№12 Алексей МАКАРОВ (Росия, Москва) Сенинский дачник

Сенинский дачник

(Михаил Николаевич Загоскин)

Река времён в своём стремленье

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остаётся

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрётся

И общей не уйдёт судьбы.

Гавриил Романович Державин

Год назад жители Чеховского района Московской области отмечали со всей страной 220-летие со дня кончины одного из крупнейших драматургов России, в летнее время проживающего и отдыхающего, в приобретённом  им имении Сенино, невдалеке от того места, где сегодня размещается подмосковный санаторий «Русское поле».

В прошлом году исполнилось двести двадцать лет со дня рождения русского  писателя-историка, поэта, драматурга, театрального и общественного деятеля ─ Загоскина Михаила Николаевича.

К сожалению, как-то мы, писатели-краеведы Чеховского района Московской области, а, по существу, и вся районная общественность, оставили без внимания и почти незамеченным и неотмеченным это событие. Мне как человеку ранее, вместе с покойным учителем Алексеем Михайловичем Прокиным писавшим, о земляке Загоскине, особенно неудобно, неуютно и стыдно от того, что случился такой казус.

По видимому со мною это мнение разделяет краевед Супова Агнесса Андреевна ─ автор книги «Край родной», историк-краевед Вешняков Алексей Сергеевич и многие другие.

Поэтому я принял решение (с некоторым опозданием) восполнить пробел и предлагаю к публикации небольшой очерк- добавление ко всему тому, что ранее было отмечено

нашими краеведческими исследованиями в периодической печати и средствах массовой информации.

Так получилось, что в краеведческих книгах о южном Подмосковье, написанных и изданных совместно с А.М. Прокиным, и в одиночестве  не было достаточно уделено внимания жизни, отдыху, лечению и пребыванию в Лопасненской округе знаменитого драматурга , романиста и общественного деятеля Загоскина Михаила Николаевича, героя Отечественной войны 1812 года, кавалера многих орденов Российской империи, автора первых российских исторических романов, высоко оценённых корифеями русской литературы: А.С.Пушкиным, В.А.Жуковским, С.Т. Аксаковым и другими.

В  год выхода в свет романа «Рославлев» или русские в 1812 году» Михаилу Николаевичу Загоскину шёл 43 год и ему к этому возрасту достаточно часто стали  докучать болезни, в том числе, хронические. Они заставляли обладателя  хворобы думать о сколько-нибудь постоянном лечении в преддверии наступающей старости.

На часть денег, полученных в счёт гонорара ─ 40 (сорок тысяч) рублей ассигнациями за будущий вышеупомянутый  роман придворный чиновник четвёртого класса (действительный статский советник), камергер двора Его Императорского Величества, согласно «Табели о рангах», его превосходительство, романист и комедиограф, отец русского исторического романа «Юрий Милославский» ─ Загоскин Михаил Николаевич, по свидетельству сына, приобрёл имение в селе Сенино Серпуховского уезда Московской губернии. Оно находилось в живописном междуречье двух притоков красавицы Оки ─ рек Лопасни и Нары и принадлежало до покупки семейству родовитых бояр Васильчиковых. Известно, что одна из боярынь ( по некоторым источникам ─ княжна) Васильчиковых ─ Анна, была пятой невенчанной женой царя  Ивана Грозного. В екатерининские времена и первую половину XIX века местность, где располагалось покупаемое имение, называли с подачи аристократов-аборигенов на французский манер «Mon pleaser» («Моё удовольствие»). Племянник Василия Семёновича Васильчикова, сын брата екатерининского фаворита Александра Семёновича ─ Кирилл ─ отставной полковник и камергер (по матери─ Разумовский) светский прожектёр, мот, ловелас и пьяница вскорости прокутил богатое Зачатьевское имение, продав знаменитый дом-дворец, построенный в стиле позднего барокко, и с некоторыми элементами ампира (  см. двуарочное крыльцо) в селе Лопасне (теперь городе Чехове) дяде Ивану Николаевичу (кстати генерал-майору, участнику и герою Отечественной войны 1812 года), а сам переселился в деревню Манушкино, где продолжал на последние гроши задавать пиры и фейерверки.

Не исключено, что и Сенино было продано Кириллом Васильчиковым, а куплено романистом, вероятно, из ряда соображений и обстоятельств.

Первое ─ поскольку писатель продолжительное время страдал семейным (    по научному) наследственно-конституциональным  заболеванием ─ подагрой, обусловленной нарушением обмена веществ в организме и характеризуемое отложением  мочекислых солей (уратов) в костях, хрящах, сухожилиях, тонких соединительных оболочках, покрывающих мышцы и их группы, а также сосудах, нервах и некоторых других элементах человеческой анатомии и физиологии. Автору многочисленных романов, повестей, комедий, драм и трагедий необходимо было систематически лечиться и регулярно следить за состоянием здоровья;

Второе ─ именно в самом начале девятнадцатого века, примерно с двадцатых годов, в России для  лечения подагры стало широко использоваться водолечение (гидропатия) ─ наружное применение воды с лечебной и профилактической целью. Создавались и определялись санаторно-курортные места, где имелись минеральные грязеводолечебницы с соответствующими природными источниками. Одним из таких мест в России начала девятнадцатого века была нащокинская родовая вотчина в селе Рай-Семёновское на реке Наре, невдалеке от подмосковного уездного города Серпухова. Всего 8-9 километров отделяет бывшую боярскую латифундию от поселений нынешнего Чеховского района: Сенино, Нащёкино, Глуховка, Поповка, Сафоново, размещаемых в истоке речки Сухая Лопасня.

В Москве, в Государственной исторической библиотеке есть кабинет, где хранятся редкие книги. Среди них ─ одна с несколько странным названием: «Чудесное исцеление или путешествие к водам Спасителя в село Рай-Семёновское». Она была издана в 1817 году. Село Семёновское со всеми угодьями в середине ХVII века принадлежало крупному русскому дипломату, широко образованному  боярину Афанасию Лаврентьевичу Ордин-Нащокину, много лет возглавлявшему посольский приказ во времена царствования Алексея Михайловича. Эти владения стали родовой вотчиной дворян Нащокиных.

Один из потомков дипломата поставил в название перед Семёновским слово «Рай»,

очевидно, чтобы отличить от Семёновской Отрады на реке Лопасне, принадлежащей графу Владимиру Григорьевичу Орлову. Правда, известный мемуарист, литератор и писатель Дмитрий Николаевич Свербеев в своих «Записках» иронически замечал: «Само собой разумеется, что, кроме господ и духовенства, никто из народа не подозревал этих причудливых и пышных названий. Невозможно до сих пор добиться  от соседних  крестьян, чтобы они указали проезжему, где тут Отрада или где тут Рай».

Теперь эти населённые пункты сообщает друг с другом  шоссейная дорога, соединяющая  речки Нару и Лопасню. На первой располагается Рай- Семёновское, а на второй ─ Семёновская Отрада. Оба  являются жемчужинами подмосковной природы и обладают привнесёнными человеческим разумом архитектурно-парковыми ансамблями.

В конце ХVIII века на средства братьев Николая Петровича и Александра Петровича Нащокиных  в Рай-Семёновском был создан пышный усадебный ансамбль─ типичная аристократическая резиденция богатого российского вельможи. От господского дома шла широкая, прямая,  как стрела аллея, обсаженная двумя рядами лип, берёз и сосен. В центре аллеи был  расположен большой пруд, а левее ─ каскад прудов меньших размеров. Обширный пейзажный парк террасами спускался к излучине реки Нары. Он был украшен гротами, беседками, живописными развалинами. Там же был построен театр, где играли крепостные артисты. Особого расцвета Рай-Семёновское достигло при Александре Петровиче Нащокине, занимавшем высокий пост гофмаршала при дворе Павла I. Говорили что у него был тонкий вкус, вначале ─ много денег, а ещё больше тщеславия. В 1803 году  барин добился разре-                шения императора Александра I на создание в своём  имении подмосковного курорта. Были построены 27 домов, гостиница, ресторан, аптека и много мастерских для обслуживания отдыхающих (сапожная, портняжная, прачечная и другие). Крестьянские избы, специально возведённые и находившиеся  поодаль от усадьбы, отдавались в наём больным и отдыхающим, прибывшим в водолечебную зону. Эти  дома были двухэтажными, очень благоустроенными, а некоторые имели балконы. Имение Отрада располагалось на  берегах реки Лопасни. В прибрежье реки Лопасни граф Владимир Григорьевич Орлов ─ директор Петербургской Академии наук на подаренных ему братом графом Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским землях возвёл главный двухэтажный дом в английском стиле.  Замок с двумя двухэтажными флигелями, оранжереями и теплицами, одноэтажный служебный корпус и два павильона, а вблизи Никольский храм Благоверного Святого Владимира, семейную усыпальницу ─ мавзолей, превращённый позднее в церковь. «Чистота сих изб была удивительной», ─ писал очевидец.

Для исследования найденных неподалёку в Тетеринском овраге минеральных вод пригласили профессора-химика Московского университета Фёдора Фёдоровича Рейса,который выполнил анализы и подтвердил их целебные свойства. Специалисты-врачи назначали больным для приёма определённое по ёмкости количество минеральной воды.

Ближе к вечеру под звуки оркестра к источникам направлялась вереница отдыхающих. У четырёх источников установили открытые беседки (храмы), окружённые изящной колоннадой. Здесь же находились и лечебные грязевые ванны. Вечером отдыхающие гуляли по парку, слушали оркестр, бывали в театре, где ставились не только драматические  спектакли, но даже оперы и балет.

Однако затея с курортом  не обогатила Александра Петровича Нащокина, а только окончательно расстроила его финансовое состояние. Больных и отдыхающих приезжало всё меньше и меньше, да и те, кто приезжал, были друзьями и норовили лечиться бесплатно. Курорт постепенно приходил в упадок и запустение, а в 1820 году окончательно закрылся. Минеральные источники применялись только «дикарским» способом.

Не исключено, что летний сенинский дачник, ( а купленное имение навещалось хозяином и семейством только летом ) Загоскин в сороковых годах  девятнадцатилетнего столетия пользовался услугами Рай-Семёновского курорта именно таким методом. Более того, отметим, что кончина писателя в июне 1852 года во многом была определена неправильным лечением наследственной подагры.

Это обстоятельство подчёркивал сын писателя Сергей Михайлович в своих «Воспоминаниях», изданных в 1900 году:

«В начале поста (скорее всего ─ Великого ─ примеч. автора) отец в первый раз, с тех пор, как я стал помнить его, ( надо полагать в 1836-1837 годах, когда автору «Воспоминаний» было – три-четыре года ) серьёзно заболел: у него сделался карбункул на нижней части левой ноги. Всегда здоровый, крепко сложенный, геркулесовой силы, он был настоящим атлетом, и потому мне как-то странно было видеть его лежащим в своём кабинете на диване и сильно страдающим. Болезнь его потребовала нескольких операций, искусно совершённых нашим домашним врачом С.И. Клименковым. Вскоре батюшка совершенно поправился, но с того времени, давно гнездившееся в нём, наследственная подагра начала сильно иногда беспокоить его, появляться в ногах, руках и груди. Наступившее лето доставило ему облегчение, хотя он не мог уже предаваться своему любимому развлечению, верховой езде и только вечерами катался в коляске по окрестностям Москвы».

Продолжая  писать о владельцах Рай-Семёновского, отметим, что у Александра Петровича Нащокина от крестьянской  девушки родилась дочь. Её крестили и дали имя Вера, а фамилию от названия реки ─ Нарская. Записали в мещанское сословие, а когда она подросла, определили для обучения в Институт благородных девиц. Кто бы мог подумать, что она станет невестой, а затем и женой двоюродного брата своего отца, задушевного друга Александра Сергеевича Пушкина Павла Войновича Нащокина, да и сама будет приятельницей великого поэта!

Павел Войнович стал ближайшим другом Александра Сергеевича. Он происходил из знатного богатого дворянского рода. Учился  в Благородном  пансионе при Петербургском университете с братом поэта Львом. Курса не закончил и поступил в лейб-гвардию Измайловского полка. В 1824 году вышел в отставку и переехал в Москву. Был обладателем огромного родового имения. Не знал цену денег. Покупал всё, что только попадалось на глаза: мраморные вазы, китайские безделушки, фарфор, бронзу и дарил своим друзьям. Для поощрения молодых художников заказал 30 своих портретов и тоже раздал друзьям. Затем строил домик, о котором Пушкин писал жене, что дом двух этажный, в два аршина длины. А жили в нём куклы.

Все миниатюрные вещи заказаны были лучшим мастерам Москвы и Петербурга. Пушкин писал, что там в этом домике был даже настоящий рояль, « на котором мог бы сыграть только паук». Эта затея стоила  Нащокину 40 тысяч рублей, по тем временам очень больших  денег.

Приезжая в Москву, Пушкин останавливался только у Нащокина, хотя жаловался, что дом Павла Войновича похож на табор.

 «Нащокин занят делами и дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идёт. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход,, всем до него нужда, всякий кричит, курит трубку, обедает, поёт, пляшет; угла нет свободного ─ что делать»?

Многие посетители оставались на ночь. Управитель должен был всех уложить, настилая на полу матрасы. У Нащокина было одно условие ─ утром все ночевавшие должны собираться за столом пить кофе. Александр  Сергеевич очень любил и ценил своего друга. Приятели часами предавались задушевным беседам. Пушкин и в письмах  делился с Павлом Войновичем самыми интимными, сокровенными радостями и огорчениями. Павел Войнович часто помогал поэту распутывать его очень сложные денежные дела. И женились они по совету друг другу. Вера Александровна Нащокина вспоминала:

«Собирались ехать к Гончаровым. Пушкин, вспомнил, что у него нет фрака и Нащокин, дал ему свой. Друзья были одного роста и сложения, и поэтому фрак Нащокина пришёлся как нельзя лучше. Сватовство было удачное, что поэт, в значительной мере приписал успех счастливому фраку. Нащокин подарил этот фрак другу и с тех пор Пушкин, по его собственному признанию, в важных случаях жизни надевал этот фрак.

Свой мальчишник поэт провёл в доме Нащокина. А позднее Павел Войнович ездил в Петербург крестить старшего сына поэта, Александра. В 1833 году, когда Пушкин на пути в Болдино остановился у Нащокина, Павел Войнович повёз друга знакомить со своей невестой. Вера Александровна сначала оробела, залилась краской, но  потом пришла в себя и живо стала беседовать с Александром Сергеевичем. Уезжая, Нащокин спросил Пушкина:

«Ну что, позволишь на ней жениться»?

«Не позволяю, а приказываю», ─ ответил Пушкин.

Нащокин был отлично образован, умница, блестящий рассказчик. Его рассказ о мелком белорусском дворянине Островском лёг в основу пушкинской повести «Дубровский». Поэт сообщал Нащокину, что написал по рассказанной тематике повесть в течение двух недель. Гибель Пушкина потрясла Нащокина. Продолжительное время после смерти поэта, твердил, если бы он был тогда в Петербурге, то сумел бы спасти друга. Павел Войнович оставил интересные воспоминания о Пушкине. Вера Александровна надолго пережила своего мужа. Умерла в 1900 году. В старости сильно нуждалась. Московский литературно-художественный кружок не раз оказывал ей материальную помощь. Она оставила воспоминания об Александре Сергеевиче, которые были опубликованы в газете «Новое время».

С 1823 года, почти сорок лет в Московской конторе императорских театров ряд руководящих должностей, в том числе, и в течение последних 12 лет перед кончиной ─ состоял управляющим этой конторой ─ выдающийся русский композитор и музыкант Верстовский Алексей Николаевич.

С последним, ещё работая в Санкт-Петербурге, дружил и сотрудничал Загоскин Михаил Николаевич.

Когда Загоскин переехал в Москву, то  их  сотрудничество и контакты по линии творчества стали ещё более тесными, начиная с 1833 года, когда был написан роман «Аскольдова могила», а затем либретто и замечательная опера по нему другом и талантливым  композитором А.Н. Верстовским.

Здесь необходимо подчеркнуть, что  он был близким знакомым П.В. Нащокина. Не исключено, что покупка имения писателем в Сенино свершилась окончательно по рекомендации Верстовского.

Познакомился Нащокин с музыкантом ещё в 20-х годах начала девятнадцатого столетия. Биограф композитора в своём тексте приводит любопытную цитату из « Театральных воспоминаний»: «Недаром П.В.Нащокин, смеясь, говорил артистам: «У Вас, в театре, ламповщик и лампы не зажжёт без дозволения Алексея Николаевича». От себя автор-биограф прибавляет, что это воспоминание ни в коем случае «не заключает в себе ничего позорящего тень покойного сочинителя «Аскольдовой могилы», оно только подтверждает его близкие отношения к семейству Нащокиных».

О том же говорит и единственное известное письмо Пушкина к Верстовскому. Давнишний знакомый композитора, Пушкин был с ним на «ты». Во второй половине ноября 1830 года, во время холеры, поэт пишет ему из Болдина в Москву: «Скажи Нащокину , чтоб он непременно был жив, во первых потому, что он мне должен; 2) потому, что я надеюсь быть ему должен; 3)что если он умрёт, не с кем мне будет в Москве молвить слова живого, то есть умного и дружеского».

Биограф также опубликовал четыре недатированных коротких письма, вернее записки, Верстовского к супругам Нащокиным. Две из них адресованы Павлу Воиновичу, две других ─ Вере Александровне.

В письмах Нащокина к Пушкину есть упоминание о встречах с Верстовским у родственников и знакомых в Подмосковье. В 10-х числах января 1836 года он сообщает, например, о том, что на обеде у мужа сестры Павла Воиновича,  М.А.Окулова

вместе со знаменитым художником К.П. Брюлловым присутствовали писатель М.Н.Загоскин, композитор Верстовский и другие.

В конце девятнадцатого столетия император Александр III, уже значительно позже кончины драматурга, попросил московского губернатора Сергея Шереметева посетить село Рай-Семёновское и дать описание имения.

Царь собирался приобрести его для  больного сына Михаила. Шереметев на станции Лопасня встретил своего друга Петра Михайловича Рюмина, предводителя дворянства Серпуховского уезда. Сын Михаила Николаевича Сергей в своих воспоминаниях упоминает о знакомстве на выезде в московское общество с родственниками ( или однофамильцами?) серпуховского предводителя  дворянства ─ Рюмина. Он писал, что среди «описанных им лиц принадлежащих к высшему московскому обществу, были и многие другие, не считавшиеся, по своему происхождению московскими аристократами, но не уступавшие им  ни в хлебосольстве, ни в гостеприимстве».

К таким  москвичам Сергей Загоскин относил богатого откупщика Николая Гавриловича Рюмина.

Фамилия его, якобы, происходила от слова «Рюмка»,т.к. отец его рязанский мещанин служил в юности в питейных домах города Рязани  и принял в память сего обстоятельства фамилию «Рюмкин», которую, сделавшись впоследствии богатым откупщиком, сменил на более  благозвучную  ─ Рюмин.

После смерти этого первого Рюмина осталось огромное состояние, разделённое между его детьми, для которых Николай Гаврилович своею службою и щедрыми подарками и пожертвованиями в пользу учебных и богоугодных заведений достиг придворного звания камергера и чина тайного советника согласно «Табели о рангах», а это ─ чиновника третьего класса.

Жена Рюмина, Елена Фёдоровна, рождённая Канзалищева, была женщина умная, образованная и чрезвычайно энергичная.

Два сына и пять дочерей Рюминых получили прекрасное по тем временам образование.

Был ли Лопасненский Пётр Михайлович Рюмин родственником московских  Рюминых?

В воспоминаниях сына драматурга ничего не отмечено.

Но я хочу здесь вспомнить мой давний разговор с Алексеем Михайловичем Прокиным. Однажды я спросил его:

«А как, в имении Еропкиных появился помещик Рюмин»?

Учитель как, всегда ненадолго задумавшись и насупившись, ответил, близоруко щурясь:

«То, что Пётр Михайлович происходит из семьи крупных и богатых дворян-откупщиков ─ это, несомненно. Но откуда он происхождением я точно не отвечу, но, кажется, откуда-то из Сибири и он в 50-х годах девятнадцатого столетия купил у родственников архитектора  Еропкина село, землю и крепостных крестьян».

По отдельной рюминской дороге, обсаженной высокими тополями и липами, на рысаках они быстро добрались до Садков. Сергей Шереметев вместе с Рюминым с увлечением осмотрел садковское имение: живописный парк с прудами, святой колодец, сад и оранжерею ─ и остался очень доволен. На следующий день поехали знакомиться с Рай-Семёновским. Их встретил Анатолий Константинович Тарновский, владелец имения и земский начальник в Серпуховском уезде. Дело в том, что внучка Петра Александровича Нащокина, последняя в боярском роду, вышла замуж за Тарновского А.К. в то время известного драматурга.

Осмотр имения начался у дома, построенного в ХVIII веке. С балкона открывался чудесный вид на излучину реки Нары. Зашли в библиотеку, где были собраны редчайшие книги по Боровскому и Серпуховскому уездам, в картинную галерею. Здесь размещались портреты Александра I, Николая I и их братьев, портреты членов семьи Нащокиных, актрисы Асенковой, игрой которой когда-то увлекался Пётр Александрович,  портрет знаменитого дипломата ХVII  века Ордын - Нащокина. Когда-то Пётр Александрович Нащокин был адъютантом у великого князя Михаила Павловича, и все вещи, подаренные последним,  бережно хранились в имении.

На письменном столе  лежал футляр с надписью «Горе от ума », в нём, как заявил Тарновский, хранилось 11 кинжалов, одним из которых был убит Александр Сергеевич Грибоедов в Тегеране в 1829 году. Пётр Александрович Нащокин хорошо знал великого  поэта, драматурга и дипломата. Бывал ли Грибоедов в Рай-Семёновском утверждать трудно, но, без сомнения, Нащокин встречался с ним в Москве.

Когда осматривали имение, в глаза бросилась его полная запущенность. Повсюду виднелись развалившиеся постройки бывшего курорта первой четверти XIX века. Имение стоило сто тысяч рублей, примерно столько же было долгов у хозяина. Покупка не состоялась. В 1900 году имение приобрёл фабрикант Хуторев, владелец соседней фабрики тонкого сукна, находящейся на левом, противоположном берегу реки Нары (  теперь посёлок «Пролетарий» ).

Как отмечал в своей статье «Биография Михаила Николаевича Загоскина» Сергей Тимофеевич Аксаков:

 «Загоскин, отличавшийся всегда завидным здоровьем, с некоторого времени начал прихварывать…Он чувствовал постоянный лом, по временам сильно ожесточавшийся в ногах и даже в груди, с каким-то наружным раздражением кожи; впрочем, сначала он терпел более беспокойства, чем боли. Доктора находили, что это артрическая острота (рассыпная подагра), перешедшая впоследствии в подагру атоническую ─ нервную. Загоскин не любил лечиться; первую зиму он перемогался, продолжал ежедневно выезжать, надеялся, что лето и верховая езда за городом, которую он очень любил, лучше докторов восстановит его здоровье. В первый год точно так и было: он видимо поправился летом, но к осени болезнь возвратилась  с удвоенною силою. Загоскин принуждён был приняться за лекарство; но лечился так неправильно, своенравно, так часто переменял методу лечения и самые средства, употребляя их нередко в страшном излишестве, следуя  советам не  врачей, что без сомнения леченье ему повредило и придало болезни силу и важность. Страдания физические отняли у него возможность писать, а человеку, привыкшему в течение целой жизни ежедневной умственной работе, такое лишение невыносимо. Загоскин принялся читать и перечитал всё, что за недосугом было только просмотрено им или пропущено совсем. Сначала он выезжал по вечерам почти ежедневно, но ездил  уже не в светское общество, а  к самым коротким друзьям, где нередко увлекался своим живым характером, забывая на мгновение мучительные боли. Горячился в спорах о каких-нибудь современных интересах, а иногда в спорах о картах за пятикопеечным ералашем: громкий голос его звучно раздавался по-прежнему. По-прежнему все были живы и веселы вокруг него, и взглянув в такие минуты на Загоскина, нельзя было подумать, что он постоянно страдал недугом, тяжким и смертельным. Наконец, болезнь так усилилась, что он не мог выезжать по вечерам: обстоятельство очень тяжёлое для Загоскина, потому, что при огне он не мог читать; его вывозили только прогуливаться, и он, не вылезая из экипажа, делал визиты своим приятелям и знакомым. Кроме собственного его семейства, родной брат Маркел Николаевич, с женою, жившие тогда в Москве, были ежедневными его собеседниками. Друзья также навещали его, составляли приятельский вист или ералаш, и больной не давал задуматься своим посетителям, а напротив нередко заставлял их смеяться. Между тем беспорядочное, часто изменяемое, лечение героическими средствами продолжалось. Приключилась посторонняя болезнь, которая при других обстоятельствах не должна была иметь никаких печальных последствий. Некогда могучий организм и пищеварительные силы ослабели, истощились, и 23 июня 1852 года, в пятом часу пополудни, после двухчасового спокойного сна, взяв из рук меньшего сына стакан с водою и выпив немного, Загоскин внимательно посмотрел вокруг себя… Вдруг лицо его совершенно изменилось, покрылось бледностью и в то же время просияло какою-то весёлостью. Он вздохнул, и ─ его не стало. Больной заснул тихим, спокойным, вечным сном… Тело его предано земле в Новодевичьем монастыре.

С.И. Клименков, почётный и всем известный в Москве врач, который 15 лет был медиком, и другом покойного Загоскина и всего его семейства, но которого, по несчастию, он не слушался в последние два года. Призванный только за три дня до кончины Загоскина, полагает, что она произошла вследствие истощения сил больного. Сначала гидропатией, потом средствами горячительными и раздражающими, наконец, четырёхмесячным употреблением Цитманова декокта. Последний представляет собой ─ отвар лекарственных растений  ─ ( Примеч. автора;)  и наследственная подагра, гнездившаяся в нём издавна, несмотря на трезвую и правильную жизнь, при существовавшей тогда эпидемии в Москве кровавой дизентерии, бросилась на пищеварительные органы и произвела воспаление и антонов огонь». ( Антонов огонь ─ Гангрена ─ примеч. автора)

Безусловно, писатель и драматург, проживая в селе Сенино, посещал в Рай-Семёновском не только целебные источники, но и Спасскую церковь, построенную великим русским зодчим ─ Матвеем Фёдоровичем Казаковым. Зодчий возвёл одну из красивейших церквей ХVIII века. Вот как описывает её Д.Н.Свербеев: «Церковь в Рай-Семёновском ─ одна из самых изящных… Нарядная  архитектура храма в итальянском стиле, с лёгким куполом и высокой колокольней, которая не обезображивает, как это часто бывает с колокольнями, а красит всё здание, отличается, сверх того, безупречной изящностью внутри. Верхняя церковь высокая, светлая, лёгкий купол поддерживается красивыми колоннами и местного мрамора. Особенно поражает иконостас. Он из чистейшего белого мрамора, добытого в Карраре и привезённого из Италии».

Этим запискам вторит неизвестный автор, побывавший в Рай-Семёновском: «Нигде в Европе, даже в самой Италии, нет частного человека, который имел бы у себя такую церковь».

Церковь в Рай-Семёновском расположена на высоком холме и окружена парком.

Предполагается, что Казаковым составлен не только проект Спасского храма, но и всей усадьбы с главным домом, флигелями, службами и садовыми павильонами. От всего этого ныне сохранилось немногое, и то сильно повреждённое и переделанное.

Близость бывшего курорта к покупаемому писателем селению склоняло Михаила Николаевича к положительному решению.

И, наконец, третье соображение, и обстоятельство,─ вполне устраивала цена покупки, и местоположение села, не особо далёкое от Москвы.

Сельский Сенинский храм (теперь не сохранённый) в помещичьей усадьбе Загоскина кружало 28 людских дворов, в которых проживало около ста восьмидесяти крепостных крестьян мужского и женского пола. Ныне, барский дом и его местоположение в поселении, к сожалению, можно определить только ориентировочно.

В то время, о котором мы повествуем, имя Михаила Николаевича было известно всей образованной части населения России.

Имение, как выше отмечалось,  Михаилом Николаевичем использовалось им и его семьёй, в основном, как летняя дача, в которой хозяин встречался, с близь, постоянно или сезонно, проживающими в округе известными и не очень, российскими аристократами. А среди них могли быть: потомки Петра Михайловича Еропкина, в монаршество Петра I ─ главного архитектора Комиссии о Санкт-Петербургском строении. В 1717 году по приказу императора вместе с другими  молодыми дворянами Пётр Михайлович поехал учиться архитектурному искусству в Италию, Так как до того, его способности привлекали внимание дворцового окружения.

За рубежом он увлёкся великим наследием мастеров эпохи Возрождения и там иже впервые опубликовал « Четыре книги об архитектуре». Возвратившись на родину, Еропкин представил, как отчёт императору, проект и макет московского царского  дворца в Преображенском. Работа понравилась Петру I, и он приказал немедленно начать строительство. К сожалению, добрые начинания и замыслы были прерваны безвременной кончиной монарха и трагической казнью молодого архитектора, во времена царствования Анны Иоанновны, хозяина лопасненского  имения Садки.

Не исключена возможность встреч отдыхающего писателя и драматурга Загоскина с потомками шаутбенахта Фёдора Соймонова и его сына Михаила, владевших соседними деревнями: Васильевское, Волосово и половиной села Кулакова из шести крестьянских изб, ещё с начала семнадцатого века принадлежащих семейству известных и авторитетных в округе дворян. И  рядом находилась деревня Нащокино, одно название которой свидетельствовало, о принадлежности самому близкому другу великого Пушкина ─  Павлу Войновичу Нащокину и ему же принадлежала, раскинувшаяся в нарской излучине родовая боярская вотчина Семёновское уже тогда, называемая Раем.

Михаил Николаевич Загоскин – потомственный дворянин. Родился в 1789 году и жил до четырнадцатилетия в родовом селе Рамзай Пензенской губернии России. Загоскины считались выходцами из Золотой Орды, когда предок Захар Загоско осел под Пензой в вышеупомянутом населённом пункте. Род Загоскиных принадлежит к одной из древних русских дворянских фамилий. Родоначальник её Шавкал Загор прибыл в 1472 году  к великому князю Иоанну Ш и получил при крещении имя и отчество ─ Александра Акбулатовича  с прозванием ─ Загоска. Одновременно был пожалован  поместьями в Новгородском уезде, в Обонежской пятине. Многие потомки  родоначальника  служили воеводами, стольниками, послами. Один из них ─ стольник и воевода на Нерехте. Сын этого воеводы погиб под Смоленском.

Прадед Михаила Николаевича Лаврентий, проходил военную службу в  числе лиц приближённых к царице Марфе Матвеевне. Последняя  сосватала и выдала за него свою крестницу, дочь шведского генерала Эссена. Государь Пётр I, был посаженным отцом новобрачной. Скончался прадед Загоскина в сравнительно молодых годах, вскоре после рождения своего единственного сына. Вслед за Лаврентием умерла и его вдова, оставив малолетнему сыну большие и значительные имения в Пензенской губернии. Осиротевший ребёнок, был взят на воспитание богатыми родственниками и оставался у них до 16 –летнего возраста.

Воспитание  шло более чем плохо: отсутствие всякого надзора, безотчётная свобода действий, шалости и игры в обществе многочисленной дворни, имели пагубное  влияние на его нравственное развитие, так что, поступив 16 лет на службу в лейб-гвардии Измайловский полк, он немедленно предался полнейшему разгулу в кругу молодых петербургских кутил того времени. Разгул, по собственным его словам, был столь велик, что долго продолжаться  не мог.  Обладая здравым умом, отец будущего писателя вскоре почувствовал всю неприглядность своей безнравственной жизни и посвятил себя  уединению и молитве…

Он вышел в отставку и отправился  на жительство в  Саровскую пустынь. Молодой отшельник подчинился  строгому монастырскому уставу. Был близким другом известного в будущем послушника Серафима.

Но молодость всё же взяла своё. Получив  письмо от своих родственников Засецких, приглашавших его к себе в деревню, Николай Михайлович покинул  на время обитель. Прогостив в деревне несколько месяцев, привыкнув к новой обстановке, молодой послушник стал забывать Саровскую пустынь.

В сердце его запала искра тёплой и нежной любви. Он полюбил молодую девицу, воспитанную в правилах высокого благочестия, Наталью Михайловну Мартынову. Любовь эта решила дальнейшую его службу: он сбросил монашескую рясу, покинул навсегда Саровскую пустынь и женился на очаровательной красавице Мартыновой.

Небезынтересно и теперь узнать, что её отец, Михаил Ильич, довольно богатый помещик Пензенской губернии, имел от трёх браков двадцать пять человек детей!

Из сыновей его были известны: в московском обществе ─ Соломон Михайлович, а в петербургском ─ Савва Михайлович.

Первый проживал в Москве и составил себе, через откупа, значительное состояние. Он был женат на Елизавете Михайловне Тарновской и имел трёх сыновей и пять дочерей. Сыновья его были Михаил, женатый на Ушаковой, Николай (  убивший на дуэли Лермонтова) ─ на Проскуровой и Дмитрий ─ на Демидовой.

Савва Михайлович, проведший всю жизнь в Петербурге, был женат на Марии Степановне Поскочиной и известен своею крупною, карточной игрою.

После женитьбы отец писателя, Николай Михайлович, поселился  в Пензе, летом проживая  в родовом поместье селе Рамзае. Несмотря на свой причудливый и деспотичный характер был хорошим мужем и добрым попечительным отцом. Семейство предка состояло из семи сыновей и двух дочерей.

Сыновьями Николая Михайловича были: Михаил – писатель и комедиограф, о жизни которого, в том числе, мы и сообщаем здесь. А также: Маркел – женатый на Любови Сергеевне Олсуфьевой, офицер лейб-гвардии Семёновского полка, а потом пензенский уездный предводитель дворянства; Василий, офицер лейб-гвардии Преображенского полка, а затем умерший в должности командира Азовского полка; Павел, офицер лейб-гвардии Павловского полка, умерший юношею; Николай, женатый на Екатерине Дмитриевне Мертваго (дочери сенатора); Алексей, женатый на Александре Ивановне Эмме (дочери рижского коменданта) и Иллиодор, женатый на дворянке польского происхождения Эмилии Александровне Изеншмидт. Николай, Алексей и Иллиодор служили в корпусе путей сообщения.

Что касается сестёр писателя то, Софья была в замужестве за пензенским помещиком Ступишиным и Варвара в первом браке за Охлябининым, а во втором за Александром Алексеевичем Панчулидзевым, бывшим более двадцати пяти лет пензенским гражданским губернатором.

 Обо всём  этом, автор посчитал необходимым сообщить читателям, имея в виду,  семейное окружение Михаила Николаевича Загоскина.

Будущий писатель-романист и театральный деятель в Рамзае прожил до тринадцатилетнего возраста.

Именно в отцовском поместье состоялось начальное формирование российского исторического прозаика-романиста, комедиографа и драматурга ─ современника А.С.Пушкина, Н.В.Гоголя, Н.М.Карамзина, С.Т.Аксакова, В.А.Жуковского, А. С. Грибоедова и многих других историографов, литераторов, критиков, издателей, поэтов. Освоив азы первоначальной грамоты под руководством домашних учителей, Миша, так называли его в семействе, увлёкся чтением книг, которыми располагал отец. Проявилась тяга к сочинительству и письму. Уже в одиннадцатилетнем возрасте им была написана первая, не сохранившаяся повесть «Пустынник ». Когда его отец давал ознакомиться с ней соседним помещикам, то они мало верили тому, что это сочинил  и написал одиннадцатилетний мальчуган. Потом подросток создал ещё ряд произведений, из которых сохранилась лишь трагедия в трёх действиях: «Леон и Зыдея», написанная силлабическими стихами.

Охота к чтению и жажда к знаниям были в Михаиле настолько сильны, что он, проживая в деревне, мало разделял обыкновенные детские забавы сверстников, но всегда был богомолен и любил посещать церковь. Его увлечение чтением книг было настолько велико, что окружающие беспокоились за его здоровье, особенно в части зрения, т.к. уже с детства оно вызывало тревогу у родителей и близких. Ко всему отмеченному, до сих пор удивляет одно обстоятельство: «Почему Михаил Николаевич, несмотря на  возможности родителей не получил систематического образования? Хотя достиг самостоятельно достаточных высот учёности  среди лиц его окружавших!» 

С 1802 года, пристроенный отцом, служить  в Санкт-Петербурге вначале в канцелярии государственного казначея Голубцова, откуда, по производстве в сенатские регистраторы, был переведён в Горный департамент, а затем: в Государственный ассигнационный банк. Перед Отечественной войной 1812 года,  снова  перешёл в Департамент горных и соляных дел с чином губернского секретаря. Жил тогда более чем скромно, имел мало знакомых, много писал маленьких рассказов и повестей и постоянно нуждался в средствах к жизни. Получая от своего родителя всего около 300 рублей ассигнациями в год и несколько десятков рублей казённого содержания, он,  в сильные  морозы, не раз оставался в нетопленной квартире и даже, однажды, изнемогая от холода, решился, за неимением денег, истопить печи деревянными стульями, составляющими часть мебели его неприхотливой квартиры.

Находясь на  штатской службе, старался восполнить недостаток своего образования и уже перед вступлением в ополчение, он овладел  французским  языком и несколько  немецким.

Во время Отечественной войны 1812 года вступил 9 августа офицером в Санкт-Петербургское ополчение при корпусе графа, будущего фельдмаршала Петра Христиановича Витгенштейна (Людвига Адольфа Петера).

В сражении под Полоцком молодой подпоручик-ополченец был ранен в ногу и отмечен за храбрость орденом Анны 3-й степени на шпагу.

Сын Михаила Николаевича Сергей в своих «Воспоминаниях» рассказал о случае произошедшим с отцом при его излечении в лазарете и доказывающим его огромную завидную  память.

Отец как-то сказал одному из своих раненых товарищей, что может в короткое время выучить наизусть весь лексикон  французских слов. Товарищ не поверил, заспорил, побился  о какой-то заклад и проиграл его: отец  выучил в назначенный срок весь лексикон и, заставив проэкзаменовать себя, блистательно выдержал экзамен. 

После госпитализации и излечения возвратился в полк и его назначили адъютантом к сорока пятилетнему боевому генерал-лейтенанту графу Левису ( Левиз - оф – Менер) участнику осад турецких крепостей: Силистрия, Шумла во время русско-турецких баталий 1810-1812г.г. С февраля 1813 года в должности адъютанта Михаил Николаевич находился до сдачи французским наполеоновским генералом Жаном Раппом немецкого города-крепости Данциг и окончания Отечественной войны. Осада города продолжалась в течении года и в январе 1814 года была сдана. Сама осада описана весьма подробно в книге под названием «Записки касательно похода Санкт-Петербургского ополчения». Речь идёт о сочинении осуждённого декабриста-каторжанина, участника Отечественной войны  1812 года и заграничной кампании 1813-1815г.г. друга и сослуживца Загоскина ─ Владимира Ивановича Штейнгеля (1783 ─ 1862).  

Как отмечал в биографии писателя Сергей Тимофеевич Аксаков:

«С прекрасной наружностью, внушавшей расположение и доверенность, вспыльчивый, живой, откровенный, добрый и постоянно весёлый, Загоскин был любим товарищами и всеми его окружавшими. Истинный русак, исполненный добродушного комизма, он имел множество самых смешных столкновений с немцами в продолжение долгой осады Данцига. Он любил об этом рассказывать даже в немолодых своих годах, и рассказывал так оригинально, живо и забавно, что увлекал всех своих слушателей, и громким  смехом выражалась общая искренняя весёлость. Некоторые происшествия, описанные Загоскиным в «Рославлеве», действительно случились с ним самим или с другими его сослуживцами, при осаде Данцига».

Однако, когда автор настоящей публикации пытался ознакомиться с отдельными разделами книги «Записки касательно похода Санкт-Петербургского ополчения», ему это не удалось потому, что объёмная рукопись так и осталась неопубликованной, а следовательно и недоступной. Пришлось работать с имеющимися материалами по осаде Данцига.

Начало города Данцига (ныне Гданьск) относят к VI веку. Укреплён с XII-столетия и с тех пор много раз подвергался осадам и нападениям, из которых наиболее значительные: 1734; 1807 и 1813г.г., имеющие для русской военной истории особый интерес по участию в борьбе за эту иноземную крепость.

С 1807 по 1812 г.г. Данциг был занят французами и имел французского военного губернатора, генерала Рапа. За это время крепость французами была значительно усилена. Ретрмент на западном фронте был заново перестроен. На Гагельсберге построен каменный редут и на 200 метров вперёд вынесен люнет Сенармон. Бишофсберг был обращён в кронверк и перед ним построено 2 люнета. На южной части Хольма устроен укреплённый лагерь с 7 люнетами, соединёнными водяными рвами в форме больших предмостных укрепления и с кронверком, как редюитом. На северной же оконечности Хольма построен форт Наполеон, в виде бастионного 4-х угольника по обеим  сторонам канала Шютен-Лааке. С предмостным укреплением и с Вейхсельмюнде он был соединён двойным кофром, усиленным редутом. Для обеспечения  восточных городских ворот был построен форт Деркс, а в 3 км. К востоку заложен форт Лакост. Наконец, были перестроены укрепления Нейфарвассер и Вейхсельмюнде, законченные уже во время осады.

Генерал Рапп был взят Наполеоном в Россию; после отступления и гибели Великой армии Наполеона Рапп вернулся в декабре 1812 года в Данциг и объявил его в осадном положении. 33-я французская дивизия, составлявшая гарнизон крепости, была усилена остатками десятого корпуса маршала Макдональда и 34-ой дивизией. Благодаря этому, численность гарнизона в начале 1813 года была около 40 тысяч, хотя значительная часть его была  малоспособна к боевым действиям и к тому же вскоре среди войск и в городе вспыхнула эпидемия тифа, уносившая много жертв.

Первоначальное обложение Данцига было произведено 7 тысячным казачьим отрядом графа Платова из армии Витгенштейна. Оно заключалось, главным образом, в наблюдении за крепостью. В начале февраля Витгенштейн двинулся к Одеру, а к Данцигу подошёл русский корпус в количестве около 19000 человек при 72-х орудиях, сначала под начальством генерала  Штейнгеля, а затем генерала Левиса, непосредственного начальника М.Н.Загоскина.

Генерал Рапп, поготовляясь к энергичному сопротивлению, выдвинул вперёд оборонительную линию, заняв и укрепив позиции у селений Лангерфура, Шидлиц, Штольценберга и, устроив укреплённый лагерь у Цыганкенберга.  Гарнизон и передовые его отряды производили частые вылазки. Чтобы выяснить силы и расположение противника, а также для реквизиций. 21 февраля выдвинутые французские отряды были оттеснены на линии к Оре, Шидлицу и Лангефуру; но поддержанные из крепости, перешли в наступление, разбили колонну генерала Кульнева и нанесли русским войскам значительный урон. Подобное же дело произошло и 12 марта у Сан-Альбрехта, где французы захватили большие запасы продовольствия и фуража.

В конце марта к русским войскам пришли подкрепления (из дружин Петербургского и Новгородского ополчений и резервных батальонов разных дивизий).

В апреле 1813 года главнокомандующим осадным корпусом был назначен герцог Александр Вюртембергский. Слабость сил и неимение осадной артиллерии заставили его заняться лишь подготовкой к осаде. В мае начали подходить новые подкрепления, и для совместных действий с сухопутными войсками прибыла русская эскадра, под начальством адмирала А.С.Грейга, из 85 канонерок, 6 бомбард, 2-х фрегатов и 2-х корветов, и обложила крепость со стороны моря.

 9 июня генерал Рапп с 10 тысячным отрядом и 40 конных орудий предпринял нападение на русские войска в направлении на юго-запад, на Шенфельд и Матшкау, но после стойкого сопротивления русских должен был с потерями отступить. В этот же день было получено извещение о заключении перемирия, которое продолжалось до 12 августа. Во время перемирия осадный корпус был доведён до40 тысяч и кроме того герцог Вюртембергский получил осадный артиллерийский парк в 218 орудий, доставленный, большей частью, из Англии и частью из русских и прусских крепостей.

Комендант Данцига, в свою очередь, воспользовался временем перемирия для усиления передовых позиций и принятия всяческих мер по продолжению укрепления обороны.

С возобновлением военных действий герцог  Вюртембергский немедленно приступил к осаде. С этой целью союзники 17 и 21 августа атаковали селения Шидлиц, Штольценберг и Ори, овладели передовой позицией у Лангефура и Ней-Шотланда. Отсюда первоначально была поведена атака на крепость; 25 августа атакующий повёл подступы, распространившись затем до Шельмюля. 5 сентября движение вперёд с этой стороны остановилось, и начата постройкой длинных параллелей у подошвы Циганкенберга в расстоянии  около 350 саженей от апрошей французов В ночь на 29 сентября атакующий после упорного 10-ти часового боя, занял Шотенгейзер и 3 редута впереди его, что дало возможность расположить мортирные батареи и открыть бомбардировку города, предместий и мест с продовольственными складами; одним  из удачных её результатов было сожжение в ночь на 8 октября главных запасов осаждённого на Магазинном острове.

Одновременно суда флота обстреливали Вейхсельмюнде и Нейфарвассер.

С 21 октября для главной атаки избрали фронт южнее с.Штольцеберг на Бишофсберг.

В ночь на 22 октября заложена 1-я параллель в 900 метров от  Бишофсберга а в ночь на 25 октября был взят штурмом редут на Циганберг и тем обеспечен левый фланг осадных работ. В то же время всё пространство между Штольценбергом и Альт- Шотландом было занято рядом осадных батарей, с которых 5 ноября открыли и поддерживался постоянный огонь по крепости и городу.

В ночь на 10 ноября обороняющийся покинул редуты перед Бишофсбергом, против которых было построено и открыло 6 новых батарей. Этим усиленным обстреливанием укрепления были значительно разрушены и подготовлены к штурму.

Но в это время генерал Рапп начал переговоры о сдаче.

Во время осады были съедены все лошади и до 29 тысяч собак и кошек, гарнизон ослаб и таял от болезней и дезертирства, боевые запасы были на исходе, а на Бишефсберге был взорван  пороховой погреб. 16 ноября гарнизон капитулировал, выговорив право свободного выхода и возвращения во Францию. Но Александр I  не утвердил этого условия, и гарнизон по новой капитуляции 17 декабря 1813 года сдался военнопленным. Осада длилась 11,5 месяцев. Потери французов убитыми и умершими от болезней составили 19 тысяч, а потери со стороны атаки составили  десять тысяч. В крепости было взято 1300 орудий. По сдаче Данциг был передан прусскому правительству.

Не желая продолжать военную службу и после того, как было распущено ополчение Михаил Николаевич отправился на свою родину в любимый Рамзай, где предался прежним увлечениям: чтению и сочинительству. Написал свою первую комедийную пьесу «Проказник». По возвращению в Санкт-Петербург в самом начале 1815 года Загоскин, продолжая служить в Департаменте горных и соляных дел в должности помощника столоначальника, решился отдать на суд свою комедию известному писателю, князю Александру Александровичу Шаховскому. Последний был тогда в большой известности и славе, и все его пьесы (, а  их было достаточно много) игрались в театре с блистательным успехом; наконец, самое важное обстоятельство ─  князь Шаховской служил при театре репертуарным членом, и от него вполне зависели принятие театральных пьес и постановка их на сцене.

Шаховской Александр  Александрович (1777- 1846) князь, русский писатель, театральный деятель, мемуарист, академик Российской академии (1810). Окончил Благородный пансион при Московском университете (1792).

С 1802 по 1826 ─ возглавлял Петербургскую драматическую труппу. С 1811 по 1816 годы член «Беседы любителей русского слова». Написал более 100 пьес (водевили, исторические драмы, переделки произведений европейских авторов), среди которых выделяются прозаическая пьеса «Новый Стерн» ( пост.1805 г.), направленная против сентиментализма, и нравоописательная комедия «Урок кокеткам, или Липецкие  воды» (1815). Пьесы Шаховского отличались занимательностью интриги и ориентацией на просторечие. Его меткий афористический стих (с применением разностопного ямба) предвещал стих «Горя от ума» А.С.Грибоедова. Увлекался поэзией.

Всё тот же С.Т.Аксаков пишет:

 «Скромный Загоскин, не будучи уверен в своём таланте, никак не мог решиться приехать прямо к князю Шаховскому; он написал ему письмо от неизвестного, в котором просил : «прочесть прилагаемую пьесу и, приняв соображение, что это первый опыт молодого сочинителя, сказать правду: есть ли в нём талант и заслуживает ли его комедия сценического представления? Если нет, то, не спрашивая об имени автора, возвратить рукопись человеку, который будет прислан в такое-то время». Этот человек ─ был сам Загоскин. Я не знаю этой пьесы: её играли в театре с посредственным успехом, и она никогда не была напечатана. Но впоследствии я слышал от князя Шаховского, что он был приятно изумлён, когда между десятками бездарных произведений попалась ему в руки эта небольшая комедия, в которой он заметил много живости и неподдельной весёлости. Князь Шаховской, разумеется, не возвратил её, а просил, также через письмо, отданное самому Загоскину, пожаловать неизвестного автора к нему, прибавляя, что он находит пьесу весьма хорошо написанною, и что очень желает лично познакомиться с сочинителем. Обрадованный Загоскин, часа через два, явился к знаменитому тогда драматургу и был им очень обласкан. С этих пор началось его знакомство с князем Шаховским, перешедшее потом в самую близкую и дружескую связь».

Знакомство с князем Александром Александровичем Шаховским имело решительное влияние на дальнейшую судьбу молодого драматурга и писателя, открыв ему доступ к театру и, вообще, публичной литературе.

«Как драматург Шаховской был на редкость плодовит и разнообразен: писал  комедии, трагедии, водевили, бытовые пьесы, тексты комических и волшебных опер, переделки, вольные переводы и прочее (всего им было написано более ста произведений для театра). Комедии и водевили его лишены, как правило, естественности действия и цельности, обобщённости характеров, но занимали публику внешними своими достоинствами: увлекательностью сюжета, идущей от отличного знания сцены, яркостью постановки и вообще игры артистов, к которым приноравливал свои роли драматург, давая каждому возможность повернуться к зрителям выгодными сторонами своего таланта. Нравилась зрителям в этих пьесах и непритворная весёлость, остроумие (свойственные самому автору), та «колкость», которую Пушкин в «Евгении Онегине» подметит как главную черту комедий Шаховского. По душе было зрителям созерцать на сцене в комическом виде известных современников, выведенных драматургом».

Чуткий к общественным влияниям, он умел почувствовать те «счастливые слова», которые отвечали настроению зрительного зала, вызывали в нём ответные волнующие чувства, патриотический отклик (например, на события Отечественной войны 1812 года, в которой и Шаховской, и Загоскин участвовали офицерами ополчения).

Шаховской один из первых русских писателей начала XIX века, кто ополчился против «чужебесия», против умаления русского, и это не осталось бесследным.

Зоркий в своих наблюдениях, наделённый чувством совремённости, Шаховской нарисовал живые сцены и картины общественной жизни своего времени. Знаток народного языка , он вслед за Крыловым вводил в свои пьесы просторечие, редкие коренные русские слова, не боясь «грубых» выражений; впервые в русской комедии употребил вольные стихи, разностопный ямб, добиваясь этим самым ещё большей живости разговорной речи: всем этим он предварял появление «Горе от ума» Грибоедова.

Александра Александровича Шаховского за комически неуклюжую фигуру многие называли Фальстафом и вряд ли могли предполагать в нём геройство.  А между тем когда французы оставили Москву, первым, кто в неё вошёл во главе своего отряда ополченцев, был Шаховской, Природа не наградила его счастливой наружностью, которой он мог бы блистать в свете Он сам подшучивал и над своим «брюхом», и над носом, достопримечательным по огромности своей. Когда ему минуло тридцать лет, он казался уже пожилым, но старообразность эта была обманчивой, вернее было бы сказать, что он до конца жизни своей сохранил в себе что-то юношеское.

Самым замечательным, однако, в Шаховском была его страсть к театру. Он до самозабвения, до фанатизма любил сцену, посвятив ей всю свою жизнь. Глядя на него, сторонние любители театра поражались тому, до какого исступления может доходить человек в своей преданности театральному делу

Шаховской был славянофил того времени,  шишковист, то есть принадлежал к сторонникам Александра Семёновича Шишкова, весьма немногочисленной группе литераторов, но очень упорной и горячей. Название славянофильства  эта группа носила в себе и подразумевала просто русское направление литературы.

Шишков своей книгою    «Рассуждение о старом и новом слоге» вооружил против себя и против своих единомышленников почти всех литераторов, обиженных нападениями на Карамзина и его последователей.

Шишков Александр Семёнович ─ (1754-1841) ─ адмирал (с 1823), генерал-адъютант (с 1797).

Из древнего дворянского рода, восходящего к ХV в. Старший сын Семёна Никифоровича Шишкова от брака с Прасковьей Николаевной Денисьевой. В 1768 году поступил в Морской кадетский корпус Санкт-Петербурга, где директором был его свойственник Иван Логгинович Голенищев-Кутузов, а в 1769 произведён в гардемарины и по окончании учебного курса в 1772 году в мичманы. В 1773 ─ 76 годах плавал на фрегате «Северный орёл» из Кронштадта в Неаполь и произведён в лейтенанты. На том же корабле в следующем году ходил из Неаполя в Константинополь, а затем на купеческом судне прибыл в Азов с секретными бумагами и сухим путём возвратился в Кронштадт. В 1778 ─ 79 годах снова отправился в Неаполь с дипломатическими бумагами и вернулся в Россию. В 1779 году назначен в Морской кадетский корпус для преподавания гардемаринам морской  тактики.

К этому времени относится начало его литературных занятий.

 В 1780 году он написал небольшую пьесу «Невольничество» для представления императрице Екатерине II, пожертвовавшей значительную сумму денег для выкупа в Алжире христианских невольников.

В 1786 году назначен командиром фрегата «Ярославец», на котором принял участие в  боевых действиях русско-шведской войны 1788-90 –х годов и принял непосредственное  участие в сражениях: при островах Готланд и Эланд и за эти успехи был повышен в воинском звании до капитана 2-го ранга. В 1790 году состоял флаг-офицером при адмирале  П.В.Чичагове, отличился при Выборгском сражении и был награждён золотой шпагой. С 1790 года служил в Санкт-Петербурге, где состоял правителем канцелярии по морской части при фаворите императрицы Екатерине II князе  Платоне Александровиче Зубове. Хорошо владея французским, немецким, итальянским и английским языками, в 1793 перевёл с французского сочинение Рома «Морское искусство, или Главные начала и правила, научающие искусству строения, правления и вождения кораблей и поднёс эту книгу генерал-адмиралу великому князю Павлу Петровичу, приобретя тем расположение будущего императора. В 1795 составил «Трёх язычный морской словарь» на английском, французском и русском языках.

В ноябре 1796 года, по вступлении на престол императора Павла I, произведён в капитаны 1-го ранга и получил от императора 250 душ крестьян в Кашинском  уезде Тверской губернии. В декабре 1796 избран в члены Российской Академии. В январе 1797 назначен эскадр майором при императоре, а в июле того же года пожалован в капитан-командоры и генерал-адъютанты флота. В 1798 году по поручению императора Павла I был послан в Пруссию, а по возвращении в Санкт-Петербург награждён чином контр-адмирала. В мае 1799 года получил чин вице-адмирала с назначением историографом флота.

В 1800 году временно исполнял обязанности вице-президента Адмиралтейств-коллегии. В марте 1803 назначен членом Лесного департамента Адмиралтейств-коллегии, а в 1805 стал также членом Морского Учёного комитета.

Устранённый от активного участия в государственной деятельности в первые годы царствования императора Александра I Шишков, встав в ряды недовольных, занялся литературным творчеством, углубившись в изучение церковнославянского языка. В своих литературных и филологических трудах  тесно увязывал научные вопросы с политическими. Вся научная деятельность Шишкова была направлена к опровержению «неосновательной мысли, что славянский и русский языки различны между собою» и противодействию «неисцелимой и лишающей рассудка страсти» выдумывать и ковать новые слова «на скудном основании французского языка». Выступал против литературных новшеств ( Н. М. Карамзина и его окружения), а также источников этих новшеств ─ подражание французам. Суть своих взглядов Александр Семёнович изложил в « Рассуждении о старом и новом слоге Российского языка». По инициативе Шишкова в 1807 году начались частные собрания литераторов, близких ему по духу ( Г.Р. Державин,  А.С.Хомяков, И.В.Киреевский, К.С. Аксаков, Ю.Ф. Самарин, В.И.Даль  и др.), а с 1810 года эти собрания стали публичными под именем «Беседы любителей русского слова». Целью «Беседы» было укрепление в русском обществе патриотических чувств при помощи русского языка и словесности. В 1811 году Шишков составил своё «Рассуждение о любви к отечеству», в котором говорил о недостатках чисто русского воспитания. В начале 1812 года император Александр I заявил Шишкову: «Я  читал рассуждения ваше о любви к отечеству. Имея таковые чувства, вы можете быть ему полезны. Кажется, у нас не обойдётся без войны с французами…».

В апреле 1812 года был назначен государственным секретарём ( вместо устранённого М.М.Сперанского). Тогда же, спустя некоторое время, сопровождал императора при его поездке в Вильно и находился в Свите Его Императорского Величества. В начальный период Отечественной войны до отъезда Александра I из армии был одним из авторов воззвания к дворянству и народу о созыве ополчения и избран членом Комитета по делам ополчений. В ходе Отечественной войны составлял все патриотические манифесты, рескрипты, приказы. При отъезде императора к армии в декабре 1812 года вновь состоял в Свите Его Императорского Величества и находился в сражениях 1813 года под Люценом, Бауценом, Дрезденом, Кульмом и Лейпцигом, а также в кампании 1814 года.

После окончания военных действий в 1814 году  Александр Семёнович возвратился в Санкт-Петербург и был назначен членом Государственного  совета (с освобождением от обязанностей государственного секретаря). Ещё в октябре 1800 года избран почётным членом Петербургской  Академии Наук. С 1813 по 1841 годы состоял президентом Российской Академии, продолжая борьбу с новыми писателями. В Государственном совете проводил свои консервативно-патриотические убеждения; представил проект нового устройства цензуры, критиковал проект Гражданского уложения, составленный М.М.Сперанским, защищал крепостное право.

В мае 1824 года был назначен министром народного просвещения и Главноуправляющим делами иностранных исповеданий. При вступлении в должность заявил, что необходимо оберегать юношество от «лжемудрых умствований», «обучать грамоте весь народ или не соразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, чем пользы». Проводил в жизнь идею сословного образования, воплощённую в «Уставе гимназий и училищ уездных и приходских». При Шишкове была усилена цензура; преследовались библейские общества за распространение «карбонарских и революционных книг», в число которых попал даже катехизис за то, что в нём тексты  Святого Писания были приведены по-русски. Воцарение императора Николая I не пошатнуло служебного положения  Шишкова; император утвердил составленный им крайне  консервативный цензурный устав и назначил Шишкова членом Верховного суда над декабристами. Однако 74-летний министр не мог уже долго занимать этого своего поста: при докладе императору от слабости он был не в состоянии открыть портфель с бумагами. В апреле 1828 года уволен в отставку.

Исполнив свой общественный долг в суровую годину для России, чуждый какому бы то ни было карьеризму, Шишков после изгнания Наполеона из России по собственной воле избрал служебное место более скромное и близкое ему. Но не только излюбленная этимология (отрасль языкознания, исследующая происхождение слов, их первоначальную структуру и семантические связи  и т. п. ─ ( примеч.автора. См. БСЭ изд. 3-е, Т.30. стр.296.) занимала его в это время. Никто, пожалуй, не знал, что в 1818 году Александр Семёнович начал писать воспоминания, или, по его словам, «Домашние мои  записки», и закончил их в 1828 году.

 Многие его сподвижники из лица известных литераторов даже не догадывались, какие грандиозные события проходят через душу уже рассеянного старика! Начиная с восьмидесятых годов XVIII века, Шишков был свидетелем и участником многих событий,  и малых, и великих, и внутренних и международных. В своих «Домашних записках» Александр Семёнович подробно повествовал об этих событиях, зачастую оставшихся тайной для современников, развёртывал картины государственной, общественной жизни, военных столкновений, со свойственной ему прямотой рассказывал о закулисных сторонах происходившего.

Писал свои «Записки» отставной адмирал не для печати, а как он сам потом указал в предисловии, «для себя или для весьма немногого числа приятелей», и даже завещал сжечь их после своей смерти. Но Шишков нарушил авторскую волю и в 1831 году опубликовал свои воспоминания, основанные на тексте «Домашних записок».

В отставке он погрузился  в свои научные занятия. В 1830 году  представил Учёному совету Морского штаба рукопись 5-томного «Морского словаря».Удостоен высших российских орденов: от ордена Андрея Первозванного, до ордена Св. Владимира 1-й степени включительно. Скончался в возрасте 87 лет.

По свидетельству князя П.В.Долгорукова, «Александр Семёнович Шишков был человеком благородного характера и замечательного бескорыстия. Добрый душой, но вспыльчивый, чрезвычайно упрямый в своих мнениях, тем более упрямый, что ум его был весьма ограниченный… Трудолюбивый, но совершенно бездарный и вместе с тем крайне самолюбивый, он с досадой взирал на литературные успехи нового поколения. Аракчееву нравились в Шишкове бескорыстие, угловатость и резкость в обхождении, наконец, безотчётная и тупая ненависть его ко всему чужеземному…».

В частной жизни отличался добродушием и приветливостью. По иронии судьбы А.С. Шишков ─ ярый ревнитель старорусских традиций был женат первым браком на немке (Дарье Александровне Шельтинг), вторым ─ на польке (Юлии Осиповне Нарбут). Ни в одном браке детей не имел.

Среди окружавших Шишкова сподвижников-славянофилов особо следует отметить деятельность и творчество Алексея Степановича Хомякова русского религиозного философа, поэта, публициста, по существу, основателя общества славянофилов.     Происходил из старинного дворянского рода. Получил домашнее образование и сдал экзамен в Московском университете на степень кандидата математических наук. Сотрудничал в журналах: «Европеец», «Москвитянин», «Русская беседа», был председателем  Общества любителей русской словесности  в период с 1858 по 1860 при Московском Университете. Правда, эта деятельность Алексея Степановича происходила после смерти Загоскина. Хомяков в самодержавии видел единственно возможную для России политическую власть, но предлагал ряд либеральных реформ.

В творчестве  Алексея Степановича ярко просматривается критика католицизма, протестантизма, западников, немецкого классического идеализма. Вера, по Хомякову, это «познание и жизнь». Характер русской истории он усматривал в православии как единственном источнике просвещения на Руси, в «мирном» процессе образования русской нации, в общинном начале общественного устройства.

Наряду с Хомяковым видными сторонниками и продолжателями идей славянофильства  являлись братья Иван Васильевич и Пётр Васильевич Киреевские, а также К. С. Аксаков, Ю.Ф.Самарин. Большинство славянофилов по происхождению и социальному положению были средними помещиками из старых служилых родов, частично выходцами из купеческой и разночинной среды. Главную роль в выработке взглядов славянофилов сыграли литераторы, поэты и учёные. Близкими к славянофилам по общественно-идейным позициям в 40 ─ 50-х гг.были писатели В.И. Даль, С.Т. Аксаков, А.Н.Островский, А.А Григорьев, Ф.И.Тютчев, Н.М.Языков. Большую дань взглядам славянофилов отдали русские историки, слависты и языковеды.

По-видимому, позитивное в целом отношение Михаила Николаевича Загоскина к славянофилам и признаваемому ими обществу сыграло не добрую роль при оценке российской общественностью всего того, что оставил после себя этот замечательный (если не великий) человек, герой, творец.

Но на князя Шаховского обижались и сердились, более, чем на главу славянофилов Шишкова, за  комедию «Новый Стерн», в которой было осмеяно карамзинское направление, а игралась в театре она часто и пользовалась неизменным успехом  у публики. Последняя смеялась и хлопала в театре Шаховскому и знала наизусть эпиграммы на него написанные, особенно вот эту:

С какою лёгкостью свободной

Играешь ты природой и собой

Ты в шубах, Шаховской, – холодный,

В водах ты, Шаховской, ─ сухой.

Это была одна из самых популярных и удачных эпиграмм князя В.А.Вяземского, третьим стихом намекавшею на шуточную поэму Шаховского «Расхищенные шубы», а четвёртым ─ на «Липецкие воды». В печати стояло вместо Шаховской ─ Шутовской.

Но, несмотря на этакий публичный нескрываемый сарказм заслуги князя Шаховского разговорному языку, литературе драматической и сценической постановке неоспоримы, весьма важны и стоят благодарного внимания.

Для того, чтобы концентрировано представить жизнь и творчество Михаила Николаевича мы отдельно в предлагаемом эссе  кратко приводим:

Основные даты жизни и творчества Загоскина Михаила Николаевича.

1789,  14(27) июля. Село Рамзай Пензенской губернии( в родовом имении) родился Михаил Николаевич Загоскин

1790-е ─ начало 1800-х гг. Получил домашнее воспитание и начальное образование.                  

До 1812 г. Служба в петербургских департаментах и канцеляриях.

1812 ─ 1814. Участвовал в петербургском ополчении во время Отечественной войны 1812 года; ранен под Полоцком; получил орден; участвовал в осаде Данцига.

1814 ─ начало 1815. живёт в Рамзаё, пишет комедию «Проказник»; видный комедиограф того времени А.А. Шаховской нашёл «пьесу весьма хорошо написанною». Между тем  комедия успеха не имела.

1815 ─ 1816. Служба в горном департаменте.

1815. Пишет «Комедию против комедии, или Урок волокитам» ─ в защиту комедии Шаховского «Липецкие воды, или Урок кокеткам»(1815), где пытается, в частности, отвести упрёки критиков, угадавших в образе поэта-балладника Фиалкина пародию на Жуковского.

1816. Женитьба на  А.Д. Васильцовской, внебрачной дочери Д.А. Новосильцева, настоявшей на этом браке вопреки воле отца,   (   см. об этом: С.М.Загоскин. Воспоминания. ─ «Исторический вестник, 1900, №1). Так что по линии супруги Загоскин приходился родственником братьев Орловых, т.к. одна из дочерей графа Владимира Григорьевича  (Екатерина) была замужем за одним из родственников Новосильцевым.

1817 ─ 1818. Служба в Дирекции императорских театров. Комедии: «Господин Богатонов, или Провинциал в столице», «Вечеринка учёных», «Богатонов в деревне, или Сюрприз самому себе».

 Участвует в издании журнала «Северный наблюдатель» (  название первых 26 номеров ─ Русский пустынник»).

1820. Избрание в действительные члены Вольного общества любителей российской словесности. Комедия «Добрый малый». Переезд в Москву.

1821. Стихотворные опыты («Послание к Н.И. Гнедичу»,  «Авторская клятва» и др.).

1822 ─ 1823. Служит экспедитором по театральному отделению при московском генерал-губернаторе. Комедия «Урок холостым, или Наследники» (в стихах). Водевиль  «Деревенский философ».

1823 ─ 1830. Служба в конторе московских театров; сдаёт экзамен для получения чина коллежского асессора (чин восьмого класса по табели о рангах).

1828. Комедия « Благородный театр» (в стихах).

1829. « Юрий Милославский или Русские в 1612 году».

1830. Назначение управляющим конторой московских театров.

1831. Роман « Рославлев, или Русские в 1812 году». Назначен в должность директора московских театров; пожалован званием действительного камергера императорского двора.

1833. «Аскольдова могила. Повесть из времён Владимира Первого».

1835. Написание либретто по мотивам романа «Аскольдова могила» для одноимённой оперы (музыка А.Н. Верстовского), имевшей успех. Комедия «Недовольные» ( памфлет на П.Я.Чаадаева и М.Ф. Орлова).

1837. Произведён в действительные статские советники ( чин четвёртого класса табели о рангах). Сборник «Повести».

1838. Роман «Искуситель», «Суд образованной публики и суд литературный признали «Искусителя» самым слабым сочинением Загоскина» (С.Т Аксаков ).

1839. Роман «Тоска по родине». По мотивам романа было написано либретто для оперы (музыка А.Н.Верстовского).

1842 ─ 1852. Директор Московской Оружейной палаты.

1842. «Кузьма Петрович Мирошев . Русская быль времён Екатерины Второй».

1842, 1844, 1848, 1850. «Москва и москвичи»(4 сборника статей о московских нравах»).

1846. «Брынский лес. Эпизод из первых годов царствования Петра Великого».

1847. « Русские в начале восемнадцатого столетия. Рассказ из времён единодержавия Петра Первого». С.Т. Аксаков считал, что «последние два романа мало уступают « Юрию

Милославскому»…даже превосходят его. Если бы они вышли первые ─ успех, был бы огромный. Но двадцать лет прошло ─ требования публики изменились».

1850. Комедия « Поездка за границу».

1851. Комедия « Женатый жених».

1852. 23 июня (5 июля) ─ кончина.

Награды Михаила Николаевича Загоскина:

1.Орден Святой Анны IV - степени на шпагу;

2.Орден Святой Анны III  - степени;

3.Орден Святого Равноапостольного князя Владимира IV- степени;

4.Орден Святой Анны III - степени;

5.Орден Святой Анны  II - степени;

6.Орден Святого Равноапостольного князя Владимира III – степени;

7.Орден Святого Станислава I - степени;

8.Орден Святой Анны I - степени;

Творчество драматурга Загоскина всегда поражало и удивляло читателей перспективностью и диапазоном его взглядов. Так, например:

23 января 1823 года в театре была сыграна, написанная Загоскиным комедия-водевиль

«Деревенский философ», с прекрасными куплетами в бенефис артиста Сабурова. Исполнитель одного из них, мечтая о проекте «Устроение  водяного сообщения между Чёрным и Каспийским морем» пропел:

Чтоб подробно их исчислить

Коротка вся жизнь моя;

Без восторга и помыслить

Не могу об этом я.

Персияне и китайцы,

Кашемирцы  и бухарцы

Приплывут в Одессу к нам;

Мы соболью бросим ловлю,

А индийскую торговлю

Приберём тогда к рукам.

Излагая биографические сведения о «сенинском дачнике» Загоскине считаю, что следует упомянуть о « Литературных и житейских воспоминаниях» Ивана Сергеевича Тургенева.

В этих воспоминаниях маститый русский писатель делится с читателями своими впечатлениями о встречах с умершими российскими знаменитыми литераторами.

Вспоминает он и о Михаиле Николаевиче Загоскине.

Причём о встрече с ним он начинает рассказывать сообщением о том, что хотя он  (Михаил Николаевич Загоскин ─ примеч автора) и принадлежит к «diis monogram gentium»-лат. (младшим богам) и уже никак не может стать наряду с поименованными выше.(   Гоголем, Жуковским, Крыловым, Лермонтовым ─примеч. автора).

Иван Сергеевич пишет, что Загоскин был приятелем его отца «и в тридцатых годах, во время нашего пребывания в Москве, почти ежедневно посещал наш дом. Его «Юрий Милославский» был первым сильным литературным впечатлением моей жизни».

Далее Тургенев сообщает, что «когда появился знаменитый исторический роман; учитель русского языка ─ он же и классный надзиратель ─ рассказал в часы рекриаций (перемен ─ примечание автора) моим товарищам и мне его содержание. С каким пожирающим вниманием мы слушали похождения Кирши, слуги Милославского, Алексея, разбойника Омляша! Но странное дело!  «Юрий Милославский» казался мне чудом совершенства, а на автора его, на Загоскина, я взирал довольно равнодушно.

За объяснением этого факта ходить недалеко: впечатление, производимое Михаилом Николаевичем, не только не могло усилить те чувства поклонения и восторга, которые возбуждал его роман, но напротив ─ оно должно было ослабить их».

В воспоминаниях Иван Сергеевич отмечает: «В Загоскине не проявлялось ничего величественного, ничего фатального, ничего такого, что действует на юное воображение; говоря правду, он был даже довольно комичен, а редкое его добродушие не могло быть надлежащим образом оценено мною: это качество не имеет значения в глазах легкомысленной молодёжи. Самая фигура Загоскина, его странная, словно сплюснутая голова, четырёхугольное лицо, выпученные глаза под вечными очками, близорукий и тупой взгляд. Необычайные движения бровей, губ, носа, когда он удивлялся или даже просто говорил, внезапные восклицания, взмахи рук, глубокая впадина, разделявшая надвое его короткий подбородок, ─ всё мне в нём казалось чудаковатым, неуклюжим, забавным. К тому же за ним водились три, тоже довольно комические, слабости: первая ─ он воображал себя необыкновенным силачом».

Легенда о его силе проникла даже за границу. На одном публичном чтении в Германии я, к удивлению моему, услыхал балладу, в которой описывалось, как в столицу Московии прибыл геркулес Раппо и, давая представления на театре, всех вызывал и всех побеждал; как внезапно, среди зрителей, не вытерпев посрамления соотечественников, поднялся der russische Dichter; stehet auf der Zagoskin! ( русский писатель; встаёт Загоскин!-пер. с нем.)─ как он сразился с Раппо и победив его, удалился скромно и с достоинством.

Второй случай об его первой слабости рассказал в своих «Записках» сосед Загоскина по даче в Сенино литератор  Дмитрий Николаевич Свербеев: « Не застав тётку  мою Елену Яковлевну уже в Москве, я, желая перед долгой разлукой пожить с нею и устроить её попрочнее, остался в городе не надолго и виделся только с самыми короткими из московских знакомых. У Новиковых – Долгоруких зимние забавы заменились тогда горелками, хороводами, качелями и всевозможными летними играми на обширном дворе, то на полугоре перед главным фасадом дома с красивым видом на Москву реку. Хозяева называли это место садом. Старый князь- Балкон (прозвище в свете Ивана Михайловича Долгорукого) и тут не отставал от молодых и любил гореть, стоя впереди длинной вереницы пар, и, как сатир вакханок, любил изловить какую-нибудь молоденькую женщину. На одном из таких вечеров, чуть ли для меня не последнем. Здоровенный Загоскин вздумал перед нами и на нас пробовать свою силу, бороться, перепрыгивать, подымать тяжести и т. д. Меня он уговорил, и я имел глупость его послушаться. Стать обеими ногами на каменную тумбу подъезда с тем, чтобы, ему, взяв меня за ноги, пронести в вертикальном положении до известного расстояния, на границе которого стала Варвара Ивановна. Загоскин поднял меня ловко, но на половине дороги бросил на землю и сам повалился на колени, я же упал плашмя. Все перепугались, бросились ко мне. Громким хохотом успокоил я тотчас публику, но не находил возможности стать на ноги: летние мои панталоны поперёк совсем лопнули и спустились, а я был во фраке. Старый князь разразился хохотом и на силу – то убедил я его пригласить от себя прекрасный пол удалиться в комнаты. Меня посадили в коляску, дали хламиду и отправили домой, чтобы переодеться и воротясь заключить прощальный вечер. Загоскин краснел с досады от неудачи своего опыта и конфуза».

Вторая ─ он был уверен, что ни одна женщина не в состоянии устоять перед ним; и, наконец, третья ─ (что особенно удивительно) он питал несчастную слабость к французскому языку, который коверкал без милости, беспрестанно смешивая числа и роды, так, что даже получил в нашем доме прозвище: «Monsieur I, article». Со всем тем нельзя было не любить Михаила Николаевича за его золотое сердце, за ту безыскусственную откровенность нрава, которая поражает в его сочинениях.

Иван Сергеевич вспоминал, что его последнее свидание с Загоскиным было  печально. Оно произошло незадолго перед смертью последнего. Писатель «уже не выходил из своего кабинета и постоянно жаловался на боль и ломоту во всех членах организма. Он не похудел, но мёртвенная бледность покрывала его всё ещё полные щёки, придавая им тем более унылый вид. Взмахи бровей и таращение глаз остались те же; невольный комизм этих движений только усугублял чувство жалости, которую возбуждала вся фигура бедного сочинителя, явно клонившаяся к разрушению. Я заговорил с ним об его литературной деятельности, о том, что в петербургских кружках снова стали ценить его заслуги, отдавать ему справедливость; упомянул о значении «Юрия Милославского» как народной книги…

Лицо Михаила Николаевича оживилось.

«Ну, спасибо, спасибо, ─ сказал он мне, ─ а я уже думал, что я забыт, что нынешняя молодёжь в грязь меня втоптала и бревном меня накрыла». (Со мной Михаил Николаевич не говорил по-французски, а в русском разговоре он любил употреблять выражения энергические.) «Спасибо», ─ повторил он, не без волнения и с чувством пожав мне руку, точно я был причиною того, что его не забыли. Помнится, довольно горькие мысли о так  называемой литературной известности пришли мне в голову тогда. Внутренно я  почти упрекнул Загоскина в малодушии. Чему, думал я, радуется человек? Но отчего же было ему не радоваться? Он услыхал от меня, что не совсем умер…а ведь горше смерти для человека нет ничего. Иная литературная известность может, пожалуй, дожить до того, что и этой ничтожной радости не узнает. За периодом легкомысленных восхвалений последует период столь же мало осмысленной брани, а там ─ безмолвное забвенье…

Да и  кто из нас имеет право не быть забытым ─ право отягощать своим именем память потомков, у которых свои нужды, свои заботы, свои стремления?      

А всё-таки я рад, что я, совершенно случайно, доставил доброму Михаилу Николаевичу, перед концом его жизни, хотя и мгновенное, но удовольствие».

Кроме выше упоминаемых писателей и литераторов о характере, здоровье и общем самочувствии  Загоскина сообщали и другие.

В 1987 году в издательстве «Молодая гвардия» в серии книг «ЖЗЛ» была опубликована биография русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова под авторством талантливого

замечательного современного писателя Михаила Петровича Лобанова.

Автор-биограф в некоторых разделах книги очень колоритно изложил жизнь и творчество известного писателя, певца русской природы, друга и сподвижника многих российских литераторов. Вот и о Михаиле Николаевиче Загоскине ─ близком Аксакову человеке красиво написал Лобанов. Он подтвердил, в частности, о том, что драматург, романист и театрал обладал большой физической силой. На каком-нибудь вечере Загоскин мог вдруг кликнуть клич потягаться с кем угодно, кто кого поборет, кто выше перепрыгнет, подымет большую тяжесть, и тут же на ком-нибудь начинал пробовать свою силу.

Сам «Михаил Николаевич не способен был ничего таить за душой, был весь как на ладони, простодушен по детски. Со своей доверчивостью к людям, даже легковерием он зачастую попадал впросак, ничего не стоило его надуть, что охотно и делали многие, но это нисколько не меняло Загоскина. В каждом новом знакомом по-прежнему видел он прекрасного человека, для которого готов был сделать всё. Сергея Тимофеевича, знавшего истинные достоинства своего друга, возмущало, когда он видел, как в светском обществе какой-нибудь невежда с лакейской наглостью смотрел на Загоскина как на простака, со значительной улыбкой слушал его одушевлённую громкую  речь, далёкую от холодной учтивости  этикета. Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что простота, непосредственность Загоскина иногда выходили из берегов и последствия этого могли быть самые неожиданные, что не раз испытывал на себе и Сергей Тимофеевич. То вдруг, встречая  Аксакова у себя дома, на пороге, обрадованный Михаила Николаич вместе с поцелуями тут же наддаёт гостю-другу тумаков в спину или в бок (а кулаки ─ что гири), приговаривая: «Ах ты хомяк, суслик эдакой!» То вдруг взбредёт ему в голову показывать какие-нибудь табакерки или шкатулки, секреты в своих вещах или же хвастаться своей силой, в самом деле, недюжинной, и тогда уж только остерегайся! Без улыбки не мог вспоминать Сергей Тимофеевич, как он привёл к Загоскину молодого Гоголя, и восторженный хозяин, крайне польщённый визитом восходящей литературной звезды, кроме всего прочего, решил показать ему свои раскидные кресла. Аксаков, видимо, проявил излишнее любопытство к их устройству или же слишком быстро действовал Загоскин, но вдруг Сергей Тимофеевич вскрикнул и очутился в положении растянутого для пытки человека: руки его были прицеплены пружинами, и оторопевший Михаил Николаевич не сразу вызволил из беды своего приятеля. У пострадавшего после этого долго болели руки. Гоголю тоже, казалось, было не до юмора, но впоследствии, вспоминая эту сцену, он, сам даже не улыбнувшись, с таким оригинальным комизмом рассказал о ней, что все хохотали до слёз»…

Всё у Загоскина шло от природного «добродушия, бесхитростности, душевной распахнутости, где бы, среди каких бы людей он ни был… Этот человек, безгранично доброжелательный, доверчивый к людям, красневший при малейшем смущении, мужественно сражался с французами в Отечественной войне, как выше отмечали был ранен, получил орден за храбрость». Оба, и Аксаков, и Загоскин, писавший драмы и комедии, были страстными театралами и пытались участвовать в спектаклях, и для драматурга актёрство было сплошным терзанием. Долго присматривался Михаил Николаевич к своим приятелям, которым всё было нипочём на сцене как рыбе в воде, и вот однажды решился он сыграть  в домашнем спектакле. «Больше, чем кому-либо другому, ему хлопали, и никто другой не вызывал такого хохота, но, увы, относилось это не к представляемому лицу, а к самому Загоскину, являвшему собою весьма комическую картину…Выйдя на сцену, он начал конфузиться, перепутывать слова, не слушал суфлёра, Хлопанье же и смех публики только ещё более вгоняли его в краску и смущение». Когда спектакль заканчивался, то за опущенным занавесом раздавался крик и хохот: то шумел и ругался приходивший в себя Михаил Николаевич под неудержимый хохот друзей.

Общим другом Загоскина и Аксакова был Фёдор Фёдорович Кокошкин., значительно старше их возрастом, но ещё более, пожалуй, чем они, пылкий в своей любви к театру.

Он писал и переводил стихи, пьесы, был известным декламатором и даровитым актёром. С 1824 года Кокошкин был директором московского театра, а Загоскин  состоял в конторе дирекции членом по хозяйственной и постановочной части. Тогда же Загоскин короче познакомился, а потом и подружился с Фёдором Фёдоровичем, которого знал ещё по Петербургу, но против которого он был предубеждён князем Шаховским, не любившим Кокошкина без всякой основательной на то причины. Литературный круг «Переводчика Мизантропа», как его тогда величали, встретил Загоскина с полным  радушием, и вскоре он сделался близким приятелем всех его членов. Кокошкин вкладывал всю душу в московский театр, заботился о пополнении его новыми талантами, которых он называл «нашим капиталом»; прослышавши об игравшем в губернских театрах Щепкине, он переманил его в Москву. Из Рязани он выписал  Львову-Синецкую. В театральной школе он заметил Живокини, помог артисту развить свой  удивительный комический талант.

Именно тогда, когда Фёдор Фёдорович в течение восьми лет возглавлял вместе с Загоскиным московский театр, в нём сформировалась плеяда великих русских артистов и театральных деятелей. Здесь можно было встретить композитора Алексея Николаевича Верстовского, трагика Михаила Семёновича Щепкина, ещё молодого Павла Степановича Мочалова.

Обычно всё, что мы знаем о человеке прошлого и его отдалённой эпохе, мы черпаем из: 1) его дневников и писем;  2) официальных документов и; 3) воспоминаний его современников. Последние, как правило,─ противоречивые.

Всё это полностью относится и к Михаилу Николаевичу Загоскину.