КАМНИ ЦХИНВАЛА

Владимир  Крупин

Владимир Крупин - родился 7 сентября 1941 года в селе Кильмезь Кировской области. Сын крестьянина, трудившегося в лесничестве. Окончив сельскую школу, работал слесарем, грузчиком, рабселькором районной газеты. Служил в армии в ракетных войсках. Окончил факультет русского языка и литературы Московского областного педагогического института им. Н.К.Крупской. Работал редактором и сценаристом на Центральном телевидении, в издательстве «Современник», был главным редактором журнала «Москва», преподавал в Литературном институте, в Московской духовной академии, в других учебных заведениях. Начинал Крупин, как и многие, со стихов. Но известен стал благодаря первому сборнику рассказов «Зерна» (1974). После выхода этой книги был принят в Союз писателей СССР. Мировую известность получила повесть Владимира Крупина «Живая вода» (1980). По ней снят фильм, она переведена на многие языки. Повесть «На днях или раньше» (1977) посвящена проблемам семьи, «От рубля и выше» (1981) – проблемам художественного творчества, «Прости, прощай» (1986) – воспоминание о студенческих годах. В последние годы в творчестве писателя доминирует тема Православия и надежда на то, что оно спасет страну. Эта идея присутствует в повестях «Великорецкая купель» (1990), «Крестный ход», «Последние времена» (обе – 1994), «Слава Богу за все. Путевые раздумья» (1995). Автор более 30 книг. К одной из них – «Рассказы последнего времени» – написал Валентин Распутин: «По работам Владимира Крупина когда-нибудь будут судить о температуре жизни в окаянную эпоху конца столетия и о том, как эта температура из физического страдания постепенно переходила в духовное твердение. Творческий опыт В. Крупина в этом смысле уникален: он был решительнее большинства из нас, нет, даже самым решительным». Владимир Крупин – сопредседатель правления Союза писателей России. Живет в Москве.

16.02.10 Первой книгой моего детства был книга «Родные поэты», второй стихи Коста Хетагурова. Меня просто потрясло стихотворение о том, как мать обманывает голодных детей, говоря им, что она варит ужин, что надо подождать. Они от усталости засыпают, а она гасит огонек под котелком.  В нем не готовился ужин. «В котелке варились камни». Пронзительность строк была такова, что они помнились всю жизнь, и вот – спустя шестьдесят лет стою у могилы поэта. «Ты знаешь, Коста, что творится на твоей земле»? – «Знаю и скорблю, - отвечает он. – Но знаю, что Господь и Россия не оставят моей родины».

Просвещенная циничная Европа и давно охамевшая от безнаказанности Америка внушали миру, что  это осетины и  русские напали на Грузию. Это дикое вранье  вскоре было посрамлено,  явились неоспоримые  доказательства, что именно грузинская армия,  вкупе с наемниками, натренированная американскими инструкторами, снабженная первоклассной техникой, именно она убивала стариков и детей, мяла танками легковые машины, на которых пытались уехать во Владикавказ осетины. Фашисты, ненадолго захватившие Северный Кавказ, и те не бомбили и не обстреливали церквей и больниц, а эти, нынешние,  свершали свой оплаченный долларами бандитизм с такой жестокостью, что при рассказах свидетелей о нем холодеет сердце.

- Вот вы – священник, - допрашивает журналистка батюшку, недавно принявшего священнический сан, - и вы были снайпером. Как же вы убивали?

- Я не убил ни одного человека, - смиренно отвечает батюшка, - я убивал зверей в человечьем обличье.

За что  напали на  осетин?

Найдите на Кавказе более миролюбивых людей, чем осетины. За это? За то, что не торговали во все времена на рынках России мимозой, гвоздиками? Не занимались уже при демократии организованной преступностью? За это? Фашисты, и те, не врывались в госпитали,  не вспарывали животы раненым, не бомбили церквей, здесь все это было.

А был еще 1990-й год,  еще свежи могилы той войны.  И мало кто знает о нашествии  грузин на Осетию в 1920-м году.

И вот, новые развалины, новые могилы. Может быть, теперь грузины опомнились, извинились, помогают разбирать завалы, строить дома? Как же! По-прежнему неспокойно на границе, тревожно на сердце за судьбу Южной Осетии. Теперь это самостоятельное государство.  Всюду красивые осетинские  флаги – трехцветие:  белый - чистота души, желтый - хлебное поле, красный - кровь пролитая за родину.

С детства так  призывно и завораживающе звучало: «Дарьяльское ущелье», «Царица Тамара»,  «Терек воет дик и злобен меж утесистых громад»,  «Как сладкую песню Отчизны моей люблю я  Кавказ», или: «Поэты Грузии, я нынче вспомнил вас», или «На холмах Грузии лежит ночная мгла»,  «…но почему пережила тебя любовь моя?»,  можно еще цитировать. Зачем? Лишний раз кормить грузинскую спесь? Откуда  взялся дух превозносительства в их нации, та уверенность безнаказанности за убивание  людей, которые единодушно решили жить самостоятельно, откуда? Что вас много, а их мало? Что не изменили России, не одобрили низкопоклонство перед НАТО? Что просто зависть берет на эти прекрасные земли?

Нет, не  верится, что  Грузия забудет о спасительной роли России в ее судьбе. Не будь России, быть бы Грузии вначале под персами, а потом под турками. Неужели и это надо доказывать?

Наивные  верят, что политика царизма на Кавказе была захватнической, вздор! Народы Кавказа понимали, что без защиты сильного они попадут в рабство хищного.  Добровольно искали  защиты у России, и Россия приходила на помощь своим подданным.  Защищала свои народы.  Другого объяснения пребывания русских, российских,  войск на Кавказе нет. Осетины пришли под руку московского царя в 1828 году, с тех пор они братья нам.

Политики могут думать иначе, я же, любя и Осетию и Грузию, и Эльбрус, и Казбек, и Терек, и Куру, и Коста Хетагурова и Шота Руставели, верю, что политики научатся наконец  слушать голос народа, а не заокеанского дяди.

Давно ли был последний съезд  писателей СССР? Все рядом. Писателей тогда уважали, заседали в Кремлевском Дворце. Тогда-то грузинская делегация, психанув по поводу рассказа Виктора Астафьева «Ловля пескарей в Грузии», покинула заседание. Тогда-то и прибежал на съезд  Шеварднадзе уладить конфликт.  А с чего было изображать великую обиду? Что там в этом рассказе обидного для грузин? Да ничего. И пошел старик Гавриил Троепольский на трибуну извиняться перед гордыми грузинами.   

А потом было  «глотание суверенитета» и растущие аппетиты.

Много раз бывал я в грузинском монастыре Святого Креста в Иерусалиме. Это теперь греческое владение, и, к великому сожалению, не очень ухоженное место. А монастырь велик, прекрасен, необходим. Как утратили его грузины, говорить

поздно, но ведь можно же вернуть, и иметь в православном сердце мира свой монастырь. Можно. А вот Святая Гора Афон. Ведь был же среди двадцати афонских монастырей и грузинский, был.  А теперь нет. Вот куда бы приложить усилия политиков, вот чего бы ужаснуться – ослабления  молитвенного духа нации, ведь от этого все. Конечно, на возвращение монастырей нужны средства, и немалые, но они в сотни раз меньше тех, что затрачены на агрессию против православных осетин. А интересно, что ответит дядя Сэм на подобную просьбу – помочь Грузии вернуть свои монастыри? «Да вы, что, - скажет, - да я же на сатану работаю,  да я же только могу смерть сеять, да мечтать Россию на колени поставить, а вы мне такое предлагаете»?

В монастыре Святого Креста могила  монаха, великого  Шота Руставели.  О, как гордятся им грузины, и говорят, что  пока еще плохо перевели на русский  его поэму «Витязь в тигровой шкуре», может быть. Но ведь уже  переведена  главная строчка поэмы: «Кто себе не ищет друга, тот себе заклятый враг».  Что же ему не следуют единоплеменники монаха-поэта?

Помню покойного Нодара Думбадзе, Тбилиси, осень 81-го, международный            симпозиум по проблеме романа, выступления Чабуа Амиреджиби, Отара Чиладзе, застолья.Как забыть? Столько благодарностей выслушивали мы, русские, за то, что выводили грузинское слово на международную арену. Ведь годами работали на них. Земляк мой, величайший русский поэт Николай Заболоцкий сколько извел времени на переводы  Давида Гурамишвили,  Григола Орбелиани, Ильи  Чавчавадзе, Важи Пшавела, Тициана Табидзе, Георгия Леонидзе, Симона Чиковани, Карло Каладзе, Григола Абашидзе, Михаила Квилидзе.  Было за что благодарить. Где вы теперь, застольные литераторы? Что говорят ваши языки, так много изливавшие слов о  величии России? Как смогли вам их  привязать, чем? Деньгами? Или просто страха ради?

И еще немного о литературе.  Говорим о ней, стоя у памятника Пушкину на углу улиц Сталина и Пушкинской . По устному преданию, грузины пришли к Сталину и стали жаловаться на Лермонтова, который написал в поэме «Демон» строчку «Бежали робкие грузины». Вождь всех времен и народов  отвечал: «Поэт прав, он же написал: «Бежали робкие». Робкие бежали. Он же не писал, что бежали смелые». Интересно, учат ли сейчас стихи Лермонтова в Грузии?

Высказываю ту мысль, что, может быть, грузины еще от того так высокомерны, что Сталин – их выходец. Да нет, возражают мне, он осетин.

Аксакал осетинской литературы Нафи Джусойты  читает перевод стихотворения «Румяной зарёю покрылся восток».  Удивителен и музыкален осетинский  язык, происходящий из семьи иранских языков.  Как раз стоим у памятника знаменитому лингвисту  Васо Абаеву, прожившему сто один год и сказавшему в конце жизни о безграничности познания языков, которых он знал множество.  Музей его имени уничтожило разрывом снаряда и голову у памятника оторвало. Вспоминаю  Приднестровье, Бендеры, расстрелянный памятник Пушкину. Варварам всегда мешает культур.

Центральные улицы хоть как-то уже  приводятся в порядок. Хотя разрушены учреждения,  изуродован театр, но видно, что многое делается. Открыта новая школа – дар Москвы Цхинвалу.  Окраины и окрестности  являют собой то, что называется пейзажем после битвы.  Ничего, всё наладится. Здесь я ощущаю себя тем русским, которому и назначено от Бога быть русским, то есть защитником справедливости, освободителем от ига.  И выслушиваю такое количество благодарностей.  И в осетинском, строго церемониальном застольи, сейчас добавился непременный тост. Тост за Россию.  Встаем.  Вздымаем бокалы!  Будто принимаем незаслуженную нами  награду. Мы же лично не воевали, не хоронили друзей. Но именно тут я  испытал счастье, что мой народ – народ величайший, народ - герой, он выполняет завещанное ему от Бога назначение – спасать угнетаемых. Нет, такого чувства никогда не испытать никакому американцу.  В любом месте, где они наследили:  в Ираке, Югославии,  Афганистане, Вьетнаме,  их проклинают.

Школа. На две трети разрушена, занимаются в три смены. Цветы, цветы.Есть ученики – сироты из интерната, дети погибших родителей уже этой,обжигающей доселе войны. Красивые  строгие  темные костюмы и белые рубашки учеников, темные юбочки и белые кофточки учениц. Звонко и торжественно звучат  стихи:

С неба сыпалась смерть все сметающим огненным градом,

Содрогалась земля, угасала надежды свеча,

Лишь Великая Русь встала насмерть с Осетией рядом,

Разрубив на века смертный узел по-русски, сплеча!

После встречи в школе меня провожают старшеклассники, попросил их показать церковь. Денис и его друзья немногословны. Да я и не расспрашиваю.  Только интересуюсь, к  какому жизненному пути они склоняются, куда собираются после школы. Оказывается все они, все!, хотят пойти в военные училища. Даже те, кто до августа  восьмого года собирался в какой-то гражданский вуз.

- Они (здесь не говорят – грузины, говорят: они) они загоняли людей в трубы и заваривали электросваркой и оставляли умирать.

Заходим в церковь, ставим свечи: и  к Распятию за погибших,  Божией Матери за  живущих.

Говорю с рабой Божией Маргаритой. Служит при храме.

- Только церковью и спасались. Батюшки под обстрелом и сами и через людей разносили иконы и свечи по подвалам и убежищам. Молитвы не прекращались ни на секунду. Страшно, когда  вот эти минометы «Град», все рушится. А с молитвой и это пережили. Одна учительница говорит: сидели при обстреле на первом этаже, некуда уйти. Вдруг будто кто велел встать и перейти в другой угол. «Я больного мужа перевела, тут удар, взрыв, стена, у которой сидели, обрушилась, а мы  живые . Гляжу – под иконочкой сидим». Вообще, - говорит Маргарита и крестится, - эти дни, когда они напали, вера  в Бога увеличилась.

Недалеко река Леуеха. Слышно издалека – ревет вода у плотины.  Внизу такая мощь кипящей воды, и в нее, с высоты, и немаленькой, прыгают мальчишки. И своих знакомцев я разглядел.  Как прыгнуть в эту бездну? А прыгают. Все с нательными крестиками.  Прыгают. В каких глубинах, и как  крутит их тела сильная река, непонятно. Выныривают в разных местах. Смеются. Опять карабкаются вверх. Да разве можно таких мальчишек, таких отроков, таких юношей  победить?

Иду по берегу. Одинокая могила. «Борис Цвохребов. 1989 – 2006».

Потерял очки. Потеря традиционна, но как без них? В «Оптике» рассказывают, что нервные потрясения отражались не только на психике, на физическом состоянии, но очень  влияли на зрение.

-  Проводили многим коррекцию. Иногда зрение падало до минус семи.

Буду беречь купленные здесь очки, может, перестану терять. Первое, что прочел сквозь их стекла, сообщение о том, что Саакашвили свершил очередную амнистию заключенных, в том числе уголовников.  Конечно, уголовники, благодарные ему, будут такую милость отрабатывать.

Встреча в погранотряде.  Невозможно сказать что-то неискреннее, не от сердца идущее вот  этим прекрасным скромным юношам, солдатам,  увидевшим на заре жизни лицо смерти.  Главное измерение  любви к Отечеству – готовность умереть за него.

Ночлег на границе. Выходишь перед сном из летнего домика, тут же из темноты возникают солдаты. «Не волнуйтесь, гуляйте, все будет нормально». И в самом деле возникает ощущение защищенности, спокойствия.  И  как-то окрыленно, под этими, отвоеванными от захватчиков кавказскими звездами читаются молитвы перед сном. Дай, Господи, сил этим удивительным людям, пограничникам, миротворцам в полном смысле этого великого слова.  Вспомним  Заповеди Блаженств: «Блаженны миротворцы, яко тии помилованы будут».

А утром счастливое раннее пробуждение, будто кто сыграл знакомую с армейской юности побудку. Вскочил и побежал  к реке. Вечером спросил направление. Старался, как предупредили, с тропинки в сторону не сходить. Замечал  по сторонам  отрытые окопы, пулеметные гнезда.

Река оказалась быстрым, чистым ручейком. Пойду за ним, куда-то же он бежит-торопится.  Торопился он к водопадику.   Я осмелился, разделся и вошел под  его освежающие холодные струи. И так радостно взбодрился и заторопился обратно. Но задержали два обстоятельства. Первое – камни. Надо сказать, и те, кто любит русскую баню, меня поймут, что главное в бане – парилка, а главное в парилке – камни, которые, накаляясь, производят целебный пар. Камни эти должны быть необычайно прочны. Долгие годы я всегда привожу в свою парилку камни отовсюду. Конечно, тяжелые не под силу, а на килограмм-полтора-два в самый раз. Как их выбрать? Не знаю, как другие, а я пытаюсь облюбованный камень разбить. Если вытерпит немилосердные удары о другой, более крупный, камень – годится.  Есть у меня камни и с родимой Вятки, и с Урала, и с Байкала, и из Вологодчины, белгородский кремешок есть. Последний камень с берега реки Березины в Белоруссии, от той переправы, где в последнем бою с французами русские победили в соотношении: на сто погибших французов один наш. Хотел привезти камень и из Полтавы, но не получилось поискать, сильно нас торопили организаторы празднования  300-летия Полтавской битвы слушать выступление шведского посла. Не одни русские , и шведы  были под Полтавой.

Здесь же все камни были крепкие. Звонко, высекая искры, отскакивали они от тяжеленного валуна и все хотелось увезти. Выбрал один камешек – гладкий, круглый, ласковый на ощупь крепыш. «Поехали, милый, будешь меня в зимние  дни одиночества согревать и лечить».

А второе задержало – это росточек дуба. Крохотный, но со взрослыми листочками дубочек пророс у корней сосны, будто у ней искал защиты, к ней прижался.  Он пережил ужасы войны, наслушался воя снарядов, свиста пуль, разрывов бомб, но растет.  Я оглянулся окрест – много таких дубочков начинало жить на родной земле. А этот, от корней сосны, я решил увезти в Россию. Стал искать, чем выкопать.  Поискал какую-либо железку. Железа хватало, но все крупноформатное. Нашел острый сучок и выкопал этот дубик. Завернул в носовой платок. Напоследок окропил водичкой родины и повез на новую. Тем более теперь у нас уже общая родина. Я уверен – росток приживётся.