врущий поныне:
сказано - "дождь", и последний, как Вечный жид,
носится переулком, что твой демон в пустыне.
Вещи глядят вовне и по сторонам,
словно в гостинице - не признавая друг друга,
вежливые, дорогие, чужие нам,
и это у них еще сильней от испуга -
сдвинуться с места, выпасть из ряда вон:
насиженные места, налёжанные футляры,
пылкая пыль на люстрах, бирюлек звон;
и продавщица с фарфоровой и школярной,
как у статуэток фривольных, улыбкой; она,
вытягивая зрачки из компьютерного болота,
смотрит на вас, неприятно удивлена,
будь вы хоть Карл Великий, хоть рыцарей рота.
В мониторе поют клиентура и цены дня,
выделены женихи и Умберто Эко...
Не гляди двадцать первым веком, дружок, на меня,
ибо сам я - наскальная тень, преддверие человека.
Я такая даль заевклидова, что меня
не возьмут ни твои астролябии, ни радары...
Посмотрела сквозь, как в окно, никого не маня,
заглянуть в этот рай, ни за деньги, ни даром.
Пение
В январские ясные дни архитектура поёт
сразу на всех доступных металлу и камню
наречьях, по крюкам орнаментовки, либо без нот,
по камертону арок и черепицы; слегка мне
доносит хор, голоса; деревья мычат, безволосы,
разглаживая кору на античном ветру,
взмахивающем в колоннаде; и проклятые вопросы
кошачьих хвостов - как скопище загнутых труб.
В ветреные такие дни, когда светотень лежит
на панелях газовой тканью, сидит на парапетах,
колени сведя, как девушка, пряча во лжи
перспективы свое существо, - когда все это
прянет в лицо вам с настырностью ветра и света, -
пение прекращается; и, что-то себе говоря,
удаляется автор стихов; лишь слепок лета
с карнизом обвалится, вечером, на сквозняке января.
Растения
На подоконнике и поверх декабрьского дня,
в позах Павловой и Петипа сияют растения,
живущие сами себе, а не для меня,
и способные хоть кого довести до растления.
И ты вот - одна из них, хоть иных кровей:
кровать не застелена, вянут недельные розы,
опадая куда попало - левей, правей,
неопрятно старея, но не меняя позы.
А те все делают знаки, вьются, молчат;
их минорный балет на фоне грузного снега;
или летом, внутри пылевого луча, -
у них, поглядеть, демисезонная нега.
И ты их все ластишь, аж расцвело окно,
ни локтя поставить, ни выглянуть, чтобы белело
в сумерках тихих лицо, потому что оно,
как и лепесток от розы, сбежало от тела.
Полет
Е.Ж.
Отбившись от стаи, над Балтикой, наискосок и
ложась на крыло, летит серый гусь,
овины и риги под ним - с высоты - что киоски,
где продаётся газета с названием "Не вернусь".
Птице вольготно в небе, и он - вожак,
чья стая растаяла, серебря крылом
сумерки; это всё-таки гусь, а не кожан,
и ещё не известно, какой повезло
твари менее, летящей по ветру:
небесная миля - не ровня тому километру
сухопутных сусликов, стынущих ночь напролёт...
Отбившись от стаи, он продолжает полёт;
вдали дымит Финляндия, тяжёлый рок,
пряники домиков, сырные диски, бани; серый нырок
окликнул...
У птиц своё одиночество, как у собак,
а наше им незачем, как восклицательный знак,
иные там междометья в гортани спира...
Человек, как никто, способен забыть номера
собственных автомобилей, телефонов; и он
особенно, и как никто, обречён.
Птица устала листать стемневший простор,
Господень мир заметает, свистают бореи;
гусь садится на воду и крылья простёр,
люди глядят вослед, крестясь и добрея. |
Наша словесность