№14 Владимир ГЛАЗКОВ (Украина, Черкасы) Оволс-олед

Владимир Глазков - русский, потомок донских казаков. Родился 15 июня 1949 года в г. Новоаннинский Волгоградской области. По образованию инженер-механик. Закончил Киевский инженерно-строительный институт в 1973 г. По профессии – конструктор, автор более 30 изобретений и патентов, неоднократный лауреат ВДНХ СССР и УССР, награждён почётным знаком «Изобретатель СССР». Живёт в г. Черкассы, Украина, является Председателем областной общественной организации «Русское движение Украины». Пишет стихи и прозу, публиковался в различных альманахах, журналах, сборниках, в том числе во втором выпуске сборника стихов «Я вижу сны на русском языке», как лауреат Второго международного поэтического конкурса «Я ни с кем никогда не расстанусь!..»

Оволс – олед

Историко-публицистическая повесть.

К  ЧИТАТЕЛЮ

Самая непродуктивная из наук – история. В клинописях разбираемся, древние технологии изучаем, а откроешь Тацита или Плутарха – и лишь руками развести – ничего в цивилизации не поменялось. Скверными мы выглядим учениками, если не сказать: отпетыми двоечниками. История – это увлекательный труд, хотя нелёгкий и не всегда приятный, в чём-то схожий и с трудом патологоанатома. Однако постигать и перенимать исторический опыт приходится всем, кто хочет учиться у жизни. А не пытаясь осмыслить прошлого, невозможно осмыслить вообще ничего.

Наука о прошлом – это, прежде всего, архивы; в них – фактический материал, на который и обязана опираться наука, дабы не изгибаться в позе «чего изволите». Отсюда вывод: историей должен заниматься специалист; без доступа к архивам обстоятельного исследования быть не может. Вывод вполне логичный. Но не вполне верный. Фактов ведь – терриконы и вне архивов, но дело не только в фактах.

Вот пример: передо мной – архивные документы – два свидетельства о рождении: ЯО № 235746 и Н-ЯО № 347481. На одном лиловый штамп – «Повторное». Оба документа об одном и том же: о моём появлении на свет. Но... Из документов следует, что родился я в разных местах. Так и написано: в одном – «селение Ново-Анненское», в другом – «город Новоаннинский». Как сие понимать? Как в пьесе Старицкого: «Пардон, в пачпорте ошибка»? Тогда в каком «пачпорте»? Или речь – о разных людях? Вопрос этот прямиком адресую поклонникам выуживания истин из одних лишь спецхранов.

Александр Довженко как-то заметил: «Двое смотрят вниз. Один видит лужу, другой – отражённые в ней звёзды». Фактами «звериного оскала империализма» политики СССР стращали врачей, инженеров, рабочих, школьников... Фактами «коммунистического оскала» политики Запада стращали врачей, инженеров... Да вот же они – факты! Вот же. На любой вкус. Но факты – не самоцель. В том-то и увлекательность науки о прошлом: анатомируя факты и вглядываясь в результаты, понять и объяснить внутреннюю логику минувших событий. Понять, чтобы не спотыкаться впредь.

То, что Вторую Мировую войну развязала гитлеровская Германия до сих пор очень многим представляется фактом неоспоримым. Но явился вдруг любопытствующий НЕ-историк-НЕ-политик, а военный разведчик Владимир Резун, прошёлся по замёрзшей луже своим «Ледоколом», и засияли звёзды фактов не менее неоспоримых. Впрочем, оговорюсь сразу: на мой взгляд – и не более. Не охватить историческую истину в мелкоскопе одной лишь разведки, приходится запрокидывать голову к политическому зениту. А там – не только номера дивизий и плотность войск на километр границы. Там – «чёрные дыры» общества. Там – уродливые звёздные карлики, бывшие когда-то обычными детьми, и это – тоже факт. Может быть самый страшный. Куда маршируем? За кем? За чем? Эти – главные исторические вопросы – требуют ответов не только от дипломированных историков. Эти ответы не извлечёшь из архивов. Их надо искать в себе. Не только изучая Историю, но и учась у неё.

Хочу подчеркнуть с самого начала: мои поиски – это только мои поиски. Не более. Не всесилен и не всемудр, и рецептов – как человечеству жить – не знаю. Искатели подобных рецептов – Кампанелла, Робеспьер, Маркс, Гитлер, Ленин, Трумэн и много-много других бывших и нынешних гениев. В шумную их компанию не тороплюсь. Но почему-то думается, что некто, пожав плечами по поводу моих мыслей, разберётся со своими и сумеет распорядиться собственной жизнью без оглядки на гениев. Именно это и побудило кроме прозекторского скальпеля взяться за нехудожественное перо.

ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ

Игра по правилам

ГЛАВА 1

Ненасытный  Мальстрём

– Это, конечно, и есть,прошептал я, обращаясь

к старику,великий водоворот Мальстрём?

Эдгар По. «Низвержение в Мальстрём».

1.

Восемнадцатый век называют веком просвещения. Девятнадцатый – железным веком. Век двадцатый имеет множество названий.

Век скоростей.

Атомный век.

Космический.

Информационный...

Несомненно: ушедшее столетие отмечено знаком высокого разума. Результат: авиация, трансплантация, компьютеризация, интеграция – всего не счесть.

Но кое-что – сочтём. Например: две Мировые войны и десятки миллионов варварски загубленных жизней. Плюс десятки миллионов, истреблённых в «мирные периоды». Плюс газовые атаки в метро и премьеры-уголовники. Плюс... Как это понимать? Куда он вдруг девается – наш блистательный ум, когда упирается не в интегральные фантазии, а в главное?

Человечество – как не от мира Божьего. Чтобы жить счастливо, необходимо, оказывается, некоторую часть населения истребить. Для об­ретения свободы требуется окопать себя кордонами и упрятаться под символы из флажков, гимнов и валют. Чтобы обеспечить мир – вооружаться до зубов. Можно найти объяснение этому умственному затмению?

Объяснений хватает: национальные интересы, стремление к прогрессу, забота о будущем... Но объяснения эти ничего не объясняют. Двадцатый век так и вошёл в историю веком звонких взлётов в науке и глу­хих провалов в политике.

2.

Политика – в переводе с греческого – в общем смысле означает искусство управления государством. Сами политики возводят это искус­ство в ранг науки, как бы подчёркивая: не каждому дано.

Согласимся – не каждому.

Любое дело требует соответствующих способностей. Поэтому есть врачи лечащие, а есть – исцеляющие, есть учёные и мыслители, существу­ют проходимцы и Проходимцы. Общество – океан широченный.

Выбирая себе политических руководителей, избиратели верят, что влияют на ход истории. И – понятно – надеются на изменения к лучшему. Политики надежды на лучшее связывают исключительно с собственной муд­ростью. И, принимая исторические решения на своих съездах, саммитах и форумах, тоже считают, что творят историю. Но капризница-История упрямо живёт независимой жизнью, дивясь бестолковости «мудрецов» и всего остального-прочего люда. Почему же так неодолима формула: «Хотели как лучше, а получилось – как всегда»? Почему всё шире и ухмылистие разверзается водоворотный зев, всасывая в ненасытную утробу людские мечты, планы, жизни?

Политики виноваты?

Несомненно: они могли бы изменить многое. Но не стоит преувеличивать их способностей и их вину. Причина общественного Мальстрёма не в политике. Причина – глубже.

Меняется власть, меняются коммунальные удобства, свадебные ритуалы и марки пылесосов, меняются поколения... Меняется всё. Но неизменным остаётся наш дремучий эгоцентризм, и неистребимо в нас стремление к ОВЛАДЕВАНИЮ.

Больше... Еще больше...

И гудит, ухмыляется Мальстрём.

3.

Желания всегда бегут впереди возможностей. И это хорошо и даже замечательно. Да вот ведь беда: пирогов хочется всем, а печь пи­роги умеет не каждый. И урожай взрастить – не каждый. И печку сло­жить... И встаёт перед «Homo хотящим» во весь свой немалый рост извечный вопрос: как объять необъятное?

Ответ прост до банальности: желания с возможностями соизмерять. Только и всего.

Оно-то так, но в соизмерении, как пишут в рекламах, возможны варианты.

Вариант первый, аскетический: непомерные хотения свои ограничи­вать. Самому. Это – путь отшельников и монахов. Путь тех, кому комфортно в телогрейке, когда вокруг шубы из натурального меха. Это – путь Сократа, Диогена, Нестора-Летописца, Сергия Радонежского... Нелёгкий путь.

Вариант второй: отыскать в себе искру Божию, упорно раздувать из неё пламя и стать Масте­ром. Таким, чтобы благодарное сообщество само «пироги» подносило. Это – путь трудяг. Достойный путь. Но тернист он и долог, да к тому же и не лишён риска. Потому что не каждого Мастера понимают, уважают и пирогами кормят. Многих по достоинству оценивают спустя века, а иных – были прецеденты – современники отводили и на костёр.

Есть, однако, и третий вариант. Позволяющий извечный вопрос решить эффективно и быстро. Надо лишь научиться прибирать к рукам творения Мастеров. А заодно и подмастерьев. Это – путь воров.

Он, конечно, тоже не без изъяна. В понятную клетку. Но оставим карманников и домушников участковым сержантам; не о них речь. А о тех, кто открыто колдует над «общественным пирогом», кому власть даёт ПРАВО распоряжаться результатами чужого труда. Потому что право позволяет умыкать безнаказанно и легко. Одновременно вознося политику в ранг высокой и не всем доступной науки.

Политологи различают в этой науке две ветви: политику внутреннюю и внешнюю. При этом делают сноску: различие, мол, условное, потому что внешняя политика очень уж плавно проистекает из политики внутренней. Но условность и трудность разделения не в этом. Цели у них одинаковы – вот в чём всё дело: овладевать чужим. А овладевать хочется большим... Ещё большим...

И приходит время, когда взнуздывать и обирать лишь соотечественников представляется уже недостаточным. И поднимается тогда из глубин зловещий гул из «несправедливостей», «национальных интересов» и «забот о будущем».

Но в основе политического стремления к справедливости лежит не мораль, а нечто глубоко аморальное. В основе лежит корысть.

4.

Не раз и не два испытывал я на излом этот пессимистический вывод; слишком уж поверхностным сдавался он и мне самому. Всё никак не верилось, что на вершинах общественного Олимпа восседают ущербные люди. Пытался себя опровергать. Анализировал результаты. Искал факты. Но пока ничего утешительного найти не получается.

Получилось нечто иное. Перефразируя классика: открылась бездна, тайн полна. Но открылась и бездна больших и маленьких разгадок такого таинственного на вид политического Мальстрёма.

Начать, однако, придётся с основ.

5.

В Ветхом завете постулируется: человека – по образу своему – сотворил Господь. Дарвинисты с этим не согласны. Марксисты, как известно, пошли ещё дальше: человек стал человеком благодаря исключительно своему упорному труду. Кто прав, а кто заблуждается – не знаю, и от радикальных средств в спорах воздержусь. Но есть у меня вольная мысль, что внутренним двигателем прогресса «Homo sapiens» всегда была и остаётся ЛЕНЬ. Не та – которая на диване. А лень деятельная – от разума – жаждущая обрести максимум прибытка при минимуме затрат.

Объяснюсь.

Природа – отменный дрессировщик. Сделал то, что она требует – получи удовольствие, поступил против требований – вот тебе неприятность. За­кон этот всякой мошкаре понятен. Как понятно и то, что награда сама не приходит, награду зарабатывать надо. Без труда, ведь...

И начинается выбор средств.

6.

Весна. Под облицовку соседского балкона воробьи таскают сухую траву и пух – строят гнездо. Чирикали бы, кто трудиться заставляет? Трудятся. Знают: соорудишь гнездо – Природа удовольствиями не обойдёт, не забудет. В основе воробьиных хлопот лежит инстинкт. Первоприрода – со своим методом проб и ошибок. Самым надёжным, но и самым непроизводительным. Поэтому воробей травинки собирает далеко, к гнезду подлетает не сра­зу, беспокоится. Может он по-своему – по воробьиному – и прав, но для нас очевидно: выбирает он не самый оптимальный ва­риант поведения. Будем снисходительны. Ну не дорос до разумности, до аналитических высот, по наитию действует.

А человек – дорос. Пути свои к удовольствиям сначала умом проходит. А уж потом выбирает из них самый короткий, самый незатратный. Умные мы ребята, ничего не скажешь. Одно непонятно: почему у воробь­ёв – в отличие от «умных ребят» – мировых войн не случалось? И у всего остального «неразумного» мира – тоже?

Утверждаю: потому что «меньшие братья» для достижения СВОИХ целей и удовлетворения СВОИХ природных потребностей не ленятся расходовать СВОЮ ЖЕ энергию. Не ленятся они расходовать свои личные силы и на получение общих, «семейных» удовольствий. Среди муравьёв, пчёл и прочих «общественников» нет дармоедов и халтурщиков; каждый вкалывает на пределе своих возможностей.

То ли дело – человек. Для него «уметь трудиться» и «уметь жить» – отнюдь не одно и то же. Между этими понятиями вместо знака равенства он давно поставил другой знак эквивалентности – деньги. И, сделав их ключом доступности к удовольствиям, рвётся уже не к работе, а к это­му самому ключу. Потому что ключ, то бишь результат, в отличие от самой работы, можно присвоить.

Украсть.

Или отнять силой.

Лёгкий, самый короткий путь. На том и стоим.

– Глупости, – должен сразу возразить думающий читатель. – Если бы всё обстояло именно так, то человечество давно бы уже стало клубом воров, грабителей и убийц. И не было бы ньютонов, кулибиных, кусто, шекспиров, не было бы землепашцев, станочников, скотоводов... Нельзя всех под одну гребёнку, неправильно это.

С думающим читателем не спорю. Тоже понимаю: хотя и велик соблазн прибирать к рукам результаты чужого труда, поддаются соблазну не все. Что-то мешает. Что-то властное и сильное не позволяет человечеству превратиться в мировое сборище негодяев. Называется этот внутренний тормоз совестью.

Смею высказать ещё одну вольную мысль: совесть – категория не социальная, а вполне космическая, и «неразумные меньшие» куда совестливее нас – разумных. Совесть – это Великое внутреннее Знание, данное всем от рождения, это ПРИРОДНОЕ ощущение единства мира и его гармонии. Мысль может и спорная, но не торопитесь отмахиваться. Давайте задумаемся: так ли уж случайно корень этого слова – от древнеславянского: «ведать», «знать»? Между прочим: ещё раньше «совесть» и «осознание» бы­ли и вовсе единым понятием – в древнегреческом и латинском звучали и писались одинаково. Так или иначе, но совесть – ощутимый тормоз. Однако и он останавливает не всех. И, понимая, что прагматизм разума требует дополнительных ограничений, общество ограничения не только создаёт, но и постоянно совершенствует. В виде запретительных актов и пенитенциарных систем.

Всё – так, но только «деятельная лень» не менее изобретательна. Ведь, несмотря на громадьё законодательных плотин, эксплуатация, гра­бёж и насилие, увы, не иссякают. Никак. Время от времени общество таким положением дел возмущается, и результаты своих трудовых усилий пытается перераспределить силой. А – попросту – рубит головы. Чтобы начать, наконец, жизнь достойную и счастливую. Бунты, войны и революции, однако, ни к чему хорошему не приводили. «Блага» перераспределялись, но внутренней причины ни революции, ни бунтари-оппозиционеры не трогали. От воровских возможностей человечество никогда не отказывалось, и всё повторялось с неотвратимой неизбежностью: новые ноги – на старые грабли.

Ничего не меняется: результаты труда кулибиных, ньютонов и про­чих продолжают присваивать.

Крадут. Или отнимают силой.

Той самой, которую так легко даёт всякая политическая власть. Легко, потому что именно власть позволяет манипулировать законностью, позволяет не только ограничивать и пресекать, но и ОПРАВДЫВАТЬ. Вот уж тут-то изобретательности поистине нет пределов.

Убийц разыскивают полицейские, милиционеры и Интерпол. Потому что убийство – тягчайшее преступление, взывающее к обязательному на­казанию. Но вот убийц в погонах почему-то награждают орденами и даже орудиями убийств – именным оружием. Отчётливо слышу возмущённые возра­жения: «Люди в погонах исполняют свой долг, как же можно сравнивать». Не торопитесь клеймить. К нашим уникальным способностям оправдывать всё что угодно мы будем возвращаться ещё не раз.

Давайте зададим себе вопрос:

– Чем отличается грабёж от экспроприации?

Ответ первый: «Ничем». Комментариев этот ответ не требует никаких.

Ответ второй: «Результатом». И – неизбежное в этом случае – пояснение: «Награбленное идёт на обогащение грабителя, экспроприированное – на нужды общества».

Из этого следует: «Грабить нельзя. Экспроприировать – за милую душу!» Ну что тут скажешь? Только одно: оправдать можно ВСЁ.

7.

Когда-то давно мой сын порадовал серьёзностью: «Папа, а можно я буду не великим математиком, а великим художником?» У меня хватило ума ответить: «Неважно кем ты будешь, важно – каким».

Способности человека обширны и разнообразны. Человек может стать трибуном, инженером, монахом, художником... Мы сами выбираем себе дорогу. И условием для выбора служит только одно: поступок должен быть оправдан. Причём, по большому-то счёту, все мы ищем оправданий в глазах только одного человека.

Себя.

И уже неважно, что оправданное собой не оправдывается религией, общественной моралью или запрещено законом. Всё это уже не останавли­вает, а лишь побуждает действовать скрытно. И всё же...

Общественная норма, закон и государственная политика – это не пустые слова. Это очень важные путеводные маяки, на которые с младых ногтей ориентируется каждый из нас, оправдывая выбор собственного поведения.

Разные общества – разные маяки.

Мрачный «классический» пример.

Советские моралисты ставили памятники пионеру Павлику Морозову. За идейность и преданность делу о светлом будущем. Потомки пионера – моралисты нынешние – памятники эти сносят. Потому что Павлик Морозов – предатель и доносчик. Аморальный тип, судьба которого не может слу­жить этим самым маяком. Кто прав – судить не берусь. Но я бы, товарищи и господа моралисты, ничего не сносил. А рядышком с памятником юному пионеру обязательно ставил бы памятник его деду. Чтобы помнило человечество о чудовищной истории, как, ориентируясь на политические маяки, маленький гражданин сделал свой выбор, а родственники – милейшие люди – его за это убили. Такому маяку самое бы место у крылечек законодательных собраний. В любых государствах.

На пряжках красноармейских ремней сверкал пятиконечный символ нерушимой веры в идею всеобщего счастья – коммунизм. За такие ремни засовывали рукоятки гранат и решительно ползли под гусеницы танков. Такие же точно ремни носили и те, кто хладнокровно стрелял в чьи-то беззащит­ные затылки. У солдат нацистской армии были другие ремни. На их пряжках – штампованная надпись: «Gott mit uns» – «Бог с нами». Эти убивали именем Христа. Убивали и продолжают убивать во имя Аллаха, во имя свободы, во имя светлого будущего и славного прошлого.

Сверкают, манят маяки.

Крутится людской водоворот. И надрывается Мальстрём...

8.

Власть возжелавшие – тоже люди. Но, в отличие от людей обычных, поступкам своим вынуждены искать оправдания публичные, пристойные и красноречивые. Причина сему проста и для всех очевидна.

Вот если я объявлю о намерении стать Президентом страны для обеспечения своего личного благополучия, то сограждане обязательно пойдут мне навстречу – выделят койко-место в лечебнице для душевно­больных. Не поймите меня превратно: Вы случайно не знакомы с Прези­дентом, у которого, после вступления в должность, благосостояние уменьшилось или осталось хотя бы на прежнем уровне? Может, знаете подобно­го чудака среди депутатов? А в районном масштабе? Тогда почему все эти патриции сидят по персональным кабинетам, сессионным залам и дачам, а не в отдельных палатах?

Правильно. Люди они вполне здравомыслящие и, «давая согласие» баллотироваться, о личных планах скромно и благоразумно помалкивали. Всё больше упирая на свои способности решать проблемы общественные и мировые. И исключительно только поэтому избиратель их к лику ненормальных не причислял, койко-мест не выделял, а довольствовался надеждой получить то, что обещали ДАТЬ ему будущие политические аксакалы.

И вопросами себя не изводил. А надо бы.

Теперь и у нас полный плюрализм и свобода слова. Теперь стало правилом хорошего тона в открытую поносить политиков. Тут они вытво­рили не то, там не просчитали, об этом – вообще забыли. Интриганы, ловчилы, им бы лишь о портфелях своих думать. Я политиков не обвиняю и не ругаю. Понимаю: политика – водоворот чудовищный. И люди, гребу­щие к власти, а тем более уже нырнувшие в неё, никакими другими быть и не могут. Другие там – не выдерживают. Как не выдержал, например, академик Сахаров. Это – многократно подтверждённый факт автобиографии человечества.

Но История, в самом деле, всё и всех расставляет на подобающие места. Совсем не потому что «большое» видится только издалека. Просто прохо­дит время, и в чьих-то минорных публичных симфониях всё отчётливее начинают звучать пронзительные гаммы личных мотивов. И «созидатели» превращаются в разрушителей, премьеры – в уголовников, «миротворцы» – в провокаторов войн. Публика ахает, хотя в сути ничего не меняется. Потому что авторы симфоний партитуру знали изначально. Знали, какие они «созидатели», на чём основано их президентство и какова цена их «миротворчеству». Знали, но делали. Знают – и продолжают делать.

И наиболее деятельно-ленивая... пардон, политически инертная часть населения, им в этом охотно помогает. Забывая, а то и просто не задумываясь над тем, что отвратительность грабежа важнее любой его цели, что убийство остаётся убийством, чем бы его ни пытались оправдывать, что на трагедии одних невозможно построить прочный и благополучный дом для других. Стоит ли после этого кивать на политиков, ругать президентов, профсоюзных боссов и прочих «народных избранников»? Ведь они этих правил игры в цивилизацию не нарушают. Просто играют в неё более са­мозабвенно. Просто они самые ленивые из нас, самые изворотливые в пересудах с совестью и самые изобретательные в поисках оправданий НЕ ТОЛЬКО СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ насилию и воровству. И, хотя в программах своих о личном не распространяются, однако ни целей общественного пе­реустройства, ни средств для их реализации не скрывали и не скрывают. Потому что не в целях и средствах разница.

Цели у всех небесные: мир, процветание, свобода...

И в средствах – единая основа.

Разница – в принципах деления людей на некие, одним лишь политикам и понятные, социальные группы. Имущественные, религиозные, профессиональные, этнические... От этого и только от этого зависят названия партий и расстановка моральных и правовых ориентиров. Выражаясь нормальным языком: «Кто и за счёт кого будет жить в новом счастливом обществе».

Так и живём. Не перегружая себя мыслями о Мальстрёме и поиском его внутренних причин, а, довольствуясь оправдательными ориентирами тех, кто анестезиологию совести сделал своей основной профессией.

9.

А может глупости всё это? Может нет никакого Мальстрёма, и не в воровском выборе причина? А вот приедет барин... Существует, ведь, понятие: PETITIO PRINCIPI – т. е. аргумент, основанный на соображениях, которые сами ещё требуют доказательств. Может, соображения никуда не годятся? И политики – это самоот­верженные люди, живот свой кладущие на алтарь отечества? И движет ими не корысть и не какая-то там «неленивая лень», а пламенное чувст­во ответственности перед судьбами человечества?

Ни на чём не настаиваю. Может быть.

Но вернёмся к стартовой черте. Чем же всё-таки объяснить наше умственное затмение? Что заставляет нас из века в век громоздить одну нелепицу на другую, целенаправленно погребая истинные причины не только нынешних, но и минувших событий?

До недавних времён старательно утрамбовывалось мнение: зачин­щиками Второй Мировой являлись исключительно нацисты. За это их по­том судили в Нюрнберге. Теперь не менее старательно вбивают в головы нечто иное: коммунисты – негодяи, нацисты и коммунисты, не нацисты бы, так коммунисты!.. А отсюда подстрочно: все остальные – агнцы невинные. И этот вбиваемый ориентир – об овечках и волках – продолжение самой циничной политической лжи, начало которой и было положено в Нюрнберге в ноябре 1945 года.

Ложь эта – несомненно – имеет вескую причину.

Потому что, если бы в 45-м действительно намеревались судить преступления против мира и человечности, то скамья подсудимых в Нюрнбергском Дворце юстиции должна была быть вместительней и шире.

Намного.

Ревёт Мальстрём. Всасывает в свою жуткую глотку поколения, государства, религии, легко крушит в щепы парусные мечты, проглатывает демократов, либералов, социалистов, диктаторов... Всех. Чем заткнуть эту воронку? Да есть ли такая пробка?

Каюсь: не вдыхал я таинственную пыль секретных архивов и не держал в руках пожелтевших оригиналов. Но в этом нет и нужды. Чтобы увидеть главное – не скабрёзные подробности интимной жизни вождей, а воровскую природу ЛЮБОГО политического бомонда – вполне хватает лишь чуть более внимательного взгляда на то, что давно и хорошо известно. Откроем для начала первоисточники.

ГЛАВА  2

Вершки  и  корешки

Попробуй самозванец

Им посулить старинный Юрьев день,

Так и пойдёт потеха.

А. Пушкин. «Борис Годунов».

1.

Бытует мнение, что все политики – записные лгуны. Они, мол, лгут, а мы – в белом. А я приглашаю в этом усомниться.

В феврале 1848 года в Лондоне впервые издаётся «Манифест коммунистической партии» – программный документ коммунистов всего мира.

В разделе II читаем.

«Ближайшая цель коммунистов та же, что и всех пролетарских партий: формирование пролетариата в класс, ниспровержение господства буржуазии, завоевание пролетариатом политической власти».

Зачем же пролетариату власть? А вот зачем.

«Пролетариат использует своё политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, т.е. пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил».

Не вижу лжи. Зато отчётливо видится другое: в двух абзацах программного документа – увесистые булыжники слов: ниспровержение, завоевание, власть, господство... Вот бы и задуматься – что последует за такими словами?

Раздел IY.

«Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем НАСИЛЬСТВЕННОГО (выделено мною, В.Г.) ниспровержения всего существующего общественного строя».

Тут и задумываться не надо. Откровеннее – некуда.

В 1919 году в Милане возникла полувоенная организация с певучим названием: «Фашио ди комбатименте». Организация тоже имела программу, ставила цели и определяла пути их достижения. Может быть, фашисты из своей программы делали тайну и кого-то обманывали? Ничуть не бывало.

Цель итальянского фашизма – создание процветающего общества на основе союза труда и капитала в так называемом корпоративном государстве. Цель, конечно, поскромнее, чем у коммунистов, не мировая, но далеко и не келейная. В июне 1925 года Муссолини публично объявляет о планах создания новой итальянской империи, в которой обретут счастье и достаток не только итальянцы. Каким образом будет создаваться новая империя – опять же ни для кого не секрет. Началось с того, что 30 октября 1922 года организованные колонны «чернорубашечников» вошли в Рим. В ноябре 1926 года были изданы чрезвычайные законы, запрещавшие любое инакомыслие (11., т.11, с.13-14), 3 октября 1934 года правительство Муссолини развязывает уже открытую военную экспансию в Эфиопии, а 31 декабря издаёт закон о военизации итальянской нации (12). Всё это – последовательные шаги по реализации программы фашистской партии. Ничего неожиданного.

Потомок германского кайзера Отто фон Габсбург: «Я не пожелал бы никому читать «Майн Кампф», потому что книга эта написана таким злым языком, что каждый, кто имеет понятие о немецкой литературе и грамматике страдает, когда ему приходится читать эту книжку... Но всё же когда её читаешь, тебе становится ясным, как белый день, что этот человек приведёт-таки страну к войне». (13) Я к совету не прислушался и «Майн Кампф» прочёл. Правда, в переводе и с некоторыми сокращениями, но вкус понимаешь уже с первой ложки. Ладно бы там – стилистика и грамматика – не в них дело. А в очевидности: гитлеризм – это война. Может быть «Моя борьба» – это не партийная программа, а что-то вроде прилавочного «боевика»? Может, была у нацистов другая, тайная программа?

Не было ничего другого.

Недвусмысленны и меморандумы императорской Японии о «Великой Восточной Азии». Как недвусмысленны цели и средства американских республиканцев и французских социалистов, испанских фалангистов и английских консерваторов, российского «Спаса» и украинского «УНА-УНСО»...

Всё изложено предельно честно.

Всмотритесь: фасады у программ разные, но все – с бойницами, и их агрессивное назначение «архитекторы» не скрывают. И что? А ровным счётом ничего. Потому что это – «оправданная» агрессивность, хотя оправдана она аморальным стандартом – делением людей на патрициев и плебеев. На наших – не наших. На «титульных» и прочих. Марксисты утверждают: гегемоном должен быть пролетариат, аграрники настаивают на главенстве крестьянина, националисты немецкие – на первородстве ариев, украинские – на исключительности украинцев, российские...

«Бойницы», конечно, элемент уродливый, но – помилуйте – где же тут ложь?

Так выглядят разноцветные вершки. Пестро выглядят. И вполне привлекательно для соответствующих «наших». Поэтому вершки никто и никогда не скрывает. Так что обвинять политиков в поголовном обмане – значит – грешить против истины. И давайте повременим с белыми одеждами.

2.

Человек и в сфере отношений изыскивает короткие пути. Причины своих успехов он спешит поставить в заслугу себе, а неудач – в вину исключительно внешнему окружению. Надо бы наоборот, но это – путь не для «мудрецов». Вот и спотыкаемся на лёгком. Постоянно. Отчего плохо живём? Да враги виноваты. Царь, евреи, большевики, правительство, англичане, соседка по кухне... Можно и другими причинами объяснять: пятнами на Солнце, Версальским договором, пережитками прошлого... Дейл Карнеги в книге «Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей» писал: «...человеческой натуре свойственно обвинять кого угодно, только не себя. Все мы таковы». Трудно возразить.

Хорошо помню начало девяностых годов ушедшего века. Площадь Октябрьской революции в Киеве увешана листовками с точными данными в тоннах, кубометрах и процентах того, что Россия «выметает» из Украины. И вывод: «Москали проклятущие. С петровских времён Украине жить не дают». Кого бы нам теперь виноватыми сделать? И мы с надеждой взираем на политиков: «Ну, ребята – умные головы, указуйте – кого крушить?» И, не засоряясь собственными мыслями, ждём ответа лёгкого и по-командирски решительного. Но вот что интересно:

С 1919 по 1922 годы в Италии сменилось пять премьер-министров. Все – либералы. Шестым стал Муссолини. Фашист. И ведь не зачитанная гражданами до дыр партийная программа сделала бывшего социалиста будущим итальянским Дуче. На вершину государственной власти его вынесли лихие речи на площадях и броские статьи в «Попполо д'Италия». Да ещё «чернорубашечники». Пропитанные зажигательной смесью митинговых страстей и решительные от строевого единства.

Идеи Гитлера во всей стране услышали ещё до «Майн Кампф», во время суда над баварскими путчистами. Почему услышали-то? Да потому, что Гитлер назвал виновных в катастрофе Германии. И были ими – не немцы.

3.

Сколько раз я вам говорил: делайте что

хотите, но не оставляйте документов,

не оставляйте следов.

И. Сталин (шутка).

Того, что можно сообщить устно, не

следует доверять бумаге. Никогда.

А. Гитлер (не шутка).

Общественно-политические корешки одинаково серы. Причина их серости скучна и очевидна: все они произрастают не из страстной идеологической убеждённости, а из совсем другого семени – из личной выгоды. Сомневающимся и протестующим просто напомню маленькие факты.

Например: мэтр от политики – «человек века» в нынешней политической табели о рангах – Уинстон Черчилль, получивший в 1900 году мандат в британский парламент от Консервативной партии, через четыре года переплыл вдруг в партию Либеральную. А когда в начале двадцатых либералы зашатались, легко переплыл обратно. И это не помешало ему с 1924 года снова сделаться депутатом от консерваторов (11., т.29, с.116).

На удивление похожая метаморфоза произошла и с будущим сороковым Президентом США Рональдом Рейганом.

В феврале 1919 года хоронили министра Баварской советской республики еврея Курта Айснера. В скорбной процессии, с красной повязкой социалиста на рукаве шёл человек, имя которого – Адольф Гитлер (13). Так точно: не тёзка и не однофамилец. Всего через три месяца он будет усердно фискалить против социалистов, а спустя четыре года надиктует Гессу свою расистскую «библию».

С 1912 по 1914 годы кабинет редактора социалистической газеты «L'Avanti!» занимал Бенито Муссолини. Тот самый (11., т.17, с.132).

А факты из биографии признанного жонглёра политическими компромиссами Ульянова-Ленина?

А бывший главный коммунистический идеолог советской Украины пантоварищ Кравчук?

Продолжать можно однообразно и долго. И всё это – не очень смешно.

Механизм политической лжи до примитивности прост, и приспособлен под всё ту же обывательскую леность. Вчитываться, вдумываться – да кому это надо? Вот попробуйте спросить у любого рядового коммуниста, что ещё ему запомнилось из «Манифеста» кроме призрака-скитальца? И смех, и грех: функционеры – и те теряются. Да что «Манифест»! Спросите у ста граждан Украины, кто из них родную Конституцию читал? А ведь это Основной Закон государства, правила общественной игры.

В предисловии к «Майн Кампф» Гитлер написал: «Я знаю, что симпатии людей легче завоевать устным, чем печатным словом» (9., с.4). Устное слово – это не манифесты и программы, а митинги и ТВ. Вот именно тут и начинается плутовство. «Толпе нужен не аргумент, – считал всё тот же Гитлер, – она жаждет насилия речей» (13). С этим тезисом хотелось бы спорить, если бы не одно обстоятельство: Гитлер на этом пути преуспел. И не только он.

Те, кому доводилось слушать Гитлера, утверждают, что во время выступлений от этого человека исходило нечто, что невозможно описать словами. Его речи буквально завораживали, хотя содержание их за километр отдавало примитивом. Вроде: «Чтобы хорошо жить, необходимо хорошо работать».

Вот любопытное свидетельство бывшего студента Вильгельма Лангхагеля: «Гитлер выступил перед нами с пламенной речью... Это произвело на меня необычайное впечатление, как и на всех, кто присутствовал при этом... Видимо в выступлении имелись какие-то мысли, которые волновали нас. А на следующий день я прочёл речь, которая была напечатана в газете «Leipziger Zeitung»; мне кажется, газета называлась именно так. И я спросил себя: «Почему ты был таким увлечённым?» Там не было ничего, что бы подействовало на меня, когда я её читал» (13).

Не в мыслях, стало быть, дело. Тогда в чём? А в мелочишке. Известна, ведь, пометка Черчилля на полях своего доклада Парламенту: «Аргументация слаба, добавить голосом». Как известно и то, что отец пролетариев товарищ Сталин любил почитывать книгу с не очень пролетарским названием: «Психология толпы». Учебник не от скуки штудируют. Ремесло политика – это ремесло актёра. Все их публичные выступления нацелены лишь на одно: пламенно скормить обывателю то, чего он в данный момент хочет. Как на пламенном киевском Майдане: «Бандитов – в тюрьмы!» Всё. Мысль может быть какой угодно, а то и вообще никакой. Главное – воздевать руки. И побольше трагизма в голосе. Толпа – как показывает и самая новейшая история – жаждет не аргументов.

Один из современников Гитлера как-то сказал: «Этот человек убивает словами». Гитлер знал эту силу своих способностей. Поэтому меморандумов не строчил и в кабинете не засиживался. Он мотался по стране сначала в красном «Мерседесе», потом в других автомобилях, в поездах, самолётах и выступал, выступал... В одну из предвыборных кампаний он на самолёте за 7 дней облетел 21 город (13). Вы можете представить себе уровень одной только физической нагрузки? Памятуя при этом, что самолёты того времени – это не нынешний комфорт и отсутствие «воздушных ям»?

Утверждение, будто Гитлера кто-то «привёл» к власти – мягко говоря – не совсем точно отражает истину. Ему помогали, помогали активно и всерьёз – это бесспорно. Но к власти он шёл сам. И, зная о своих способностях, выступал. «Убивал» словами. Добивался любви масс. Несмотря на то, что эти самые массы откровенно презирал.

«Масса как женщина, и я подчиняю её себе».

«Широкая масса слепа и глупа».

«Я поднял массы, чтобы сделать их инструментом моей политики».

«Судьба Рейха зависит только от меня» (13).

Подобных откровений фюрера немецкого народа – великое множество. Да разве так откровенничал только Гитлер? В «узком кругу» от любого политика можно услышать на удивление много неожиданного. Но такая откровенность – не для улицы. Корешки приходится скрывать; слишком уж неприглядна серая истина.

По-большевистски принципиальный и непримиримый противник нацизма Иосиф Сталин к артистическим выступлениям Гитлера на митингах наверняка относился с известной долей иронии. У товарища Сталина была другая манера «убивать словами». Но то, что коммунист Сталин приветствовал силовой стиль нациста Гитлера – несомненно. Можно, конечно, отстаивать точку зрения советских историков о политической необходимости временного союза с Гитлером и подписания пресловутого Пакта. Но ведь произносить тост за здоровье Гитлера ни политическая необходимость, ни протокольный ритуал переговоров товарища Сталина не обязывали. Это была его сугубо личная инициатива (5., с.44).

Однако ложь цветёт буйным цветом не только на площадях. В одиночку внедрить в умы граждан подвластную идеологию не под силу никакому гению. Поэтому, выполняя указания «гениев», неустанно и неусыпно этим всегда занималась и занимается развитая система общественных институтов в государствах с ЛЮБЫМ режимом. Партии, школы, профсоюзы, союзы молодёжи, художников и писателей, театральных деятелей и деятелей кино, средства информации... И ложь, как кошмарный монстр, становится неконтролируемой. Монстр многоглаз и многоголос, он наречён уже именем собственным – «Пи-ар-технологии». Тысячи организаций, учреждений и объединений, получая директивы и мзду, ставят маяки, столбят ориентиры. А кому маяков мало – для тех имеются силовые структуры аппаратов внутренних дел.

О том, как в Советском Союзе презумпция невиновности была заменена «социалистической законностью» со знаменитыми «тройками» – известно многое. Но с какой виртуозностью в Германии доказывалась необходимость того же самого и в то же время!

Ганс Франк – Министр юстиции Рейха: «Задание юриспруденции заключается в том, чтобы помогать в гарантировании безопасности людей относительно тех асоциальных элементов, которые или пытаются уклониться от общих обязанностей, или причиняют вред общим интересам».

Не вразумили родители, как среди людей жить – государство вразумит. Правильно? Но в этом же выступлении, следом же Франк добавляет: «Национал-социализм стал источником, содержанием и целью национал-социалистического правового мышления» (13). Целью! И всё становится на места. И сразу понимаешь, что задачей франковской юриспруденции является защита не народного достояния, не свобод и не человека, а национал-социализма. Режима. И только режима.

К «врагам советского народа» приезжали люди с синими петлицами и предъявляли «Ордер» на арест и обыск. В Германии того времени подобный документ назывался: «Приказ об охранном аресте». Охранном! Как прикажете это понимать? А очень просто. Гиммлер объяснял необходимость содержания диссидентов в концлагерях, чтобы спасти их (!) от физической расправы, защитить колючей проволокой от разгневанных сограждан. И с такими объяснениями соглашались! И считали это объяснениями. Объяснения подобного рода считают достаточными и сейчас.

4.

Но, может, всё это – технология авторитарных режимов? А вот в демократических государствах... Увы. Истории о самых народных властях – не более чем искусно взбитая патока. И когда я слышу восторги по поводу, например, американских «прав и свобод», то неизменно вспоминаю резервации индейцев, «охоту на ведьм», «ку-клукс-клан»... И ещё многое.

А, может, время прошло, и изменилось что-то в политике?

Ничего не изменилось. Ноябрь 1999 года. Американский Президент Клинтон объявляет, что теперь и Кавказ входит в сферу национальных интересов Соединенных Штатов! Заявление, конечно, дипломатично-туманное, но что за этим туманом – догадаться нетрудно. Почему же не возмущаются «демократичные» американцы такому беспардонно-имперскому выпаду? Почему?

А всё потому же. Клинтон печётся об интересах «титульной» демократии, об интересах самых, что ни на есть, «капустных». Будут «титульные» возмущаться? Будут. И возмущаются. Но не беспардонностью своего Президента, а тем, что не весь Кавказ с нею согласен.

Такие вот они – витиевато-узорчатые вершки и скучно-серые корешки. Понятные. Осязаемые. И можно было бы не скрипеть пером, если бы не два печальных вывода.

Первый: корешки недоступны нашему взору, их всегда старательно прятали и будут прятать.

Второй: вершки выставлены на всеобщее обозрение; никто не мешает всматриваться в них и думать собственной головой. И не вина политиков, если мы не включаем свой персональный мыслительный аппарат.

Поэтому не будем пенять на зеркало, а вспомним ещё одно откровение коричневого фюрера: «Какое это счастье для правительства, когда люди не думают» (13).

ГЛАВА 3

Засекреченная  наука

Люби ближнего, но не

давайся ему в обман!

Козьма Прутков.

1.

Наука эта – как бы и не наука, и как бы даже не существует. Скучные вывески: «статистические исследования», «интерактивные опросы», «мониторинги», «рейтинги»... Всё зримо, и ничего необычного. Но за скучными вывесками прячется нечто как бы несуществующее под названием: «Политическая мифология». Наука эта секретна и агрессивна, потому что кроме целей видимых, имеет ещё и тайную цель – формирование общественного мнения. Хитры и разнолики её приёмы, многое похоронено в папках с устрашающими грифами, но даже секретная наука не в состоянии засекретить главное – результаты. Не бывает вечных тайн, рано или поздно...

Вопрос: зачем тогда секретить?

Ответ прост. Политика плодоносит не сразу, а румянить политическую кислятину приёмами несекретными не получается. А румянить надо, без этого – власти не удержать.

Вал политического мифотворчества накануне Второй Мировой войны велик, но объясним и понятен. Так что изумляет не количество мифов, а их поистине змеиная живучесть. Изворачиваясь из трескающейся кожи, они продолжают ползать, шипеть и ядовито жалить. Переловить их всех – нечего и думать. Но ворошить террариумную лабораторию засекреченной науки необходимо; гадин надо обязательно помечать в предупредительные цвета.

2.

Детскую сказку о хорошей «красной шапочке» и плохом сером волке написал Шарль Перро. У «взрослой» сказки о хороших и плохих политиках множество авторов из множества поколений. Вариации продолжают сочиняться, и конца этому сочинительству не видно.

Потому что миф о херувимах и негодяях – это столбовой миф политической мифологии, и меняются в нём только персонажи. Не так-то просто ничего не нарушая вычленять из него отдельные фрагменты, но раз уж разговор – о кануне Второй Мировой, попробуем всё же разобраться: кто же чего хотел?

В попытках оценить поступки предвоенных политиков у меня неизменно получается одно и то же: либо все, кто участвовал в бесконечных переговорах о мире, полные идиоты, либо никто из них о мире даже не задумывался. Версию о поголовном идиотизме отметаю сразу, ввиду её очевидного идиотизма. Так что же, сохранение мира никого из власть предержащих не интересовало? Похоже разве это на правду?

Нет, на правду и это не очень похоже. Правда – в другом. Они искали пути сохранения мира. Искали. Но не ради мира. В демонстративных поисках этих не мир их всех интересовал, а получение выгод от войны. ВСЕ они готовили войну, стремились к ней, и рознило их только одно: желание обеспечить условия для безнаказанного осуществления СОБСТВЕННОГО международного разбоя. Другими причинами объяснить выбор политиками ТАКИХ способов обуздания агрессии не получается. Ни у «зашоренных» советских мифологов, ни у всех остальных «незашоренных». Ни у кого.

Однако время перейти бы и к доказательствам.

3.

Начнём с истории о плохих фашистах и хороших коммунистах. Сегодня это уже агонизирующий миф, его плоская голова уже зажата рогатиной времени. Но и агонизирующий – он всё ещё опасен, он всё ещё продолжает плодить своё ползучее потомство. Поэтому проанатомировать его следует.

Сначала присмотримся к общеизвестному факту: к концу тридцатых годов ХХ века в Европе поднялись три крупных фашистских государства: Италия, Испания и Германия.

Присмотримся потому, что это – факт целенаправленного вымысла. С какой стороны ни разглядывай.

Фашистским государством являлась только Италия. Общественно-политические устройства Испании и Германии основывались на иных, собственных идеях. И фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» следовало бы назвать: «Обыкновенный национал-социализм». Или – «Обыкновенный нацизм». Если же, допустим, слово «фашизм» получило статус нарицательности, то тогда надо понять его нарицательный смысл.

Вот как, например, разъясняет его солидный академический пятитомник «Философская энциклопедия»: «Фашистский режим представляет собой централизованно-иерархическую систему антидемократической диктатуры, осуществляемой через аппарат массового политического и идеологического принуждения и террора» (18., т.5, с.306).

Запомним. Согласимся с нарицательностью, философской энциклопедией и Роммом. В конце концов, ведь, неважно, какую систему отсчёта класть в основу. Важно – систему не менять.

В самом деле: у Италии, Испании и Германии было много общего.

Первое. Во главе каждого государства стоял диктатор – человек, обладавший исключительной властью. Дуче, каудильо, фюрер.

Второе. Все три государства были милитаристскими; армиям уделялось самое пристальное внимание.

Третье. Во всех трёх фактически вне закона были поставлены все партии кроме правящих. В Италии – фашистской, в Испании – фалангистской, в Германии – национал-социалистической.

Четвёртое. Во всех трёх государствах бесчинствовал репрессивный аппарат, безжалостно подавляя любые проявления несогласия.

И, наконец, их объединяли лютая ненависть к СССР и антикоминтерновский пакт. Стратегическая и единая, по мнению коммунистических историков, фашистская цель.

Однако этим, пожалуй, и ограничивается общность между фашистами. И начинаются различия.

Сидеть бы генералу Франко в тюрьме за антиправительственный мятеж, если бы не Италия и Германия. Но германский легион «Кондор» во главе с генералом Шперле и итальянские дивизии помогли Франко вместо испанской тюрьмы попасть на испанский Олимп. 150 тысяч итальянских солдат при 25-ти тысячах испанских, которые подняли мятеж – не шутка. И то, что Гитлер за заслуги в Испании наградил свыше 26-ти тысяч своих военных – тоже факт красноречивый (11., т.10, с.530). Но вот Гитлер нападает на Польшу. И в тот же день – 1 сентября – Италия вдруг объявляет себя «невоюющей стороной». А 5-го то же самое делает Испания. О чём может сказать эта деталь?

Дальше. После разгрома Франции у Гитлера возникает план захвата Гибралтара, чтобы перекрыть Великобритании доступ в Средиземное море. В октябре 1940 года он встречается с Франко и пытается склонить его на совместные действия. Как проходили эти переговоры между двумя фашистами – доподлинно неизвестно. Зато хорошо известно, что после них Гитлер сказал: «Я скорее дам себе выбить все зубы, чем ещё раз буду говорить с Франко» (14). Франко, правда, не забыл о помощи «Кондора». На войну с СССР он послал войска – «Голубую дивизию». 20 тысяч человек. И всё.

Германия и Италия помогали друг другу масштабнее. И в экономическом, и в военном плане. В июне 1941 года Италия, к примеру, направила на советский фронт корпус, а потом и целую армию – 8-ю – так и сгинувшую под Сталинградом. И Германия посылала своих солдат на помощь итальянцам на Балканы и в Тунис. Однако о военном сотрудничестве с Италией в Германии ходили анекдоты, а о политическом – хотя бы в рамках консультаций по ключевым вопросам – судите сами. Итальянское нападение на Грецию, например, было для Гитлера громом средь ясных небес (14). Узнав, что Муссолини готовится предпринять эту акцию, Гитлер прервал переговоры с Петэном, кинулся в Рим. Чтобы предотвратить, помешать. Но не успел. О чем всё это говорит?

Таких примеров – вагон, но не будем ломиться в открытую дверь. И так ясно: не было у фашистов единой цели. И быть не могло. Потому что всякая политическая дружба основана не на идеологических лозунгах, а на ситуативной выгоде. И только на выгоде.

Стоп. А антикоминтерновский пакт? А подготовка фашистов к общему «крестовому походу» против страны Советов? Разве это – не факт?

Не факт. Факты, если их не румянить, говорят о другом.

Подготовку к собственному мировому маршу коммунисты начали давно и отнюдь не в России. В те времена российский престол занимал ещё Александр II, а в державе вообще не было ни одного коммуниста. Но с 1919 года в Москве уже действует штаб мировой революции – Коминтерн. В составе штаба – коммунисты французские и немецкие, итальянские и румынские, английские, китайские, финские... и так далее. Цели у штаба великие и разнообразные: от подготовки будущих партийно-руководящих кадров до организации разведки и диверсий. Гнёздышко, в общем, не самое миролюбивое. А потому – вызывающее понятную тревогу.

25 ноября 1936 года Германия и Япония подписали «Антикоминтерновский пакт». Присмотримся и к этому документу.

Состоял он из трёх Статей и Дополнительного протокола.

В Статье первой Стороны обязывались информировать друг друга о деятельности Коминтерна в разных странах и сотрудничать в противостоянии этой тревожной деятельности.

В Статье второй – приглашали другие государства присоединиться к «Пакту».

В третьей – устанавливали срок действия документа – 5 лет (11., т.2., с.72).

Всё. Дополнительный протокол лишь регламентировал механизм взаимодействия Сторон. Статья 2 не исключала присоединения к Пакту и СССР. Отмечу, кстати, что в МИД Германии по этому поводу весело шутили: «Сталин ещё присоединится к «Антикоминтерновскому пакту». Не такая уж глупая шутка; Коминтерн, между прочим, Сталин сам разогнал в 1943 году. И только в секретном специальном соглашении предусматривались меры, направленные непосредственно против СССР. При условии возникновения с его стороны прямой угрозы.

Словом, «Антикоминтерновский пакт» – это договор о совместных действиях против интернационального воинства и его штаба, обустроившегося в Москве. И когда через 5 лет – к концу 41-го – договор потребовал пролонгации, его подписали более десятка государств. Как уже воевавших с СССР, так и нейтральных.

Как на этот пакт реагировали в Кремле?

Во время беседы с Риббентропом 23 августа 1939 года Сталин сказал: «Антикоминтерновский пакт испугал главным образом лондонское Сити и мелких английских торговцев». (5., с.44). Может, Сталин не прав? А может, сказать так его заставила политическая необходимость? Допустим. Но тогда почему до августа 1939 года этот документ, кроме Германии и Японии подписали (аж!) четыре государства, включая Маньчжоу-Го? (11., т.2, с.72-73). Что-то не очень это смахивает на «крестовый поход». Почему третья страна – фашистская Италия – присоединилась к нему лишь спустя год – 6 ноября 1937 года!?

Ответ напрашивается сам: постулат о трёх фашистских государствах с ЕДИНОЙ антисоветской целью – прямое свидетельство активной деятельности постсталинской политической мифологии, до сих пор пытающейся объединять необъединяемое и делить неразделимое.

Теперь глянем на восток Европы – на Советский Союз. К концу тридцатых в СССР, по утверждению коммунистов, был построен антипод фашизму – социализм. Общество, навсегда избавившееся от «классовых противоположностей» и от поджигателя войн – буржуазии. Словом – самое передовое, ещё неведомое истории, – социалистическое государство.

Во главе этого государства...

Согласно Конституции СССР 1936 года высшей властью в стране обладал Верховный Совет. В январе 38-го депутатами Совета Союза и Совета Национальностей избирается Президиум ВС СССР, председателем которого становится М.И. Калинин. Значит, во главе государства...

Надо ли продолжать?

Первое. Во главе государства стоял Генсек ВКП(б) Иосиф Сталин. Человек, обладавший абсолютной властью. Вождь.

Второе. Социалистическое государство имело самую мощную армию в мире.

Третье. Победившему социализму ни к чему были никакие другие партии кроме ВКП(б).

Четвёртое. Советских людей необходимо было оградить от происков врагов, и Народный Комиссариат Внутренних Дел калёным железом... В прямом смысле.

Да, государство именовалось социалистическим, идеология – марксистско-ленинско-сталинской; об этом долбили дикторы, лекторы и политработники, и у моих родителей не возникало мысли, что это – не факт, а мираж, и что их жизнями распоряжается власть, именуемая во всём мире нарицательным словом: фашизм...

Да какой фашизм!? В Советском-то Союзе!? Ну, культ личности, ну, тоталитаризм, но, ведь, не анти же коммунизм в стране, строящей коммунизм? С авангардом в лице коммунистов.

Не будем хватать и этот словоблудный крючок. Никакого абсурда нет. Ни фактического, ни даже формального. Большая советская энциклопедия, например, к фашистским государствам, помимо прочих, относит и предвоенную Польшу (11., т.27, с.223). Но если фашистская Германия кроваво расправлялась с фашистской Польшей, то почему бы ей иначе относиться к фашистскому СССР? Давайте отбросим словесную эквилибристику. Да, в концлагерях и тюрьмах Германии, Испании и Италии измывались не только над диссидентами-демократами. Измывались там и над коммунистами. А что, в ГУЛАГе было как-то иначе?

Вот и получается: если систему отсчёта не менять, если мы признаём, что к концу тридцатых в Европе существовало три больших фашистских государства, то обязаны признать существование и четвёртого. Гигантского.

А политическая мифология продолжает твердить: ТРИ. Сталин, конечно, тиран, но не было у нас фашизма, не было, не было... Ну, а как же тогда понимать формулировку из упомянутого философского пятитомника? Ведь академически выверенная формулировка. И точная калька со сталинского СССР. А понимать надо буквально. И головой думать – своей.

4.

Фигура Адольфа Алоизовича Гитлера – мрачная фигура. Но густота этого мрака с заказным упорством поддерживается всё той же засекреченной наукой. Мифы о Гитлере требуют особо пристального внимания, потому что плодятся они мифологией уже вневедомственной, интерполитической. Чтобы понять для чего это делается, нужно для начала обратить внимание на то, что Гитлера в этих мифах представляют не иначе, как недоучкой, законченным негодяем, маньяком и кухаркиным сыном, умыкнувшим по случаю генеральские сапоги. При этом старательно мусолится только одна тема: каким, мол, образом мерзавец и расист дорвался до власти? Версий уже – не счесть, вплоть до намёков на тибетский оккультизм и таинственное психотропное оружие.

Существует, например, толкование, будто Гитлер взял за глотку Германию исключительно штурмовыми отрядами СА. Основано толкование на том, что сам Гитлер неоднократно утверждал это.

«Германия, наконец, пробуждается. И теперь я хочу поблагодарить вас за то, что вы не испугались, что в то время не оставили меня. Ибо только вас надо благодарить за всё это» (13).

Так он говорит штурмовикам. Прилюдно.

Да, три миллиона штурмовиков – аргумент весомый. И Гитлер, выражая им свою признательность, душой не кривил. Три миллиона – это армия.

Но это безоружная армия.

Арматурными прутами эффективно получается воевать лишь с теми, у кого прутов нет – с законопослушными гражданами. Так что трёхмиллионная армия штурмовиков способна лишь махать кулаками да маршировать. Это – демонстрация силы. Но это ещё не сила.

Настоящая, реальная сила – это правительственные полицейские части и 100-тысячный рейхсвер. У них винтовки. И пусть винтовки эти образца 1918 года – это всё равно винтовки. И пулемёты. И кое-что посерьёзнее, хотя и того же образца. А, кроме того, – прекрасный унтер-офицерский корпус. И офицерский. И генералы, и дисциплина армейская. И присяга на верность не Гитлеру с его партией и штурмовиками. Так что...

Так что, став главой правительства, Гитлер не торопился политику декретами переделывать. Он продолжал выступать. Но часть своих выступлений перенёс с митингов в более узкий круг. Перенёс быстро. Сразу.

К немецкому народу новый рейхсканцлер обратился с речью в берлинском дворце спорта 9 февраля. С «узким кругом» он встретился 3 февраля на вилле генерала Курта фон Гаммерштейна-Экворда. Этот круг ограничивался высшим командным составом армии (1., с.5). Гитлер и тут говорил долго, более двух часов. Но руками перед генералами не размахивал и пустозвонством не занимался. Понимал: генералы – не толпа, жаждущая насилия его речей. Хорошо поняли его и генералы. Судя по конспекту генерала Либмана, хранящемуся в Мюнхенском институте современной истории (1., с.43).

Перед генералами Гитлер был конкретен и более чем откровенен. Говорил и о смертной казни за измену, и об усилении военной готовности, и о диктатуре, и о жизненном пространстве. Говорил и о том, что армия – важнейший институт государства. А ещё о том, что, в отличие от Италии, не будет никаких переплетений армии и штурмовых отрядов (1., с.44). Так что, господа генералы, не волнуйтесь. Вооружать трёхмиллионную толпу, обученную лишь маршировать и демонстрировать силу нацизма, я не собираюсь. И капитана Рема, хотя и соратник он мой давнишний, командующим этой толпой не сделаю. Не так глуп. Но и распускать немедленно отряды СА тоже не намерен. По той же причине. Поняли его генералы. И настаивать пока ни на чём не стали.

Есть версия и о том, что путь Гитлеру к власти открыл Сталин. И не так уж она надумана или невероятна, хотя мелькнула ещё в мемуарах Вальтера Шелленберга (10., с.23).

Представим себе ситуацию.

Нас трое, каждый отстаивает собственную точку зрения, и согласны мы лишь в одном: решать некий вопрос как-то надо. Один из нас предлагает, ввиду неясности ситуации, решение на некоторое время отложить, другой – не горячиться и делать всё поэтапно, третий же призывает немедленно драться. И ведь вполне может начать драку, если эти двое его не остановят.

За национал-социалистами к концу 1932 года стояло более 11 миллионов человек. Больше, чем за социал-демократами. Больше, чем за коммунистами. Но если бы те и другие объединились, перевес был бы не на стороне Гитлера.

Отсюда и версия. Сталин запретил немецким коммунистам объединяться с социал-демократами и, таким образом...

Только так ли уж всесилен был товарищ Сталин? В 1932 году его всесилие даже в СССР ещё только проклёвывалось. Он уже стал первым соратником Ленина, но до титула Отца мирового пролетариата ещё очень не дотягивал. Впрочем, Сталин и Коминтерн могли, конечно, приказать Тельману сунуть социал-демократам подножку в их борьбе с Гитлером. Но имел ли Тельман реальную возможность такой приказ выполнить? Даже и компартийная дисциплина – это не воинская присяга. Компартийная дисциплина не помешала, ведь, Каменеву и Зиновьеву обнародовать ленинский план захвата власти в октябре 17-го. И, тем не менее, «проститутки» оставались членами ВКП(б) ещё долго, до самого сталинского суда и расстрела. Так что даже не всех немецких коммунистов сталинско-тельмановский окрик смог бы заставить не мешать Гитлеру. Не говоря, уж, о беспартийных, «недисциплинированных» избирателях. А, кроме того, свои виды на политический вектор Германии имели не только соратники товарища Сталина, но и соратники товарища Троцкого, который, как известно, на любые сталинские приказы брызгал слюной. И выполнению их активно мешал.

Но главное даже – не в этом.

Эта версия опровергается поведением самих социал-демократов. Как во время взлёта нацизма, так и после его краха. После краха-то им уже ничто не мешало уличить коммунистов в пособничестве нацизму. Очень просто: предъявив миру хотя бы одно отвергнутое коммунистами своё предложение. Если бы это имело место, социал-демократы кричали бы об этом на всех перекрёстках. Не слышно криков. Не снимают с себя вину за проигранную Гитлеру власть. Поэтому не очень убедительно звучит версия и о «сталинской руке».

Не слишком убедительно выглядят и другие вариации темы нахального захвата власти. Конечно же, корешки гитлеровской политики – не исключение. Они так же скучны и серы. Но не будем огульно клеймить, давайте обратимся к хронологии.

Что делает Гитлер сразу после того, как садится в кресло германского рейхсканцлера? Правильно: ничего необычного. Национал-социалисты не бросаются издавать декреты о земле и мире. Декрет – это документ чрезвычайной важности, издаваемый Императором, Президентом или Революционным правительством. Но Гитлер не издаёт декретов. Ни о подготовке к войне, ни о еврейских погромах, ни о создании концлагерей. Вообще никаких. Потому что в канцлерское кресло он сел не в результате «фашистского путча», а на вполне законном основании. 30 января 1933 года Гитлер стал главой правительства, но не главой государства. Глава государства – старый и уважаемый немцами фельдмаршал Гинденбург – назначил его на пост рейхсканцлера. А в вице-канцлеры, т.е. в заместители Гитлеру определил не Гесса, не Геринга и не Бормана, а бывшего канцлера – Франца фон Папена. Власть Гитлер не захватывал, и не было у него необходимости издавать декреты. Не было и такого права. Он их и не издавал.

Почему же Гинденбург выбрал именно Гитлера? Тут тоже ответов множество превеликое. Вплоть до версий о слабоумии старого фельдмаршала.

Попробуем разобраться.

«Я поставил себе цель выбросить из Германии тридцать партий. Марксистских политиков, которые сегодня – СДПГ, а завтра – НСДПГ, а послезавтра – КПГ, а потом – синдикалисты, или: сегодня – демократы, а завтра – германская народная партия, а потом опять партия экономики... Мы же избрали одну цель, и будем защищать её фанатично, безоговорочно, до самой смерти» (13). Так бушевал Гитлер на одном из митингов, кативших тогда по Германии как волны в хороший шторм. Обращаю внимание на эту цитату вот почему: все три десятка партий для него – на одно лицо – все сплошь марксистские. Тридцать партий было тогда в Германии или десять – этого не знаю, не считал. Но много. И каждая участвовала в избирательных кампаниях и звала народ к светлому будущему. За собою, то есть. В 1928 году подавляющее большинство немцев симпатизировало социал-демократам. И, выражая волю этого большинства, социал-демократы хозяйничали в германском парламенте – Рейхстаге. За два последующих года они нахозяйничали так, что за коммунистов проголосовало уже 4,6 млн. человек. А за национал-социалистов – 6,4 миллиона. И нацисты стали в рейхстаге вторыми. А ещё через два года, к концу 32-го, коммунисты собрали уже почти 6 миллионов голосов. А нацисты – в два раза больше (11., т.6, с.373-374).

Так кого бы Вы сделали главой правительства?

Потерявшего доверие народа социал-демократа? Или коммуниста? Или кого-нибудь из тех, кто был позади ещё дальше?

Поэтому не вижу я в действиях германского Президента никаких признаков слабоумия. Более того. Нетрудно себе представить, какому «уличному» и кулуарному давлению он подвергался перед формированием нового Кабинета. Но Президент оказался на высоте. Он добросовестно выполнил волю большинства. Другое дело – не было ли слабоумия в этом волеизъявлении?

Когда Гитлера изображают тупоголовым идиотом, маниакальным больным или гимназистом от политики, я в это не верю. Как не верили почти 12 миллионов немцев, заполнявших избирательные бюллетени. Как не верили генералы. Как не верили те, кто руководил германской промышленностью, ссужал национал-социалистам деньги и подписывал меморандум Гинденбургу с предложением сделать Гитлера канцлером.

Гимназист будет стремиться захватить власть силой, не учитывая обстановки, не подготовив почву, не обращая внимания на настроение большинства. 8 ноября 1923 года в Баварии Гитлер так и попытался сделать. Получил «по рукам» от полицейских и на 9 месяцев угодил в тюремную камеру крепости Ландсберг. Там он хорошо понял: срывать и есть можно только созревший плод. И десять лет не прошли для него даром. Теперь он учитывал мнение не только влиятельного меньшинства, но и восторженного большинства. И, учитывая его, напролом не лез. И никакие декреты ему были не нужны. Он поступал так, как по сей день поступает любой политик: создавал ситуации, единственный выход из которых – усиление собственной власти совершенно законным путем. Методы создания подобных ситуаций тоже поныне остаются в арсенале политиков всех мастей. Самый распространённый, ввиду своей простоты и убедительности, – провокация.

27 февраля 1933 года загорелся Рейхстаг. Поджечь его мог кто угодно. Но у человека с факелом – Мариуса ван дер Люббе – в кармане документ – партбилет коммуниста. Гитлер тут же объявляет всех коммунистов поджигателями и аннулирует мандаты депутатов рейхстага от КПГ (11., т.6.,с.374).

21 марта того же года состоялся «День Потсдама». Там, в Потсдаме, в гарнизонной церкви собрались депутаты парламента, перед которыми, после зачтения Гинденбургом своей декларации о полной поддержке Гитлера, Гитлер и выступил. Во фраке, как и подобает премьеру.

«Правительство выступает сегодня перед германским рейхстагом с пылким желанием получить от него поддержку» (13).

Какую именно – не уточнял, не хотел, видимо, нарушать торжественность момента. Он уточнил это через два дня, потребовав от рейхстага на основании статьи 48 Конституции Веймарской республики чрезвычайных полномочий. В этот раз он обращался к депутатам, облачившись в свою привычную форму – коричневую. Социал-демократы проголосовали против, но остались в меньшинстве. Так что и на предпоследнюю ступеньку к диктатуре Гитлер ступил на глазах всей Германии, в соответствии с Основным Законом государства. Где Вы видите «путч»?

«Наше движение носит антипарламентский характер», – это слова Гитлера не с митингов, а из его программы (13). Кто в них вчитывается, в программы?

Однако получение чрезвычайных полномочий – это ещё не диктатура. Правда, отнять их уже чрезвычайно трудно, почти невозможно, но... Над Гитлером ещё есть Президент, а рядом с Гитлером – вице-канцлер, которого этот Президент назначил. И армия, главнокомандующим которой является всё тот же Президент. И «недоучка» Гитлер не прёт бараном на ворота. И в праздности не купается, а продолжает терпеливо лепить ситуации, не позволяет расслабляться никому.

Схема его безукоризненна. Сначала штурмовики маршируют с факелами, орут песни и машут кулаками, приучая всех к мысли о железной руке. И правительство – вроде как ни при чём. Уличные песнопения, факельные шествия и костры из книг – всё это – стремление масс к национальному самосознанию. К лету 1934 года эту свою задачу штурмовики в целом выполнили. Что делать 3 миллионам ребят из штурмовых отрядов? На заводы-фабрики идти? Или оружие получать и становиться полноценными армейскими подразделениями? Рем об этом мечтает. Как-никак бывший штабной капитан. Грезятся верхушке штурмовиков высокие военные посты.

Ладно. А что Гитлеру делать? Одеть три миллиона в форму – это не то же самое, что раздать им оружие. За раздачу оружия соседи по головке не погладят. Да и кого вооружать? Гитлер не хуже генерала Браухича понимает, что «Перевооружение было слишком серьёзным и сложным делом, чтобы терпеть участие в нём воров, пьяниц и гомосексуалистов» (1., с.52). Не забыл он и своего обещания генералам в феврале 1933-го. Не выполнишь обещания – армия не поддержит, армия не поддержит...

И всё же, имея чрезвычайные полномочия и 3 миллиона отмобилизованных молодцов, наворотить можно было что угодно. Но Гитлер опять поступает не как кухаркин сын, а в полном соответствии с канонами большой политики.

30 июня в 7.30 утра небольшая, но вооруженная группа эсэсовцев (не путать со штурмовиками; СС – это люди не Рема, а Гиммлера) врывается в отель «Хансельбауэр», что на берегу красивого озера в Бад-Висзее. Во главе группы – сам Гитлер. Поднимается на второй этаж и в комнате № 31 выдёргивает из постели ничего не понимающего Рема. И объявляет ему об аресте за государственную измену. Сотни человек в разных местах в этот день расстреливают из пистолетов (19., с.155). И никаких судов. По спискам. Оправдание этой кровавой расправы тоже придумано: «Рем готовил путч». А ещё не отученным до конца от «римского права» немцам Гитлер по радио объявляет: «В это время я отвечал за судьбу германской нации и, таким образом, был верховным судьёй всего германского народа» (13). Он не рассказывает по радио, что стремительно проведённая акция против Рема – не импровизация. А загодя спланированная операция с кодовым названием: «Колибри». Другое название: «Ночь длинных ножей». Тайное совещание по её проведению проходило за сотни километров от столицы и мест предстоящих действий – в гостинице «Дрезден» в Бад-Годесберге (10., с.6-7).

Гитлер именем народа уничтожает Рема, народ, в том числе и бывшие ремовские подчинённые, это «объяснение верховного судьи» безропотно проглатывает, а военный министр правительства генерал Бломберг разражается статьёй в «Фёлькишер беобахтер» о поддержке армией своего мудрого рейхсканцлера.

Вот теперь за Гитлером стоит сила. И в день смерти Президента Гинденбурга – 1 августа 1934 года – Гитлер спокойно и просто объявляет, что никакого Президента в Германии больше не будет. А будет: фюрер и рейхсканцлер германского Рейха. Он – Адольф Гитлер. И сразу: присяга армии на верность ему же. Лично (1., с.54).

Теперь без всякого напряжения кулачный террор сменяется террором законодательным. В 1934 году, например, принимается Закон о порядке национального труда, в 1935 – Декрет (вот когда появляются декреты) о принудительной трудовой повинности для юношей, Закон о гражданстве, Закон о защите германской крови и германской чести... И всё. Вместо необузданных штурмовиков послушность граждан начинают контролировать государственные люди – полицейские. Граждане довольны: власть наконец-то приструнила хулиганов в коричневой форме; можно спать спокойно. Негодяй Рем устраивал погромы и заговоры, а радетель Гитлер страну от этого негодяя избавил.

Так за полтора года – быстро, но без суеты – Гитлер сделал себя полпредом Господа по Германии. Это как в армии: высшее воинское звание – Генералиссимус. Всё, дальше некуда. Мундир Гитлер на себя уже надел. Но мундир этот ещё должны увидеть подчинённые. Не в газете прочесть, не просто увидеть, а понять и прочувствовать, что генералиссимус – это совсем не то же самое, что рядовой фельдмаршал.

Он демонстрирует этот мундир. И не только своим подданным, а и всему миру. Надо отдать должное Гитлеру – это блестящая демонстрация. Грандиозная. Впечатляющая. Кто сомневается, рекомендую посмотреть кинохронику-репортаж с Нюрнбергского партийного съезда 1934 года. Съезд назывался «Партийным съездом воли». И главное в ней – не слова, хотя они тоже впечатляют. Главное, как это ни парадоксально, даже и не сам фюрер. Пустые лица сбитых в плотные каре слушателей – вот что главное! Это вам не берлинский дворец спорта полуторагодичной давности с рассевшимся на стульях разномастным народом. Это – монолит. И всякий, кто видел этот монолит в «Wochenschau», а крутили эту хронику наверняка во всех кинотеатрах и передвижках, убеждались в правоте слов фюрера: «Где тут демократия других стран? Где это возможно, чтобы народ, его руководители, правительство сливались в одно целое и стояли рядом плечо к плечу» (13). Смотрели эту хронику немцы в Ганновере, Баварии, Пфальце, Померании, и каждый проникался мыслями вроде: «Наверное, я чего-то недопонимаю, наверное, всё-таки не так Гитлер плох, как мне кажется. Ведь вот же, действительно – стоят плечо к плечу»...

Замечательно работала гитлеровская мифологическая наука.

А как прекрасно звучали его слова на том же съезде:

«Не государство приказывает нам, мы приказываем государству. Не государство создало нас, мы создали себе государство» (13). Если вместо «нам» и «мы» подставить: «мне» и «я», то всё становится по-настоящему истинным.

Не поленитесь, подставьте.

Это не очень трудно – поменять местоимения. И часто – вполне достаточно, чтобы рассыпался в пыль железобетонный миф. Потому что обман заключается не в словах, а в акцентах, не в поступках, а в их «обосновании». Ложь рождается в тот момент, когда грабёж объявляют экспроприацией. Когда противников РЕЖИМА именуют «врагами НАРОДА», кредитную удавку – финансовой помощью, а запланированные убийства – заботой о будущих поколениях. Легко человека обмануть. Особенно, если он сам этого хочет.

С какой же всё-таки целью мифотворцы так старательно пытаются вывести Гитлера за рамки обычного политика, изображая его фанатиком и самодуром, на которого невозможно было найти управу? Да с той же, с какой вор громче всех вопит: «Держи вора!» Потому что собственную алчность легче всего прикрыть сторонним негодяйством. Приписав негодяйство не мировой политической машине, а отдельно взятому патологическому мерзавцу. Поэтому так живуч миф о свихнувшемся ефрейторе.

До тридцать шестого он, кроме немцев, никого не трогал, и канцлерство его – на совести только самих немцев. Но в тридцать шестом, когда он замахнулся на демилитаризованную зону Рейна, его могли остановить. Легко.

В тридцать шестом его не остановили.

Его могли остановить и в тридцать восьмом. В самом начале, ещё перед аншлюсом Австрии. Но гарант австрийских границ – Италия – не шевельнула пальцем; Муссолини поступил как верный союзник. А вот Даладье и Чемберлен союзниками Гитлера не были и обязательств перед ним не имели. Обязательства были перед Чехословакией. Так на что же они рассчитывали в сентябре тридцать восьмого, отдавая Судеты? Неужто не понимали, что после этого остановить Гитлера будет уже невозможно?

5.

Тут мифы о негодяях сменяются мифами о херувимах.

Но не будем спешить с выводами, а постараемся основательно опереться на факты. И для начала подумаем: что ему там надо-то было – этому ефрейтору – на Рейне и в Судетах? И почему решать «судетскую проблему» потребовалось осенью 38-го? А не весной 39-го, или, скажем, летом 36-го?

Ответ на вопрос первый следует искать в статьях Версальского мирного договора, поставившего юридическую точку на Первой Мировой войне и перекроившего политическую карту мира. Как показала дальнейшая история, договор этот представлял собою капкан, в который угодили, прежде всего, его авторы. Потом будут попытки его изменить, исправить, дополнить, но закончатся эти попытки новой мировой войной.

Потому что договор этот не оставлял выбора побеждённым.

Вспомним: ещё до завершения Первой войны повалилась императорская Россия. Заключённый же, наконец, в Европе мир, помимо прочего, перечеркнул и существование монархической Австро-Венгрии. На её территории были образованы три новых государства: Австрия, Венгрия и Чехословакия, причем последняя представляла собой союз Чехии и Словакии. Германия, проигравшая эту войну, теряла все свои колонии и часть собственных территорий вместе с проживающими там этническими немцами. Польша получала выход к Балтийскому морю через Данцигскую бухту и, этот, так называемый «Польский коридор», отрывал от германской метрополии Восточную Пруссию. Часть её земель, в свою очередь, передавалась Литве. Западнее Рейна и в полосе его правого берега шириной 50 километров Германии запрещалось располагать свои войска, так что сердце её промышленности – Рур – оставалось практически без защиты. И далее в том же духе и по многим пунктам.

Победители переусердствовали. Германию не только поставили на колени, но и запретили ей с колен подниматься. Что за этим может последовать? За этим последовали слова Гитлера, отчеканенные задолго до 1933 года и неоднократно в разных вариациях повторённые: «И с теми, кто навязывает нам свой диктат, мы не сотрудничаем. Кто-то должен был в Германии прийти и сказать: «Нам нужен мир. Но этот беспрерывный гнёт мы отвергаем. И этой нужды мы не потерпим» (13). Он пришёл и сказал это.

Вовсе не с Мюнхенского соглашения началась новая германская экспансия. За полгода до этого, 12 марта, германские войска вошли в Австрию. Причина – просьба нового австрийского правительства о поддержании в стране порядка и недопущении кровопролития. Аншлюс Австрии – это «возврат» австрийцев в лоно своей прародины – Германии. В октябре пришла очередь «вернуться» в Германию 3 миллионам судетских немцев. При этом «возвращавшиеся» в Германию немцы оставались в своих жилищах. Оставались на своих местах и дороги, и предприятия, и магазины. А не «возвращающиеся» никуда судетские чехи, сложив на телеги и грузовики свои пожитки и, поплакав на порогах своих домов, пошли и поехали на восток – в Чехословакию. Есть разница?

Насчёт необходимости разного рода «возвратов» и лозунгов: «Домой, в Фатерланд», будут придуманы и другие причины. Розенбергом, Геббельсом, Зейсс-Инквартом, Генлейном... Но главная «причина»: оторванные от Родины, притесняемые везде и повсюду, немцы. И придумали её, эту причину, не в Германии, а под Парижем. В Версале. Кромсая под свои аппетиты политическую карту.

Ответить на второй вопрос тоже несложно: всему свой срок.

Это – ответ. Но это – ответ не полный. Чтобы ответить полнее, необходимо тоже кое-что вспомнить, а, вспомнив, проанализировать.

В 1938 году в Германии произошли события, на которые большинство даже самих немцев едва ли обратило внимание. А напрасно...

Известно: для достижения любой цели необходимо, как минимум, два условия. Первое: иметь материальные (в том числе экономические) возможности. Второе: иметь специалистов, знающих как этими возможностями воспользоваться. То есть – иметь кадры, которые, по крылатому выражению, «решают всё».

Бытовой пример.

Чтобы поменять на кухне водопроводный кран надо:

1. Кран этот иметь;

2. Найти способного сантехника.

Высокая политика от быта отличается только масштабностью.

К концу 1937 года Германия в экономике, промышленности и вооружении достигла уровня других государств. Не буду утомлять цифрами выплавляемого металла, добываемого угля и напоминать уровень технологий в германской промышленности – все эти данные общеизвестны. И все они говорят об одном: материальными возможностями Германия к этому времени себя обеспечила.

5 ноября 1937 года на совещании в рейхсканцелярии Гитлер констатировал: «Для решения германского вопроса возможен только путь насилия, хотя он никогда не бывает лишён риска» (1., с.70). Совещание было долгим, обстоятельным и интересным со всех точек зрения. Интересным был и состав слушателей: министр иностранных дел Нейрат, военный министр Бломберг и три главнокомандующих: сухопутными силами – Фрич, флотом – Редер, ВВС – Геринг. Всего пять человек. Этим людям 5 ноября 1937 года Гитлер и ставит конкретные задачи на войну (1., с.68-71).

А потом происходит нечто ещё более интересное.

Через три месяца, 4 февраля 1938 года фюрер издаёт «Указ о руководстве вермахтом», в соответствии с которым Верховное командование переходило непосредственно к нему – Гитлеру. Так он избавляется от Бломберга. Через несколько дней ещё один слушатель – генерал-полковник фон Фрич – отдаётся под офицерский суд чести и также отправляется в отставку. Несмотря на полную невиновность, которая и была зафиксирована судом. Ещё через некоторое время, после австрийских событий, имперским министром иностранных дел вместо Нейрата назначается бывший посол в Англии – Риббентроп. Таким образом, менее чем за полгода трое из пятерых отправляются на заслуженный отдых. Вместе с ними, естественно и уж совсем незаметно, из МИДа и армии выметаются их соратники и единомышленники. Причина одна: неспособность решать поставленные фюрером новые задачи.

Итак, к середине 1938 года Гитлером без излишнего шума основательно перетряхиваются внешнеполитическое и военное ведомства, и означать это могло только одно: Рейх ступил на порог, с которого внешнеполитические задачи должны решаться уже иным, не дипломатическим путем. Так что к середине 1938 года в Германии для достижения целей национал-социализма были созданы ОБА УСЛОВИЯ. Поэтому решение проблемы Судет по времени – осень 1938 года.

Гитлер уже был готов начать войну, и то, что начинать её пришлось без боевых действий, без демонстрации и практической проверки блицкрига, его лишь удивило и даже раздосадовало (13).

А вот теперь – вспомнив обстановку 1938 года – вернёмся к мифологии. Точнее – к мифам о херувимах.

Есть забавная еврейская пословица: «Хорошо быть умным, как моя жена потом». Теперь-то легко обвинять. Теперь-то хорошо известно, какой жуткой войной закончилась политика «умиротворения». А тогда, в тридцать восьмом, война была не в прошлом. Когда 26 сентября Германия предъявила ультиматум, Чехословакия и Франция ответили мобилизацией. И европейцы стали отсчитывать оставшиеся до войны часы. Не очень трудно представить себе настроения французов, немцев и чехов. Конфликт готов был быстро перерасти в большую войну, потому что на чешские территории кроме немцев претендовали поляки и венгры, и вполне могли выступить на стороне Германии. Так, может быть, в Мюнхене Англия и Франция действительно хотели сохранить мир? Может быть, лгал только Гитлер, когда заверял: «Это последняя территориальная претензия, которую мне приходится выдвигать в Европе»? (13). И, поверив этой лжи, премьер-министр Франции Эдуард Даладье и премьер-министр Великобритании сэр Невилл Чемберлен не ведали, что творят? Не понимали, куда Гитлер тянет весь мир, недооценивали рейхсканцлера Германии? И Чемберлен был искренен, когда сказал после первой с ним встречи: «Гитлер – это наибанальнейший щенок, которого я встречал в жизни»? (13).

Они ведали, что творят.

Кинохроника сохранила восторженные лица парижан, встречавших своего Премьера. И маленький самодельный транспарант: «Да здравствует Даладье. Да здравствует мир». И довольное лицо самого Даладье, и его признательные поклоны. Но за кадром, в кулуарах была другая, истинная его реакция, выраженная двумя словами: «Вот, идиоты» (13).

Наверное, все английские газеты опубликовали короткую речь Чемберлена в лондонском аэропорту, сразу после возвращения из Мюнхена: «Только что достигнутое решение чехословацкой проблемы является, на мой взгляд, лишь прелюдией для широкого взаимопонимания, в котором вся Европа может найти мир» (13). Однако свой истинный взгляд он высказал не репортёрам, а лорду Галифаксу, садясь в машину: «Мир кончится через полгода» (12). Выводы эти основывались не на «букве» договора, с которой вскоре смогли познакомиться все, а на том, чего все не знали: на «духе» самой конференции, начавшейся 29 сентября. Ни на открывавший её «дружественный» приём, ни на церемонию подписания самого договора, решавшего «чехословацкую проблему», самих чехов сочли возможным даже не приглашать! Это был сговор. А к чему ведёт всегда любой сговор?

Чешский министр Крофта, сообщив о подчинении своей страны требованиям договора, добавил: «...мы, во всяком случае, не последние. После нас та же участь постигнет других» (1., с.97). Ни Крофта, ни Чемберлен, ни, тем более, общественность не знали, конечно, слов Риббентропа: «Сегодня Чемберлен подписал смертный приговор Англии» (12). И всё же ВСЕ, кто подписывал договор, понимали, чем это кончится.

Вот тут самое время и спросить себя: «Если понимали, то тогда почему?.. На что надеялись, чего ждали от этих своих решений?»

Политмифология варианты всех ответов сводит к двум официальным версиям.

Версия первая.

В Мюнхене вершили благое дело: спасая судетских немцев от геноцида, пытались одновременно сохранить мир. Эта версия и преподносилась миллионам европейцев. Ей эти миллионы тогда и поверили. Да и как было не верить? Мудрые политики остановили войну всего за несколько часов до начала. И, вслед за объявленной мобилизацией, Чехословакия и Франция объявили демобилизацию. Боевые действия не начались. Четыре главных «херувима» полетели из Мюнхена по домам. Всех, включая и Гитлера, европейские столицы встречали как ангелов мира. Как оценивали происшедшее сами «ангелы» стало известно не сразу; засекреченная наука красок не жалела.

Версия вторая.

Появилась она позже, поэтому Гитлер и Муссолини в ней щеголяют уже в «негодяях». А вот «херувимы» из Франции и Англии, оттягивая сроки начала войны, якобы надеялись, что германская экономика, уже и без того перегруженная военными заказами, не выдержит производства вооружений и, в конце концов, рухнет. «Наибанальнейший щенок» просто не понимает, что ведёт свою страну прямиком к экономической катастрофе и ему достаточно просто не мешать.

Может быть эта версия больше похожа на правду? Может быть.

Хотя такой ответ сразу вызывает другие вопросы, главный из которых: «А нужен ли Европе экономический крах Германии?» Экономические потрясения непременно потянут за собой потрясения политические, а в самом центре Европы это чревато чем угодно. Однако допустим, что, выбирая из двух зол, Чемберлен и Даладье решили: лучше, уж, новый крах Германии, чем новая мировая бойня. Такое объяснение, кстати, вполне стыкуется и с кулуарной реакцией этих политиков на Мюнхенский договор. Крах германской экономики, хотя и нежелательный, крах, который Чемберлен прогнозировал на весну будущего года, привёл бы к политическому краху нацизма и, таким образом, к очередному одолению Германии. Без войны. В итоге: Англия и Франция сохранят свои позиции в мире, а немцы вместо «Хайль Гитлер» снова начнут говорить: «Доброе утро». Вполне допускаю, что какая-то часть не всё знавших политических обозревателей и, тем более, обывателей, так думать могла. Но что именно на это надеялись в правительствах и парламентах – разрешите не поверить.

Ещё до Мюнхенской конференции Наркоминдел СССР Максим Литвинов заявил: «Германия не столько озабочена судьбой судетских немцев, сколько стремится ликвидировать Чехословакию в целом» (12). Даладье и Чемберлен были никак не глупее Литвинова. Это – во-первых. Во-вторых: в сентябре 1938 года в германской экономике не брезжило ни малейших признаков надвигающейся катастрофы. В третьих: к этому времени подавляющее большинство немцев уже настолько отравилось национал-расизмом, что на фюрера своего и его идеи в буквальном смысле молилось (13).

Так что как не изворачивайся, а на Мюнхенскую мирную конференцию слетались не «херувимы». А когда факт этот стал уже для всех очевидным, советская мифология без труда слепила ангельский лик единственному из оставшихся претендентов...

Советский Союз, имевший с Чехословакией договор о взаимопомощи, предлагал свою поддержку «до самого последнего момента» (12). Но Прага от помощи отказалась.

Опять вопрос: «Почему?»

Коммунистические идеологи отвечают: «Чехословацкое правительство испугалось пролетарского движения масс». Коммунистические идеологи правы. Испугались в Праге коммунистической диктатуры. А вы бы не испугались? Ведь чтобы защитить Судеты, необходимо было пустить части и соединения РККА на ВСЮ территорию Чехословакии. Причём вопрос о количестве этих соединений и, главное, о сроке их пребывания в стране решался бы уже не в Праге, а в Москве. А теперь поставьте себя на место чехов и ответьте на вопрос: «Чей каблук Вам больше по душе: гитлеровский или сталинский?» При этом не забудьте о двух важных обстоятельствах: во-первых: Гитлеру отдавалась лишь часть страны; во-вторых: Англия и Франция брали на себя обязательства БЫТЬ ГАРАНТАМИ новых чехословацких границ (11., т.17, с.172).

От советской военной помощи в августе 1939-го откажутся и поляки. Из тех же соображений. Это – факт известный. Но есть и другой, менее известный факт: в июне того же 39-го от подобной же АНГЛО-ФРАНЦУЗСКОЙ «помощи» откажется и Бельгия. По той же самой причине (6., т.1, с.37). И, как ни стараются мифологи, а выпирают из-под ангельских одежд гнусные перепончатые крылья.

Но была в том – реальном времени – и ещё одна причина не верить мифу о политическом миролюбии и англо-французском херувимстве. Причина более значительная, хотя и более сокрытая.

Германская экономика держалась не только и не столько на «трудовых армиях» Роберта Лея и принудительном труде немецких юношей. Её питали иностранные инвестиции и привозное сырьё. (11., т.6, с.374). К 1937 году в Германии было построено около 300 крупных военно-промышленных предприятий. В дополнение к уже работавшим и работавшим не на рыночный прилавок. Финансирование германского вооружения в весьма ощутимой степени осуществлялось за счёт международных, в том числе английских и французских финансовых и товарных кредитов (13). В Германию вкладывали свои деньги не только Англия и Франция. Туда шли эшелоны с рудой из Швеции, туда шли технологии из США, туда перекачивалась нефть из Румынии...

Давайте представим себе не очень обычную, но, всё же, бытовую ситуацию. Ваш сосед – человек небогатый, но трудолюбивый и дисциплинированный – занял у Вас деньги, чтобы открыть своё предприятие. При этом Вам хорошо известно, что он амбициозен, считает себя лучше всех на свете и не испытывает любви не только к Вашему конкуренту, но и к Вам тоже. Однако: любовь – любовью, а дело – делом. И деньги Вы ему одолжили. Одолжили без особой опаски, чувствуя за собой силовое превосходство в виде ружьишка. Так что, в случае невозврата долга в срок...

Конечно, Ваш гипотетический сосед мог бы потратить кредит на выращивание хлеба. Потом этот хлеб продать, а из полученной прибыли не только вернуть долг и проценты, но и себя вознаградить  за труд и усердие. Но он поступил иначе. Он оснастил свою мастерскую оборудованием и соорудил пулемёт. А, соорудив, обеспечил для себя выбор как минимум из трёх вариантов.

1. Не пустить Вас с Вашими претензиями к себе в дом.

2. Ограбить Вашего конкурента и, таким образом, погасить кредит.

3. Избавиться от самого кредитора. То есть – от Вас.

Вот что бы Вы делали, видя, как длительное время сосед мастерит оружие и, не зная, в кого оно потом будет нацелено? Ждали бы финала и рассказывали всем о своем миролюбии? Или отгораживались от этого соседа глухим забором и объединялись бы с другими соседями в надежде, что, испугавшись такого объединения, тот пойдёт грабить конкурента? А не лучше ли, используя своё ещё не утраченное превосходство, проявить твёрдость и потребовать вместо оружия собирать в мастерской плуги?

Ситуация, конечно, выдуманная, к высокой политике отношения как будто не имеющая. Но – повторюсь – политика от быта отличается только масштабностью. И более ничем. Несмотря на выспренние доводы самих политиков.

К середине 1938 года на организацию и вооружение вермахта Германия уже истратила никак не меньше 70 миллиардов марок, то есть «пулемёт» себе уже почти соорудила (13). На что же тогда надеялись Чемберлен и Даладье: что, получив Судеты, Гитлер перестанет выпускать танки и начнёт производство сеялок?

Нет, они надеялись не на это.

И, доподлинно зная экономическую подкладку политики, понимали прекрасно: никакого германского экономического краха не будет, и выбора у Гитлера уже нет. Ему остаётся только одно: воевать. Вот только когда и с кем?

Это был не гамлетовский вопрос. По мнению французских военных Линия Мажино представляла собой несокрушимую преграду для тогдашнего вермахта. А Ла-Манш был для него просто недосягаем. Так что рассчитываться со своими кредиторами Германия будет вынуждена, лишь сокрушая французских и английских конкурентов. В том числе и, в конце концов, главного общего конкурента – Советский Союз.

Конечно, и в этой версии можно найти сомнительные места. Можно, например, вспомнить об англо-французских обязательствах перед другими странами. Политические обязательства – тема отдельная, и разговор о ней впереди. А пока лишь отметим: подписанный и скреплённый сургучными печатями договор остаётся только бумагой. Пусть даже и гербовой. А вот реальной военной помощи к середине 1938 года уже ни Лондон, ни Париж никому оказать не могли.

И – главное – НЕ СОБИРАЛИСЬ.

В Берлине это понимали совершенно отчётливо. Не менее отчётливо понимали это и в Москве.

Германии отдали не Судеты; такой вывод сделали не только Бенеш и Крофта. В Мюнхене красно-коричневой волне позволили покатиться к советским берегам. Так 30 сентября 1938 года политики начали Вторую Мировую войну. А чтобы сохранить ангельское выражение лиц, «миротворцы» позволили венграм и полякам тоже вкусить от «судетского пирога» (11., т.17, с.172) и выступили «гарантами» новых чехословацких границ. В Мюнхене Чемберлен и Даладье обманывали Гитлера и Сталина, Гитлер обманывал Чемберлена и Даладье, а обманутыми оказались миллионы людей на всей Земле. Все, кто верил и продолжает верить в политических «херувимов».

В Мюнхене не Судеты обменивали на мир. В Мюнхене торговали войну нацизма с коммунизмом. И сторговали. Поэтому Чемберлен обозвал Гитлера «щенком», Даладье – своих соотечественников – «идиотами», а Гитлер – того и другого – «червяками».

Не о мире они беспокоились в Мюнхене, не о народах. Ни Чемберлен, ни Даладье ничего нового не изобретали. Они поступили так, как поступали раньше и поступают ныне политики всех мастей: своё благополучие пытались обустроить за счёт благополучия других. Политическая же мифология ставила соответствующие маяки, и в их свете всё происходящее принималось народами за политическую мудрость и отеческую заботу. За что потом эти же народы расплачивались, расплачиваются, и будут расплачиваться, пока не поймут: безнравственность – не пустой звук. Особенно на государственном уровне.

О секретном протоколе к Московскому договору 1939 года и о его содержании знают теперь все. Но я не удивлюсь, если вдруг станет известно о существовании подобного довеска к Мюнхенскому договору 1938 года. Нет, не удивлюсь. Не удивлюсь и тому, если вдруг окажется, что таких «довесков» было два, причём об одном из них кроме Гитлера и Чемберлена, не знал больше вообще никто. В том числе Муссолини и Даладье. Причины для такого неудивления – есть.

Мюнхенский договор имеет много эпитетов. Но как бы его ни называли – это, прежде всего, яркий пример комбинации обмана. Цену открытой лжи политиков народы узнали уже через полгода. Цену сокрытой правды невозможно определить и поныне. И ясно только одно: по этому преступному счёту платили жизнями не только современники.

6.

Надеюсь, что внимательный читатель уже давно заметил ошибку в сроке начала Второй Мировой войны. Только ошибка ли это?

Мой земляк, Владимир Богданович Резун, более известный, как Виктор Суворов, предложил свою версию о причинах и начале Второй Мировой войны. Его трилогия на многое открывает глаза. Но согласиться с тем, что шлюзы Второй Мировой были открыты Сталиным 19 августа 1939 года и что случилось это в Москве – согласиться с этой версией я никак не могу.

В пятницу, 1 сентября 1939 года Германия начала боевые действия против Польши. Но только 3-го сентября, после того, как сначала Англия, а потом Франция вступились за Польшу, германо-польский конфликт стал сползать ещё не к мировой, но уже к общеевропейской войне. 5 сентября к 57-ми германским дивизиям добавилась ещё одна – словацкая. 17-го рухнули восточные границы Польши от рёва мотомеханизированных бригад миролюбивого Советского Союза.

Боевые действия означают не начало войны, а уже её продолжение. Война начинается с других действий – мобилизационных. Так считают многие военные. Например, опытный царский и советский штабист Б.М. Шапошников в 1929 году в своей книге «Мозг армии» прямо так и утверждал: «Мобилизация – есть война». Аргументируя утверждение тем, что мобилизация отвлекает население страны от мирного труда, подрывает экономику, перестраивает людскую психологию и делает процесс подготовки к вооруженной борьбе ускоренным и необратимым.

Позволю себе возразить Борису Михайловичу. А заодно и Владимиру Богдановичу. Дважды.

Во-первых: не всякая военная мобилизация означает неизбежность начала боевых действий. Это мы уже видели на примере германо-чешского конфликта. Во-вторых: война начинается ДО любой военной мобилизации. Как официально объявленной, так и скрытой.

Потому что война никогда не заканчивалась и не прерывалась. Потому что суть внешней политики ЛЮБОГО ГОСУДАРСТВА И ВО ВСЕ ВРЕМЕНА заключалась и заключается только в одном: в стремлении решать проблемы собственной страны за счёт стран других. И если задачу эту не позволяет эффективно решить экспансия религиозная, идеологическая, экономическая, или какая-либо иная, в ход идут другие аргументы: от копий и луков – до танков и баллистических ракет.

ТАК  НАЗЫВАЕМЫЕ  «МИРНЫЕ ПЕРИОДЫ»  –  ЭТО  ВОЙНА  БЕЗ  НЕПОСРЕДСТВЕННОГО УЧАСТИЯ  В  НЕЙ  ВООРУЖЁННЫХ  СИЛ.

У авиаторов есть хмурая присказка: «Всякий полёт начинается со взлёта, но не всякий заканчивается посадкой». Принимая решение на ведение боевых действий, руководство любого государства, понятно, рассчитывает на победу. Расчёты эти строятся на разных комбинациях. Одни надеются на неготовность противника, другие – на собственную военную мощь, третьи – на помощь союзников, четвертые... Словом, комбинаций – множество. И поэтому не только сильный нападает на слабого; случается и наоборот. И побеждает. Как в начале ХХ века маленькая Япония победила большую Россию.

И думают неустанно политические и военные стратеги – на что сделать ставку, на какую комбинацию? Весь «мирный период» думают. А, додумавшись, принимают решение: «Пора». Вот с этого самого момента и начинаются необратимые процессы. Не со стрельбы. Не с мобилизации. И даже не с разработки конкретных оперативных планов.

С решения.

Любая градация, конечно, всегда условна. Начало войны можно отсчитывать и с первого выстрела, и с первой жертвы, и с первой, отлитой на заводе, пули. Но если война – всего лишь один из инструментов политики, одно из её средств, то и начинается она с принятия политического решения.

«У меня всегда жила мысль дать бой», – говорил Гитлер (13). Но он не пытался «давать бой» ни в 1933-м, когда стал канцлером, ни в 1934-м, когда сделался диктатором, ни даже в 1936-м, когда его власть над Германией стала уже абсолютной. Первые документы на проведение возможных операций появились в сейфах германского генштаба только в июне 1937 года (1., с.68). Но и это не было ещё началом войны. Военные планы в любом государстве разрабатываются и корректируются постоянно. Задача армии – защищать страну, и на постановку этой задачи никаких специальных решений не требуется. Решения требуются в другом случае – для подготовки агрессии. И вслед за подобным решением начинаются процессы, помешать которым в состоянии только природные катаклизмы или коренные изменения властных государственных структур.

Скажете: а в чём, собственно, разница? Разницы – по большому счету – никакой. И я не трогал бы сроков, если бы дело было в сроках, если бы это впрямую не касалось столбового мифа засекреченной науки. Но мифология и тут использует виртуозный и испытанный приём: одним маскирует другое.

День 1 сентября 1939 года ассоциируется у всех лишь с воем немецких бомб и призывами Гитлера растоптать Польшу.

Под датой 23 августа разумеются уже двое негодяев.

Что до 19 августа 1939 года, то в этот день проходило некое таинственное заседание Политбюро ЦК ВКП(б), посвящённое, якобы, вопросу о войне. На кого намекает этот срок – как Вы думаете? Намекая так же ещё и на то, что остальная братва – ни при чём. Ещё как при чём.

Да, не исключено, что именно в этот день и Сталин тоже решил: «Пора». Но война уже шла и, хотя ещё молчали танковые двигатели и ночные города блистали огнями реклам, Гитлер уже воевал, и Сталин (и не только Сталин) не просто догадывался об этом, он знал это совершенно точно. Необратимые процессы, после которых неизбежна мобилизация и начало боевых действий, в Германии уже давно шли. Правда, ни Гитлер, ни кто-нибудь другой ещё не знали, КАКУЮ они затеяли войну. Но она началась и, максимум во второй половине сентября тридцать девятого, независимо уже от сталинских и не только сталинских решений, Польше предстояло испытать силу германского удара.

Гитлер начал свою войну в 1938 году. Начал, как только достиг экономическо-индустриальной мощи Германии и подобрал профессионалов – политиков и военных – для реализации своей внешнеполитической идеи: отрывать от мира страну за страной. Абсолютно то же самое будет потом происходить и в Советском Союзе. В точности и деталях. И также – без излишнего шума, но... в 1939-1940 годах. Хотя по количеству и качеству вооружений уже в 38-ом Красная Армия была вне всякой конкуренции, однако, кадры...

Хочется, конечно, товарищу Сталину мировой революции, но как это сделать? В армии – чистка, поиск способной молодёжи, создание новых училищ и Академий, масштабно всё и страшно. А результата нет. Нарком обороны, «первый маршал» Ворошилов твёрдой рукой утверждает приговоры трибуналов, а вот какой должна быть война за «освобождение» мирового пролетариата – сказать не может. Тимошенко настаивает на одном, Кулик – на другом, Шапошников – имеет свою точку зрения. Остальные – точек зрения вообще не имеют; научены опытом Тухачевского, Уборевича, Корка, Сердича и многих, многих... И потому, несмотря на грандиозное превосходство в технике, воевать Красная Армия не готова.

НЕ ЗНАЕТ: КАК?

И потому великий учитель и стратег товарищ Сталин то отдаёт предпочтение тяжёлым бомбардировщикам, то – зенитным орудиям, то многобашенным танкам прорыва, а то – управляемым фугасам и магнитным минам, то винтовкам, то – автоматам, то механизированным корпусам, то – УРам...

А вермахт воевать готов. И танков у Гитлера мало, и лёгкие, т.е. моторизованные дивизии ещё только формируются, и парашютистов почти совсем нет, и пехотных-то дивизий – всего 39... И всё-таки – уже готов. На ключевых постах в нём те, кто создал и молится на стратегию и тактику блицкрига: Гальдер, Рейнгард, Гудериан, Удет, Манштейн, Йодль... И сам фюрер.

7.

Вернёмся, однако, к теме этой главы – к засекреченной науке уже новейшей истории.

Молодая украинская мифология ведёт себя как расторопная стряпуха: весело и задиристо. Блины, правда, получаются непропечённые, с качеством третьеразрядной столовки, но подают их по всем правилам – на расписных подносах официальных СМИ – так что дело своё они добре делают. Сковородка в кухне одна – старая, хотя и отчищенная – и называется она: «Независимость». Рассказывать о самой кухне нет не только желания, но и смысла; всё в ней, как и везде, разве что грязи чуть больше. Но чтобы не путать независимость с шапкозакидательством, свободу со вседозволенностью, а Конституцию – с расхожей книжонкой, надо вкусить и с этой кухни. Хотя бы пару блинчиков.

Например, о советском геноциде и голодоморе. Меня лично потрясают не факты гибели сотен тысяч обворованных, втоптанных в грязь, искалеченных и просто истреблённых людей. Потрясает бухгалтерская плановость уничтожения народов «отцом народов» и его заплечных дел теоретиками всеобщего счастья. Это – не миф. Миф выползает как джин из бутылки в тот момент, когда, говоря о геноциде украинцев или, скажем, татар, умышленно молчат об истреблении русских. Таком же плановом, в не меньшем масштабе и в то же время. Миф наливается разрушительной силой, когда преступления властей подают как преступление народа. Именно этот приём – подмена одного другим – и есть козырный приём засекреченной науки. Грязный приём, трусливый и омерзительный.

Сладко-паточный «блин» о самобытной исключительности украинской культуры и исторической миссии украинского народа вообще расползается сразу, от зефирного дуновения исследований украинских же историков. Серьёзных, разумеется, историков, а не заказных однодневок. Этот миф не менее отвратителен, потому что низводит культуру народа до уровня чумацких песен и вышитых рушников. Но есть в нём и ещё одна, не такая безобидная, хотя и менее заметная грань: самовосторженность. Слова национального Гимна «Згинуть наші вороненькі» – не просто дурной вкус. И приветствие: «Слава Украине!» нехорошо напоминает другое приветствие. Да, развитие украинского (а по сути русского) этноса, его культура и роль в Истории уникальны, с этим никто и не спорит. Но нельзя, недопустимо подменять уникальность ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТЬЮ. Такая подмена беременна «белокурой бестией». И драчовым культурологам надо бы спать и видеть, чем кончилась такая беременность не только для евреев, славян или англосаксов, но и для самих «бестий».

8.

Политическая мифология плодовита; она рождает и пестует разных детей. И гуляют по белу свету мифы о политиках «лживых» и политиках «честных», о «народных партиях» и «врагах народа», о «доброй» Англии и «злом» СССР...

Обманывать, ведь, можно по-разному.

Можно, например, открыто говорить неправду. Такая ложь даёт немедленный и эффективный результат. Но и обманщик немедленно становится заложником своего обмана. Чтобы не быть уличённым, он вынужден лгать снова и снова. У прямой лжи большой изъян: она требует постоянного воспроизводства.

А можно обманывать и не так. Можно просто не говорить правду. Или говорить не всю правду. Внешне это, конечно, выглядит не так блестяще – ложь по умолчанию – но коварства в такой лжи хватает иногда на столетия. Псевдоправда не просто страшна – она заразна. Её бациллы способны отравить целые поколения.

Я принадлежу к поколению послевоенному. К тем, кто с детства своего сохранил воспоминания о полусожжённых, неотстроенных ещё промышленных зданиях и неубранных скелетах германских самолетов. К тем, кто в шестидесятом слушал подкупающую по простоте хрущёвскую ложь: «До коммунизма осталось ровно двадцать лет». К тем, кто в шестьдесят втором – из-за лжи по умолчанию – едва не сгорел в готовой вот-вот начаться ядерной войне.

О существовании засекреченной науки стоит помнить всегда. Чтобы, ориентируя своё поведение по жизненному фарватеру, всматриваться не только в заманчивый свет расставленных маяков, но и в неприметные буруны. Потому что именно они – сомнительные и непонятные – предупреждают о драконовых зубах смертельно опасных рифов.

ГЛАВА  4

Дубина

Война есть продолжениеполитики иными

 (именно: насильственными) средствами.

К. Клаузевиц.

1.

Чтобы узнать военные планы неприятеля можно выкрасть документы из его бронированного сейфа. Или украсть генерала – автора этих до­кументов. Так, как это сделал герой Павла Кадочникова в фильме «Под­виг разведчика». Беда только в том, что цена таким разведданным неизменно равна нулю. Потому что документы могут быть ложными, а показания генерала – тем более. И хорошо всё это только для кино.

Так случилось, что в августе 1977 года препроводили меня казённой бумагой в Московскую военно-инженерную Академию им. В.В. Куйбышева.

Военным премудростям учили нас люди знающие, и учили, надо ска­зать, толково. На всю жизнь научили главному правилу: «Противника надо уважать». В самом прямом смысле. Не надо тешить себя иллюзиями, будто ему неведомы штатные структуры советс­кой танковой дивизии или он забыл, что имеется в ней отдельный инже­нерно-сапёрный батальон. Можешь не сомневаться: он даже фамилию его командира знает. А потому пытаться упрятать этот батальон от всего мира – это и значит: против­ника не уважать. Всё равно, ведь, будет искать до тех пор, пока не об­наружит.

Отсюда вывод: батальон противнику обязательно показать.

Но не там, где он действительно находится. А чтобы подостовернее бы­ло, дать ему – противнику – возможность украсть соответствующие до­кументы из сейфа начальника штаба дивизии. А то и самого начальника штаба.

Этим и озабочены все службы контрразведки и дезинформации – не скрывают, а демонстрируют. Наблюдателям вражеским разными способами показывают: вот он, батальон, в лесочке за посёлком, а агентуре – в подтверждение – фотокопию карты из штаба дивизии. Ложную, разумеется. В этом лесном квадрате есть значки условные, а в том, что в 10 километрах – нет. Нет там никого. Пусто.

Одна только странность: каждые трое суток возят туда, в пустой лес, продукты. И как раз на сапёрный батальон. Такая информация называется ключевой. Она многих ложных карт стоит. Всех.

Рихард Зорге передавал в Москву (и в Берлин тоже) тонны точной и достоверной информации. Но Москва не верила ничему и никому. Пока не сопоставляла информации, полученной из разных и независимых источ­ников. Или пока не получала сведений, позволявших сделать вывод од­нозначным. В 1941 году Зорге-Рамзай дал такой материал, переслав не краденые карты японского генштаба, а анализ распреде­ления запасов топлива между сухопутной армией Японии и её флотом (10., с.85). Москва сделала вывод: Япония собирается воевать на море. И си­бирские дивизии в ноябре-декабре 1941 года очень вовремя появились в заснеженном и морозном Подмосковье.

Советские газеты писали о миролюбивой политике СССР. Немецкие газеты писали о миролюбивых устремлениях Германии. Французские, ан­глийские, польские – о том же. Передовые полосы газет всего мира убеждали и убеждают: наше ангельское руководство не спит и не ест, а только о том и думает, как бы мир уберечь. Вот они – документы из правительственных бронированных сейфов.

Не будем торопиться с выводами.

Чтобы понять степень миролюбивости государства надо посмотреть внимательно не только в газеты. Надо, прежде всего, посмотреть на его армию.

2.

Ну к чему попу гармонь?

Фольклор.

А, в самом деле, к чему? Зачем государству армия? Тут мы неизбежно должны возвратиться к самому началу – к тезису о деятельной лени.

Воровать не позволяет совесть, общественная мораль, за­поведи и уголовный кодекс. Ничего не помогает. Всё равно кто-то на­ходит для себя оправдания воровству. Что делать тем, кто совестью перед собой не торгует? Создавать «компетентные» органы, оснащать их законами, личным оружием, платить зарплату и требовать от них охраны результатов своего труда. Так мы защищаемся от грабителей, так сказать, внутренних. Но есть грабители, от которых личное оружие и наручники не спасают, нужны средства помощнее. Потому что таким грабителям наши законы – не указ, и гра­бят они не личное имущество граждан, а достояние всего государства. Таких грабителей русичи издревле называли супостатами. Вот для защи­ты от супостатов обществу и нужна армия. Специально подчёркиваю: ОБЩЕСТВУ АРМИЯ НУЖНА ТОЛЬКО ДЛЯ ЗАЩИТЫ. Не будем повторять за Марксом, Гитлером и прочими: «Государство – это мы». Нам компетентные структуры и армия нужны для защиты, а «государство» использует их и по другому назначению. Хотя, создавая, реорганизуя и оснащая армию, отрывая от своих сограждан огромные средства на её обучение и поддержание в постоянной боеготовности, государственные мужи громогласно заявляют: «Задача нашей армии – обеспечение обороноспособности страны». Ну, с этим никто не спорит.

И государство создаёт, реорганизует и оснащает свою армию. Миллионы людей упорно трудятся, чтобы армия не испытывала недостатка ни в чём. Чтобы любой агрессор, увидев её способности и возможности, оставил глупые свои мысли об агрессии.

Поэтому мощь армии время от времени демонстрируют. Не на пара­дах. На парадах армию показывают своим. Свежевыкрашенную, отутюжен­ную, с аксельбантами и оркестрами. А вот на учения (не на штабные, конечно, на полевые) приглашают иностранных корреспондентов и воен­ных атташе. Там, на учениях, армия не марширует под оркестры и не поёт песен. Там – в дыму, пылище, грохоте и рёве – армию показывают в работе. И солдатики там без аксельбантов; на перекошенных от напря­жения лицах – глаза белые да зубы, и танки – грязью заляпанные – в чёрно-сизом от натуги дыму. Ничего что заляпанные, их потом для музеев отмоют и покрасят. А пока смотрите, господа, запоминайте, да руководству своему доложите подробно. Чтоб и думать не смели горячие головы, будто за счёт нашей страны можно поживиться.

Справедливость требует сказать, что поступают так не все государства. И не всегда. Демонстрируя слабую армию можно, ведь, добиться и обратного эффекта. И сильную армию каждый день показывать нельзя. Частые полевые учения со стрельбой, рёвом моторов и штурмом высоток могут быть истолкованы и как факты прямой угрозы. Да и накладно. Но сильные государства свои военные способности демонстриро­вали, не стеснялись.

Французы, огромные средства вложившие в форты и ДОТы Линии Мажино, открыто, публично гордились этим военно-инженерным чудом. И финны не скрывали: да, есть Линия Маннергейма, – весь Карельский перешеек ею перегорожен, и представляет она собой венец искусства военной фортификации. Чтобы проломить такую оборону нужны долгие месяцы. И необъятное море боеприпасов. И невероятное количество орудий, танков, самолётов и другого необходимого для этого дела снаряжения и имущества. А ко всему – неизбежность появления однообразных воинских кладбищ, содержание инвалидов и массовое недовольст­во тех, кто остался без кормильцев. Ну как, будем воевать?

Тянулись по Европе «линии». Линия Зигфрида, Зелёная Линия, Линия Греббе, Сталина, Молотова... Перепахивалась Европа противотанковыми рвами, щетинилась надолбами и эскарпами, нашпиговывалась минами, оплеталась колючей проволокой. Из-за заграждений, правда, нападать неудобно. Танкистам-то, ведь, безразлично, чьи сапёры ров рыли: вражеские или свои, родные.

Так нападать и не собираемся.

Не так всё просто, конечно. И противотанковый ров по периметру всей страны – ещё не показатель миролюбия.

Хотя и – один из них.

3.

Простым напильником можно чудо ювелирное сотворить. А можно зу­бы спиливать. На вертолёте можно из глухого уголка больного в клини­ку доставить, а можно – в глухой уголок – ребят ухватистых из спецназа. Потому что не в вертолёте дело.

Но и в нём – тоже.

«Чем отличается ручная граната РГ42 от ручной гранаты Ф1?», – жене вопрос задаю. Смеётся: «Военная тайна».

Для неё, слава Богу, тайна. А тот, кто хоть раз в жизни гранаты эти в руках держал, тот ответит, не задумается. При взрыве от РГ42 осколки на 25 метров летят, а от Ф1 – на 200. Мощное оружие – граната Ф1 – «лимонка», больше, правда, на ананас сувенирный похожая. Ну и выпускали бы её одну, зачем же промышленность производством сла­бого-то оружия загружать? А затем, что оружие не из любви к искусству делают, а для боя. Бросил солдат свою РГ42 на 40 метров вперёд, и может не падать, не прятаться за дерево или в воронку, не терять дра­гоценные в атаке секунды. Не достанут до него осколки собственной гранаты. А вот «лимонку-ананаску» только из укрытия бросать надо. Лучше всего – из собственного окопа или траншеи. Не страшно, что часть осколков её горячих по своим сыпанёт. Свои траншейным бруствером укрыты, да брёвнами в три наката. А супостату на открытой местности – урон. РГ42 в наступлении хороша, Ф1 – в обороне. Наступление и оборона – два основных вида общевойскового боя. Два вида боя – два типа гранат. Всё правильно.

Можно, конечно, и с «лимонкой» в атаку бегать. Или с сапёрной лопаткой. Можно и к учебному По-2 бомбы подвешивать… Но только всё это – не от хорошей жизни. Потому что всё военное под определённое дело приготовлено: лопатка – для окопчика, подкалиберный снаряд – для сокрушения ударной брони, а не фортификационного бетона. Чтоб сподручнее было армии воевать, чтобы затрат и жертв со своей стороны – поменьше, а эффекта – побольше.

А теперь задача на сообразительность.

Если к наваристой каше и наркомовским ста граммам солдатам в полку РГ42 раздали, то что это может значить? Правильно. Приказ ещё только командирам батальонов зачитывают, а солдат уже понял: решил, видно, комдив: засиделся полк на месте, пора очередную деревню брать. Так маломощная граната РГ42 увеличивает наступательный дух солдата, под­разделения и воинской части. А что о танке говорить?

Приказало как-то вышестоящее начальство танкисту генералу Рыбалко взять город Орёл. А Рыбалко в ответ: «Я Орёл брать не буду. Улицы в нём узкие, мне там все танки сожгут. Я его обойду с двух сторон, а всю славу отдам пехоте». Так и сделал.

Потому что танк – он не для города, танку простор нужен. У него, кроме брони, гусениц и огня ещё одно боевое качество есть – скорость. Скорость – это ударная сила, и чем выше скорость, тем больше ударная сила. А ударная сила – это характеристи­ка не позиционной обороны.

Вот и выходит, что по тому, чем вооружена армия, уже можно судить о возможных с её стороны действиях. А если ещё почитать внимательно боевые уставы ро­дов и видов её войск, то тогда по газетным «передовицам» остаётся су­дить лишь о степени и формах обмана, с помощью которого чьё-то правительство пытается скрыть свои настоящие планы.

4.

Можно ли одержать победу, не переходя в наступление? Боевые ус­тавы войск советской армии отвечали на этот вопрос только отрицатель­но. Утверждали: наступление – это важнейший вид вооружённой борьбы, и только наступление с решительными целями может обеспечить победу. Обороняясь выиграть войну нельзя. Советские уставы ориентировали советских же солдат на пролетарски-победоносное ведение войн. Поэтому ни один из этих уставов не уточнял: в какой именно войне нельзя победить обороной.

В античные времена в 42 километрах от города Афины, в узкой долине местечка Марафон греческий полководец Мильтиад разгромил двукратно превосходившее по силам супостатское персидское войско. Персы знали о своём численном превосходстве, но в течение трёх суток не решались атаковать. Греческие войска стали в глухую и, как бы те­перь сказали, хорошо в инженерном отношении подготовленную оборону. Три дня и три ночи думали агрессоры: как быть? Уйти? Не для того проливы пересекали, не для того тащили на берег оружие и амуницию, ни для того, ведь, пришли-то. Решили атаковать.

Не ушли. Бежали. Побросав всё, что тащили на это греческое побережье. Оставив на месте сражения шесть с половиной тысяч убитыми и умирающими. Нелишне тут и вспомнить, что греки потеряли убитыми всего 192 человека.

Русская армия в 1812 году под Бородиным не наступала. Наступа­ла армия Наполеона. И после этого решительного сражения не повернула домой, во Францию, а победно вошла в Москву. Выиграл Наполеон войну? Победила Россия, показав под Москвой, как она намерена обороняться и отстаивать свой суверенитет.

Времена, конечно, были другие. Мильтиад командовал десятью тысячами воинов. Армия Наполеона – 600 тысяч человек, вся – с лошадьми и пуш­ками – свободно разместившаяся в тогдашней Москве, считалась неверо­ятно огромной. Через сто лет, в Первую Мировую, изменились и цели войны, и количество вооружённых сил, и средства истребления людей.

И что?

Четыре года позиционных боёв. Разумеется, наступать с решитель­ными целями пытались все воюющие стороны, но результаты этих наступлений решительными назвать никак невозможно. Германия войну проиграла, хотя армия её побеждена не была. Капитули­ровала не германская армия, а германская государственность и экономика, не сумевшие преодолеть стойкости союзников. Средства обороны оказались мощнее средств наступления. Правда, уже к окончанию войны, в позиционном тупике замаячил просвет: две качественные новинки – самолет и танк. Новинки были опасны: они резко увеличили мобильность и ударную силу атакующих и потребовали новых средств защиты.

И всё же французы сделали вывод: и современную войну обороной выиграть можно. Особенно, если ещё в мирное время построить линии мощных, долговременных укреплений, начинить их оборонительным оружи­ем и, постоянно совершенствуя, подготовить к длительной, многомесяч­ной осаде. А чтобы обезопасить себя от возможных всё-таки сюрпризов, в военные статьи Версальского договора были внесены требования, запрещавшие бывшим агрессорам не только иметь на вооружении, но и конструировать самолёты, танки и подводные лодки. Как средства наступления. И, что не менее важно, Германия должна была ликвидировать Большой Генштаб, способный готовить масштабные действия не оборонительного характера. Всё, что Германия могла себе позволить – войсковое ведомство и 10 дивизий рейхсвера: 7 пехотных по 12000 человек и 3 кавалерийских – по 5300 (1., с.15).

5.

16 марта 1935 года д-р Геббельс объявил на пресс-конференции журналистам – в Германии принят новый военный закон, по которому 10-дивизионный рейхсвер преобразуется в 36-ти дивизионный вермахт, фор­мируемый на основе всеобщей воинской повинности. Времена изменились, Германия должна иметь более весомые, чем бумага договоров, гарантии национальной безопасности. А 36 дивизий не могут быть инструментом агрессии. Соседи в Лиге Наций поворчали, но согласились: тридцать шесть – это не очень много.

Что же произошло на самом деле?

Рейхсвер, как и полиция, был профессиональным. В рейхсвере служили люди, для которых защита Родины была профессией. На них, и только на них лежала обязанность защиты сограждан от внешних посягательств. С 16 марта 1935 года это стало обязанностью всех немцев. Не рейхсвера. Не тридцати шести дивизий вермахта. Теперь Гитлер получил законное право сунуть винтовку всему германскому населению. Всей стране.

Реорганизация и техническое переоснащение германской армии на­чались не с принятия нового военного закона и возрождения Большого Генштаба. Просто все мероприятия в этой области зашли уже так далеко, что скрывать их стало невозможно (6., т.1, с.10). Реорганизацию скрывать перестали; генералы в Германии не хуже, а во многом лучше других понимали: противника надо уважать. Но суть преобразований рейхсвера в вермахт мало кому в то время была известна. Эту тайну охраняли так, как и положено хранить самую важную военную и государственную тайну.

Скрывать было что.

Военный закон, состоявший всего из трёх параграфов и демонстрирующий германскую армию (включая военную полицию) в составе 36-ти дивизий и 12-ти корпусов, скрывал главное: подготовку этих дивизий к войне ещё не виданной. Скрывал так тщательно, что в течение нескольких лет дале­ко не все даже высшие германские офицеры и генералы догадывались об этом. Достаточно сказать, что этого не понимал даже начальник гер­манского Генерального штаба генерал Людвиг Бек.

Но были и другие. Кто знал и понимал.

Исторический отдел войскового ведомства рейхсвера, анализируя и обобщая опыт Первой Мировой, должен был неизбежно прийти к единст­венному выводу: любая затяжная война чревата для Германии только но­вым поражением. И ничем иным. Менялись в Германии правительства, менялись в руководстве рейхсвером генералы, но неизменной оставалась их позиция: воевать опасно. Воевать – опасно. Это длилось до тех пор, пока не пришёл к генералам коричневый канцлер и не сказал: «Воевать Германия всё равно должна».

Историки приводят массу примеров генеральского несогласия. В много­численных меморандумах и докладных записках генералы обстоятельно убеждали бывшего пехотного ефрейтора-связиста: нельзя Германии вое­вать. Генералы меморандумы писали, а Гитлер их читал. И о том, что это происходило, не знал больше в стране никто. Интересным было это генеральское несогласие. Кабинетным и дисциплинированным.

И всё-таки оно было. И игнорировать доводы профессио­нальных военных Гитлер, даже при всей своей вере в собственную стра­тегическую непогрешимость, не мог.

НЕ МОГ.

До сих пор слишком уж многим хочется представить Гитлера заурядным маньяком. Занижает способности этого негодяя с сальной чёлкой и автор «Ледокола». Всё так: и танки у Гитлера были – не то что с со­ветскими, с французскими не сравнить – и трезубец «Барбароссы» – не самое гениальное решение, и полушубков у него не было, и горючее синтетическое – это не для России... Всё – так, но к СВОЕЙ войне Гитлер готовился всерьёз. Не убеждает меня версия о «дилетантской войне» и спонтанных импрови­зациях.

6.

К началу двадцатых годов, в связи с успешным применением новых средств ведения войны, появились и новые военные концепции. Так, например, итальянский генерал Дуэ теоретически обосновывал воз­можность одержать победу при наличии позиционного фронта, используя лишь авиационное наступление. Англичанин Фуллер и французский полковник Этьенн утверждали, что победы можно добиться, пересадив солдат с коней на танкетки и лёгкие танки. Климент Ворошилов уповал на конницу и красноармейские тачанки, Триандафиллов... Много их было – теорий. Но большая война закончилась, и теории так и остались только теория­ми.

До 1926 года германскими вооружёнными силами командовал генерал-полковник Ганс Сект. Его имя не так широко известно как, скажем, имена Клаузевица и Бисмарка. Но многие идеи Секта на государственное и военное устройство были так проницательны, что и после ухода в от­ставку он ещё долгие годы оставался настоящим кумиром немецких воен­ных. При нём впервые была проведена военная игра на тему: «Исполь­зование мотовойск во взаимодействии с авиацией». Запомните это название. Руководил игрой капитан Гейнц Гудериан (1., с.17). Тот самый, который через пятнадцать лет станет генералом и получит ласковый неофициальный титул: «Быстрый Гейнц». Можно почти с уверенностью ска­зать, что именно с этой игры начинается практическое развитие кон­цепции неведомой ещё человечеству войны.

Мгновенной.

И страшной, как удар грома.

Войны насквозь агрессивной, войны, победа в которой возможна только в одном случае: если удар этот будет НЕ ОТВЕТНЫМ.

В 34-ом на военном полигоне в Куммерсдорфе полковник Гудериан демонстрирует Гитлеру пять взводов: мотоциклетный, противотанковый, танковый, лёгких и тяжёлых бронемашин. Пять взводов – основу моторизованных и бронетанковых войск.

«Большое впечатление на Гитлера произвели быстрота и точность, про­явленные нашими подразделениями во время их движения, и он восклик­нул: «Вот это мне и нужно!» (16., с.22).

Чтобы понять: почему вопреки генеральским сомнениям и меморан­думам Гитлер всё-таки решился воевать, чтобы иметь основания не со­гласиться с версией о «войне дилетанта и фанатика», надо, хотя бы в первом приближении, проанализировать техническую оснащённость и во­енные доктрины будущих его союзников и противников.

7.

Основная европейская союзница Германии – фашистская Италия – воевать начала раньше – с октября 1934 года. Её военная доктрина базировалась на основной политической цели фашизма: создании новой им­перии и превращении Средиземного моря во внутреннее итальянское озе­ро. Итальянской армии предстояло вести разбойничьи, захватнические войны. Для этой цели Муссолини, свято уверовавший в доктрину генерала Дуэ, пытался строить авиацию Италии, и превратить её, в конце концов, в самую нападающую и непобедимую. Действительно, итальянская авиационная промышленность создавала замечательные экземпляры самолётов. Ещё в начале тридцатых самолёт «Капрони» поднялся на 14 тысяч метров, гидросамолёт «Макки-72» летал со скоростью 710 км/час, совсем ма­ленький самолётик-авиетка поднимался на 10-ти километровую высоту (8., с.136-138). Это были выдающиеся рекорды. Но...

Серийное производство – совсем не то же, что производство ре­кордных образцов. Это – во-первых. А во-вторых: будущие военные против­ники Италии возможности сопротивления имели не слишком, мягко гово­ря, большие. Воевать с абиссинцами было куда экономичнее не на рекордных машинах. То же самое можно сказать и об итальянских танках. Самый лучший из них, появившийся в 1940 году – М13/40 – «бегал» по шоссе со скоростью 30 км/час. И, хотя за три военных года их выпустили более 1700, ни­какой серьёзной угрозы они не представляли. Броня на заклепках, узкие гусеницы и слабое вооружение – на европейском театре боевых действий этот танк был уже анахронизмом. О танках более ранних не имеет смысла даже вспоминать.

Поэтому всякая итальянская агрессия неизбежно тащила за собой необ­ходимость германской помощи. Поэтому Гитлер и пытался остановить Муссолини, узнав о его греческой авантюре. Поэтому о военном сотруд­ничестве с Италией в Германии и ходили анекдоты.

Самый крупный и самый серьёзный континентальный западноевро­пейский противник Германии – Франция. Через десять лет после потрясшей её до основания Первой Мировой войны французская армия начала вы­ходить из состояния амнезии, стала наполнять свои арсеналы всеми ви­дами современного оружия. Например: до середины тридцатых годов ВВС Франции были самыми мощны­ми во всей Западной Европе (6., т.1, с.18). Ещё пример: именно Франция была законодательницей мод в танках – её «Рено FT» или, по-другому, «Рено М17» стал классикой мирового танкостроения. И ещё: с 1935 по 1939 годы французы успели выпустить изрядное количество но­вых танков: лёгких Н-35 и R-35 и средних S-35. Танки имели литые башни, обладали неплохой бронезащитой, проходимостью и запасом хода.

Эти примеры, однако, французскую агрессивность не подтверждают. Потому что «самая мощная авиация» – не от усиленного самолётостроения, а лишь результат сравнения с авиацией других стран тех лет. Динамика же выглядела так: к середине 1934 года германская авиапромышленность, не имевшая права строить военные самолёты, по своей мощности, однако, превзошла фран­цузскую! А та, с 1936 года ещё более сократила производство (6., т.1, с.18). Что касается танков, то бросать их в наступление французы не собирались. В умах французских стратегов танк оставался лишь средством уси­ления пехоты и её сопровождения. К 10 мая 1940 года против 2400 гер­манских танков, армии союзников имели 3400 аналогичных машин, но 10-ти германским танковым дивизиям противостояли лишь 3 союзнических. (6., т.1, с.67). Остальные танки были рассредоточены по пехотным частям и соединениям. И решать самостоятельные оперативные задачи не могли.

Франция готовилась к возможным войнам, но проявлять в них – войнах – инициативу не собиралась. Задачи войны она намеревалась решать стратегической обороной. Военная доктрина Франции – сугубо оборонительная – не была дезинформацией. С 1929 года началось строительство грандиозной поло­сы оборонительных сооружений – Линии Мажино. Началось формирование специальных кадровых крепостных воинских частей и соединений, профессиональной подготовке которых и уделялось основное внимание. Франция готовилась к позиционной борьбе. И, даже когда все боеспособные немецкие час­ти, включая ВСЕ танковые и моторизованные дивизии, действовали в Польше, французы, легко занявшие два участка в предполье Западного вала (Линии Зигфрида), дальше просто не пошли (6., т.1, с.31). А ровно через месяц войска свои с этих занятых территорий вернули на госграницу. Конечно, всё это было потом, во время войны, но...

Но уже к началу 1938 года состояние французских вооружённых сил по боевому планированию и техническому оснащению позволяло сделать не­двусмысленный вывод: Франция намерена защищать лишь собственную це­лостность и суверенитет.

Другой потенциальный противник Германии – Англия – к активным боевым действиям на суше готов был в ещё меньшей степени.

Великобритания конца тридцатых – это мировая империя, это политическое и экономическое влияние в Индии и Индонезии, на ближнем Востоке и Фолклендах, в северной Африке и на её юге. Эти владения и требовали первоочередной защиты. Требовали защиты и протяжённые морские коммуникации, без которых метрополии не выжить. Поэтому основное внима­ние англичан – флоту – крупным боевым кораблям: линкорам, крейсерам, эсминцам и авианосцам. И истребительной авиации. Флот – штука дорогостоящая. Один линкор – это около 1500 средних танков. От 5 до 10 танковых дивизий. Великобритании нужны не танки. Ей крайне необходимы линкоры. Поэтому её первоначальное участие в войне на континенте ограничивалось посылкой экс­педиционного корпуса из 4 пехотных дивизий да действиями авиации.

Армии же государств «санитарного кордона» – Польши, Чехослова­кии, Румынии и др. – воевать эффективно были к этому времени вообще едва ли способны и много лет готовились практически лишь к одному: отразить первый удар со стороны могучего восточного соседа – СССР.

Так что у Гитлера не были «связаны руки». В тридцать восьмом опасались только некоторые его генералы. Уже не он. Он перестал бояться 10 марта 1936 года. 7 марта по его приказу (хотя и подписал этот приказ военный министр Вернер фон Бломберг) в Рейнс­кую область вводятся 30 тысяч солдат. 30 тысяч – это очень немного. И, тем не менее, важность этого шага огромна. Потому что он граничит с наглостью по отношению к Франции. Её правительство шокировано и намерено мобилизовать 12 дивизий (1., с.64). Тринадцать лет назад за менее вызывающие действия французы и бельгийцы не остановились перед прямой оккупацией Рура. И увели оттуда войска только после покаяния Германии и прекращения «пассивного сопротивления» (11., т.6, с.372). Гитлер играет ва-банк и по-настоящему боится. Войска имеют распоряжение немедленно покинуть демилитаризованную зо­ну в случае любого осложнения. Но никаких осложнений не произошло. Гитлер ждал их в течение трёх дней. А потом возликовал: «Как я рад, Господи, как я рад, что всё обошлось так гладко! Да, мужественному принадлежит мир; ему помогает Бог» (13).

Было, отчего ликовать. Фюрер понял: ни французы, ни англичане конфликтовать с ним не хотят. И перестал бояться.

Совсем.

8.

Военная доктрина Советского Союза и в то время была известна всему миру: «Воевать малой кровью и на чужой территории».

«Малой кровью» – это хорошо. Это означает, что организация, оснащение и обучение войск Красной Ар­мии находятся на необходимо высоком уровне. Это значит, что её части и подразделения пребывают в состоянии постоянной готовности дать мо­гучий и решительный отпор любому агрессору в любом месте протяжённых советских границ. Это означает также, что экономика страны в состоянии не только выдержать длительную внешнюю блокаду, но и, быстро пе­рестроившись, обеспечить воюющую армию всем необходимым – от продук­тов и гимнастёрок до боеприпасов и вооружений. Нет, «малой кровью», – это хорошо. К этому должно стремиться прави­тельство любого государства.

А вот как насчёт чужих территорий?

Звучит эта фраза малоприятно. Особенно для тех, кто имеет с СССР общие границы. Но дипломаты спокойно и терпеливо разъясняют: «Это – военная доктрина, и пока война не началась, беспокоиться не о чем. Никому СССР не угрожает и угрожать не намерен. Первый Декрет Советс­кой власти – о мире. Вот даже и в Статут Лиги Наций на основе именно нашего предложения введено понятие агрессии, как преступления (11., т.1, с.201). И от поджигателей войн – буржуазии – государство наше давно избавилось. И народ у нас миролюбивый, воевать ни с кем не хочет. Заводы строит, учится, песни поёт: «Чужой земли мы не хотим ни пяди», «Мы мирные люди...» Да, бронепоезд имеется, конечно. Но стоит он не на главном пути. Так что нет оснований для беспокойства добрым соседям. Беспокоиться нужно тем, кто вынашивает планы на нашу страну напасть. Вот их-то мы и предупреждаем, что траншеи, воронки и пожары будут не на нашей территории. Что промышленные и жилые кварталы будут рушить­ся не у нас».

Можно ли отказать в логике такому объяснению?

Такому объяснению в логике отказать трудно. Если забыть о политической программе ВКП(б).

Такому объяснению многие верили, а уж свои – так в подавляющем большинстве. Да и почему, собственно, не верить? Какой смысл пролетарским вождям пролетариев обманывать?

Так, ведь, и не обманывали же! И не обманывают.

Гитлер, когда рейхсканцлером стал, книжку свою знаменитую не переписывал. И коммунисты все бывшие и нынешние «Манифест» не изменяли и не корректировали. «Теоретической и идеологической основой Компартии Украины является учение Маркса-Энгельса-Ленина». Это – из Программы КПУ 1996 года (25., с.8). И либералы России целей своих не пря­чут. Как не прячут своих целей и национал-патриоты Украины.

Нет, не политиков надо обвинять в обмане. А себя – в желании быть обманутым, в том, что, услышав посулы хорошей жизни, тут же забываем не только о способах и средствах, но и оправдываем перед собой необхо­димость этими средствами самим же и пользоваться.

Однако вернёмся к могучей и миролюбивой Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Попробуем посмотреть на неё из соседних государств. Глазами тех граждан, мирную и спокойную жизнь которых обязаны были защищать другие армии.

К окончанию двадцатых годов боевые возможности РККА были впол­не сопоставимы с возможностями армий сопредельных с СССР госу­дарств. Качественный скачок в её развитии, произошёл в самом начале тридцатых, к моменту завершения первой пятилетки.

Кстати, интересная деталь.

1929 год. «23-29 апреля – 16-я конференция ВКП(б); принятие 1-го пятилетнего плана развития народного хозяйства СССР на 1929-1932» (11., т.24, с.564). Какая же это пятилетка? Так бы и назвали: «План трёхлет­него развития». Правда, директивы разрабатывались раньше и были даны в декабре 1927 года 15-м съездом ВКП(б). И всё же не очень понятно: зачем принятие плана на полтора года растягивать? Ведь утверждали-то потом этот план всё те же люди из ЦК ВКП(б). Ответ для себя я нашёл в том, что именно к 29-му, а не к 27-му обре­ла практические очертания советская военная концепция: взгляд на бу­дущую войну. Именно к этому времени появились труды Фрунзе, Шапошни­кова, Тухачевского, Егорова, Триандафиллова... (2., т.1, с.155). Именно поэтому не в 1927, а в 1929, с учётом взглядов и требований военных, был скорректирован и принят, наконец-то, первый пятилетний план. Так что не третья, не вторая, а уже первая пятилетка должна была рабо­тать (и работала) прямиком на армию. Однако это – всего лишь деталь. На свои армии все государства всегда работали постоянно и по соответствующим планам. В Германии, например, был четырёхлетний план. И тоже назывался «Планом развития народного хозяйства». Уполномоченным по его выполнению в 1936 году Гитлер назначил Германа Геринга и поставил перед ним задачу: «Германская эконо­мика в течение четырёх лет должна быть готовой к войне» (1., с.67). Гитлер намеревался начать войну в свои 50 лет, и его не устраивали «пятилетки». А пятидесятилетие Гитлера – 20 апреля 1939 года.

Римская империя; Флавий Вегеций Ренат: «Кто хочет мира, пусть готовится к войне...» Вот только к какой?

Советское руководство к 1930 году определилось в принципе: только к наступательной и манёвренной. Другими причинами объяснить упор на создание мощной бомбардировочной авиации, средств подавления обороны, воздуш­но-десантных и бронетанковых войск, другими причинами ТАКОЙ подход к «обороноспособности» объяснить нельзя. Другие объяснения могут убе­дить лишь тех, кто очень хочет в них верить. Или тех, кто готов по­верить вообще любым объяснениям. Например: моральной оправданности экспроприаций.

Можно, конечно, и возразить: ведь почти до конца тридцатых годов на территориях военных округов создавались мощные укрепрайоны – УРы, в глухих местах белорусских и украинских ле­сов в хорошо укрытые тайные бункеры закладывалось оружие и продо­вольствие для будущих партизанских отрядов и диверсионных групп, из советских и партийных «ответственных работников» готовились для этих отрядов командные кадры. Всё это – прямые факты серьёзной подготовки именно к обороне. На случай, если территории эти окажутся вдруг под властью оккупантов. Значит и оснащение войск Красной Армии средства­ми наступления – на тот же случай: территории эти от оккупантов освобождать.

Что ж, возражение полновесное. Если – опять же – не принимать во внимание факты другие.

«Быстро нарастал выпуск танков. За первую пятилетку было произведено 5 тысяч, к концу второй армия располагает уже 15 тысячами танков и танкеток. Все эти машины отличались высокой огневой мощью, быстроход­ностью. В то время равных им по этим качествам однотипных машин у на­ших возможных противников не было» (2., т.1, с.214).

Прекрасно! Но к концу второй нашей пятилетки у «возможных противников», включая Польшу, Финляндию, Японию, Венгрию, Германию, Италию, Францию и Англию общее количество танков было меньше! Зачем же нам­-то столько? Отбивать часть захваченных территорий?

«Увлечение танками в какой-то мере привело к недооценке артиллерии» (2., т.1, с.215). Имея многочисленную артиллерию, можно противника на свою территорию не пустить. Или, по крайней мере, успешно от супостата отбиваться, как это делал потом Рокоссовский и не только он. А мы «увлекаемся танками», чтобы потом эти территории освобождать? Завидная предусмотрительность!

Но дело не только в этом.

К началу Великой Отечественной большинство УРов почему-то окажется разоружёнными и без необходимого войскового наполнения. Война помешала? Но заодно окажутся уничтоженными и тайные базы будущих партизан. В неразберихе отступления их придётся создавать заново. Так что ссылки на коварную внезапность – на фоне тезиса о «чужих территориях» – звучат не очень убедительно.

Средства для строительства УРов и партизанских баз расходовались не просто так. И не оттого, что ещё не хватало танков. У нас их было уже свыше 5000, в то время, когда в Польше – никак не более 350 (из них 300 – не танки, а танкетки ТК-3 с пулемётным вооружением), в Япо­нии – единицы, а в Германии – ни одного. Основная причина продолжав­шегося строительства УРов – отсутствие знаний и опыта в использова­нии бронетанковых сил. В.К. Триандафиллов, охарактеризовавший танки в своей книге «Характер операций современных армий» (Госиздат, М.-Л., 1929) «...как одно из могущественных наступательных средств для будущей войны», одновременно сделал доклад, по которому Реввоенсовет СССР принял осторожное постановление. «Принимая во внимание, что но­вый вид оружия, каким являются бронесилы, недостаточно изучен как в смысле тактического его применения (для самостоятельного или совмест­но с пехотой и конницей), так и в смысле наиболее выгодных организационных форм, признать необходимым организовать в 1929-1930 г.г. по­стоянную опытную механизированную часть» (2., т.1, с.190). И пока шли поиски форм и тактики, пока промышленность создавала новые типы тан­ков и другой бронетехники, УРы продолжали строить. А потом: «Опыт сражения в районе Баин-Цаган показал, что в лице тан­ковых и мотомеханизированных войск, умело взаимодействующих с авиацией и подвижной артиллерией, мы имеем решающее средство для осуществления стремительных операций с решительной целью» (2., т.1, с.248). Это – заключение комкора Жукова, сделанное в 1939 году. Сравните это заключение с названием военной игры под руководством германского капитана Гейнца Гудериана.

Хочу остановиться ещё на одном, примечательном, на мой взгляд, мнении Жукова-маршала.

«К началу 1936 года было создано уже 4 механизированных корпуса, 6 отдельных механизированных бригад и столько же отдельных танковых полков...» (2., т.1, с.190). Все эти соединения создавались для ведения самостоятельных боевых действий, в отрыве от пехоты – малоподвижной и более приспособленной к траншейной стойкости. «Однако опыт использования такого рода соединений в специфических условиях Испании был оценён непра­вильно, и мехкорпуса в нашей армии были ликвидированы» (2., т.1, с.308). Лукавит товарищ Маршал Советского Союза. «Специфический» испанский опыт оценили правильно: от механизированных соединений на закрытых театрах мало толку. И кому, как не герою-полководцу танковой Отечественной войны не знать этого? А вот когда Сталин решил, что пора распространять победивший социализм на Европу, тогда вновь стали создавать дивизии, корпуса и целые армии на гусеницах и колёсах. И тут Георгий Константинович опыт оценивает правильно: «Широко использовались танковые соединения Германией в её АГРЕССИВНЫХ (выделено мною, В.Г.) действиях против стран Европы. Необходимо было срочно вернуться к созданию крупных бронетанковых соединений» (2., т.1, с.308-309). Для чего необходимо-то? Да ещё срочно!? Агрессивный опыт перенимать?

Можно ли после такого «размышления» маршала утверждать, что возглавляемый им советский Генштаб готовился «не отдавать ни пяди»? Впрочем, подобных «размышлений» в его воспоминаниях – множество.

Словом, к концу тридцатых годов и доктрина, и уставы, и состав вооружений Красной Армии соседей наших заставляли задумываться всерь­ёз. И «передовицам» в «Правде» не верить. А вы бы верили?

9.

Припоздал Иосиф Виссарионович со своими военными в оценке возможностей механизированных войск. Переборщил и с «посадками» агрессивно-талантливых своих командиров. И, что важно чрезвычайно, не оценил по достоинству, как и многие военачальники разных стран, ключево­го значения радиосвязи.

Радиостанции того времени – сооружения громоздкие и малонадёжные – требовали много места и защиты от боевых повреждений. А ещё – специалистов по обслуживанию. И мудрёной комплектации. В штабных бункерах и командных пунктах все эти проблемы как-то ещё были разрешимы. А вот втиснуть рацию в тесную кабину самолёта или боевое отделение танка – значит, забрать место из боеукладки или у топливного бака. Поэто­му не только советские «ишачки» и «чайки» покачивали в бою крылышками, но и английские «Гладиаторы», и польские «Караси». Поэтому только на командирских танках БТ-5 стояли маломощные рации с поручневыми антеннами и даже на знаменитой тридцатьчетвёрке первых выпус­ков рации были только у командиров. А уже упоминавшиеся французские танки радиостанциями не оснащались.

10.

От успехов советской авиации тридцатых годов у человечества перехватывало дыхание. Туполевский ТБ-3 записал в свой паспорт более десятка мировых рекордов. По дальности, высоте, полезной нагрузке... Советским лётчикам аплодировали Азия, Европа и Америка. И в этом восторге как-то само собой забывалось, что рекорды – это тактико-технические характеристики бомбардировщика. И что «полезная нагрузка» – не мешки с почтой и не контейнеры с медикаментами. Аплодировал мир и итальянской авиационной технике. Но, в отличие от итальянских, советские «рекордсмены» «служили» в ВВС Красной Армии. И, постоянно модернизируемые, выпускались с советским же размахом.

Немцы же рекордных самолетов не строили, были лишены такой возможности. Но строили дирижабли или, как их тогда называли, «цеп­пелины». Военная служба цеппелинов закончилась давно; слишком пожароопасными они были для военного использования. Но их не только продолжали строить, но и испытывали, и эксплуатировали. Немецкие конструкторы изучали и решали проблемы прочности, двигателестроения, точности в навигации. И огромный дирижабль LC-129 «Гинденбург» без излишнего шума и восторгов неторопливо пересекал Атлантику, выполняя регулярные пассажирские рейсы между Германией и Соединёнными Штатами. Это был элегантный красавец-гигант высотой в шестиэтажный дом и дли­ной 245 метров.

А вот технические характеристики немецких самолетов назвать выдающи­мися никак нельзя. Кстати сказать, сами немцы не особенно и заботи­лись о сохранении их в тайне. Скороподъёмность, длина разбега, пото­лок, дальность, скорость – всё находилось в пределах средних значе­ний. Что-то было лучше, а что-то и хуже. И переоценка качеств и воз­можностей германской авиации произошла уже после начала войны. Да и то не сразу.

В октябре 1939 года, уже после польской трагедии, торговая делегация СССР посетила Германию и имела возможность не только ознакомиться с её авиапромышленностью, но и произвести за­купки образцов немецких самолётов. Немцы показали всё. И вот – мне­ние советских военных: «...генерал Гусев, в довольно бестактной форме заявил, что показанные самолёты устарели, интереса для нас не представляют...» (8., с.212). (Так же советские военачальники оценивали и германские танки.)

Немецкие самолёты создавались не для рекордов. На вооружение прини­мались только те образцы, которые подходили не просто для войны, а для войны особенной. В то время понять это было непросто не только генералу Гусеву. Даже после польской кампании. И преимущество гер­манской авиации заключалось не в выдающихся характеристиках самолётов и даже не в их количестве. Оно заключалось в другом.

«1 марта 1935 года, незадолго до объявления об аннулировании военных ограничений Версальского договора, была снята маскировка с германского военно-воздушного флота, организацию которого к тому времени в общих чертах уже закончили. Теперь приступили к его быстрому развитию, ассигновав для этой цели огромные средства. В сравнении с военно-воздушными силами других государств у немецкой авиации было то большое преимущество, что она не имела устаревших типов боевых самолётов...» (6., т.1, с.14).

Да, это, безусловно, было преимущество. Но это было не единственное преимущество. В самолётостроительной про­грамме, которую рассчитывали завершить к 1942 году, производство пикирующих бомбардировщиков выделялось отдельной строкой. И это не выглядело преимуществом до тех пор, пока не начались боевые действия.

На отделившуюся от самолёта бомбу воздействует множество сил, зависящих от скорости самолёта, размеров и массы самой бомбы, её фор­мы и конструкции стабилизатора, плотности воздуха, набегающего пото­ка... И никакие усовершенствования приборов прицеливания не могли в то время гарантировать поражения с горизонтального полёта небольшой цели одной бомбой. Поэтому крупные бомбардировщики использовали тактику «коврового бомбометания». Забравшись на недося­гаемую для зениток высоту, в плотном строю отгоняя общим шквальным огнём истребители противника, бомбардировщики в один заход высыпали на объект бомбы из всех своих бомболюков. Такая тактика требовала эскадр «рекордсменов», огромного количества боеприпасов и наличия крупных и неподвижных целей. А кроме своей невероятной расточитель­ности, она была неповоротливой, неоперативной, потому что массовые вылеты требовали штабной подготовки с большими затратами времени.

11.

Пикирующие бомбардировщики создавали в разных странах, но для одной цели – для атак кораблей. В то время мало кто предполагал, что подобные машины найдут широкое применение на сухопутном фронте. Воздушный ас, одержавший 62 победы в Первой Мировой войне, талантли­вый лётчик и военачальник – германский генерал-полковник Эрнст Удет думал иначе. Благодаря именно Удету в начале 1937 года в строевые части Люфтваффе стали поступать первые серийные Ju-87А-1. «Лапотники», как уничижительно называли их за обтекатели неубирающихся в полёте шасси. Или: «штуки» – по аббревиатуре полного названия: «Sturzkampf­flugzeug» – пикирующий боевой самолёт. В октябре 1939 года советские военные отказались покупать даже ознакомительный образец. «Зачем зря тратить деньги? Устаревший, тихоходный» – вот были их аргументы» (8., с.181). Генерал Курт фон Типпельскирх назвал этот самолёт непревзой­дённым пикирующим бомбардировщиком (2., т.1, с.14). И эта оценка соответствует истине.

Тихоходный самолёт был вдобавок оснащён аэродинамическими тормозами, ограничивающими скорость пикирования, и это имело решающее значение для его дальнейших длительных доработок и принятия на вооружение. Потому что пикировал этот самолёт отвесно, перпендикулярно земле. Вы­ход из такого пикирования, даже при ограничении скорости, создавал перегрузки, от которых пилот на некоторое время терял сознание, и ма­шина выносила его в небо уже сама. Но именно такое пикирование обес­печивало точность нанесения удара.

Атака «лапотника» даже в кинохронике вызывает чувство ужаса. Потому что атака «лапотника» – это атака на уничтожение. Неотвратимая, как выстрел из пистолета в упор. «Полезная» нагрузка Ju-87 – 500 кг. Пять стокилограммовых бомб. Или десять пятидесятикилограммовых. Но каждая его бомба ложилась в цель. Одна атака «штуки» – и железобетонная огневая точка не мешает войскам продолжать движение. Одна атака звена – и отступающий неприятель пе­реправляется через реку на подручных средствах, бросая технику, ору­жие и боеприпасы, а уцелевшим зенитчикам уже нечего охранять кроме обломков моста. Одна атака эскадрильи – и от спрятавшихся в глубоких окопах и замаскированных с фронта грозных противотанковых пушек – догорающие колёса.

 Ju-87 – это не просто самолёт поля боя, это безот­казный инструмент подавления обороны, самолёт-агрессор. Да, тихоходный, но скорость – не самоцель. В боевых уставах ВВС всех стран и в приказах на проведение операций первой задачей определяется завоева­ние господства в воздухе. Чтобы никто не мешал. А уж потом – работа в интересах наземных войск или флота. И первое, что делали боевые самолёты – наносили удары по аэродромам противника. Для внезапного и эффективного удара нужна не скорость, а точность. А по точности Ju-87 равных себе не имел. И тот, кто трудился в Германии над самолётостроительной программой, знал для чего и какие самолёты нужны были Гитлеру. И не слу­чайно выделил производство пикирующих бомбардировщиков в отдельную строку.

На этом преимущества германских ВВС не заканчиваются. Самолёты Люфтваффе крыльями в бою не покачивали. На каждом из них стояла радиостанция, позволявшая держать устойчивую связь не только с соседними экипажами, но и с командирами наземных частей и получать информацию из первых рук ещё до подхода к фронту. После чего в не­сколько минут подавлять очаги противодействия рвущимся вперёд танкистам. Потому что и каждый германский танк, начиная с самых первых об­разцов Pz-I, тоже имел радиостанцию.

Основу танкового парка вермахта составляли германские танки Pz-I и Pz-II – лёгкие (массой до 10 тонн), слабовооружённые машины с противопульной бронёй. К началу польской кампании были в немецкой армии и другие танки и штурмовые орудия: Pz-III и Pz-IY (всего около 500 штук), трофейные чешские Lt-35 и Lt-38 (немецкое обозначение – 35(t) и 38(t)). Но практически вся эта бронетехника уступала фран­цузским, английским и польским танкам 7TP. Уступала не только по за­щите, уступала почти во всём, кроме подвижности, средств наблюдения и связи. Немецкие военные стратеги, в отличие от своих зарубежных коллег, именно к вопросу о радиосвязи относились со вниманием особым.

Связь, тем более беспроводная, нужна, конечно, не только в наступлении. Но значение именно беспроводной связи при наступлении возрастает многократно. А наступление стремительное без неё вообще неосуществимо. Слабость бронирования и вооружения германских танков с лихвой компенсировалось наличием у них приёмо-передающих радиостанций. И глав­ным оружием немецких танкистов были не пулемёты и не 20-миллиметро­вые автоматические пушки. Главное и неизмеримо более мощное их оружие – авиация. А ещё точнее – пикирующие бомбардировщики.

Идея, родившаяся при Гансе Секте, привела немецких генштабистов к выводу: успешной для Германии может быть только стремительная война, и возможна она лишь при тесном взаимодействии наземных частей и ави­ации. Вермахт и Люфтваффе стали превращать в единый ударный механизм. Единство это и обеспечивала радиосвязь. На то она и связь – чтобы связывать. В Куммерсдорфе Гудериан показывал Гитлеру не танки и бронемашины, а слаженность и стремительность их совместных действий. Именно это Гитлер и увидел. Может быть потому, что сам был когда-то связистом. А – ещё вероятнее – потому что бредил блицкригом. Мгновен­ной войной, до которой другие политические гении додуматься не могли.

И ещё. Бывший генерал Типпельскирх свидетельствует, что Гитлер перед возрождённым Большим Генштабом поставил грандиозные и специфические задачи: «Численность войск связи, инженерных и других специальных войск нужно было увеличивать в гораздо большей степени, чем количест­во общевойсковых соединений» (6., т.1, с.10).

Почему связистам уделяли такое внимание – понятно.

Для инженерного обеспечения ОБОРОНЫ не требуется увеличения этого рода войск «в гораздо большей степени». Это требуется в другом слу­чае: когда политическое руководство из армии делает не щит, а дубину. Потому что в этом случае инженерные части несут дополнительную на­грузку: обеспечение переправ, ремонт и усиление дорог, организацию бесперебойного снабжения оружием, боеприпасами и топливом стремительно уходящих вперёд войск.

Что касается «других специальных» – то это, прежде всего, парашютно-­десантные части. Генерал Типпельскирх стыдливо умалчивает их назва­ние. А может и не совсем безобидная стыдливость тут – причина. Их, этих частей, не было вовсе, но их стали создавать, потому что они как нельзя более соответствовали концепции стремительной войны.

Невиданной.

Молниеносной.

Blitzkrieg.

К 1935 году национал-социализм победил в одной, отдельно взятой стране. Без открытой агрессии распространить его идеи на весь мир не получалось. Никак. Для Германии, с её ограниченными сырьевыми и людскими ресурсами, воевать со всем миром – не просто утопия, это самоубийство. И совсем не утопия – в локальных войнах отрывать от мира страну за страной. Внезапно. Одним ударом. Так, чтобы соседи не успевали опомниться и отреагировать.

Поэтому и утверждаю: Гитлер – не тупоголовый идиот. А большой политик, негодяй из негодяев. Один из самых талантливых среди бессовестных и деятельных воров.

12.

Меня развлекают, но не веселят активные дебаты нынешних полити­ков по поводу разработки новых военных доктрин. Годами не могут ре­шить: какими же они должны быть – Вооружённые силы страны? Кадровой должна быть армия, или массовой? Нужна ли государству всеобщая воинс­кая повинность, возможна ли альтернативная служба? Ах, какие сложные вопросы, ах какое множество проблем! Так вот и хочется спросить: «Ребята, а к чему попу гармонь?»

Избирателям и налогоплательщикам, мастерам и подмастерьям во всём ми­ре пока ещё нужны армии. Нужны. Армии-защитницы.

А вот кому-то – нужна дубина. Как Вы думаете: кому?

ГЛАВА  5

Мюнхенская  раздача  и  московский  прикуп

Вот оно, уже покатилось,

так что даже я теперь не сдержу.

А. Гитлер (13).

1.

В Мюнхене раскинули карты и сыграли в открытую. Имея на руках козыри и отлично зная, что Гитлер блефует. Знали, впрочем, и другое: карты краплёные, а игру начали – шулерскую. Но шулеры сидели не только за мюнхенским игорно-переговорным столом.

В конце 38-го произошло совсем махонькое событие: начались переговоры о заключении торгово-кредитного соглашения между Советским Союзом и Германией. Ни в прессе, ни, тем более, в МИДовских бюллетенях событие это не отмечалось и не комментировалось никак. В мире ежедневно что-то происходит, что ж теперь, всё комментировать? Переговоры не политические, почти ведомственные, кому они интересны? 19 августа 1939 года они завершились, а 21-го в «Известиях» был опуб­ликован текст соглашения, которое подписали: со стороны Германии – герр Шнурре, со стороны Советского Союза – товарищ Бабурин. Вам эти фамилии о чём-то говорят? Вот и мне – тоже.

Так же, как до поры до времени ни о чём не говорила и фамилия – Астахов. С инициалами: Г.А.

Противников своих уважали не только в Берлине, Лондоне и Париже. В Москве тоже никогда не забывали об этом принципе. И направление сво­их усилий Москва показывала. Ложное, конечно, направление.

Говорят, что на подготовку и подписание мюнхенского договора потребовались только сутки (12). Муссолини составил проект, Геринг его отредактировал, и договор подписали. Да, на это одних суток впол­не хватает. Но совещаться и торговаться по этому поводу начали зна­чительно раньше. И не 15 сентября в Берхтесгадене, куда впервые при­летал Чемберлен. Задолго до этого дорогу к Мюнхену нащупывали Гали­факс, Генлейн, Риббентроп, Вольтат, Хадсон... Не афишируя ничего. Тайно.

Московский пакт был подписан прямо-таки поразительно быстро: в день прилёта Риббентропа. Это означает, что тайная подготовка к его подписанию была не менее длительной и более тщательной. И ширмой этой подготовки служили переговоры о заурядном торгово-кре­дитном соглашении. Советская пресса молчала о них не в связи с незна­чительностью, а как раз в силу их колоссальной значимости. Молчала об их начале, молчала о том, с каким драматизмом они проходили, мол­чала об их приостановке в феврале и возобновлении в мае, молчала об их участниках. Молчала, потому что сама ничего не знала.

Причины заключения Пакта о ненападении могут быть какими угод­но. Включая человеконенавистничество Гитлера и коварство Сталина. Но от факта, что этот договор подписали спустя почти год после договора Мюнхенского, от этого факта не отмахнуться. Хронологию нельзя рассовывать по карманам.

Историки и мемуаристы буквально по дням, а то и по часам воспроизвели весь ход Второй Мировой войны. Начиная с 1 сентября 1939 года. А вот сведения о том, что происходило до 1-го сентября из хро­нологических таблиц почему-то выпадают. Выпадают неоправданно, а в ряде случаев и намеренно; это след работы засекреченной науки. Но война уже шла, она уже вовсю диктовала политикам собственные пра­вила. И чтобы увидеть, как выпущенный в Мюнхене джин свирепел и лихо крушил самые «гениальные» планы, обратиться к хронологии необходимо.

ФЕВРАЛЬ.

Начало февраля 1939 года ознаменовалось для СССР двумя прерванными переговорами: с Германией – по экономическим вопросам, и с Финляндией – о взаимопомощи в случае угрозы агрессии в бассейне Финского залива. Переговоры с Финляндией длились долго – год. Результат: отказ Хельсинки на все предложения Москвы. И 27 февраля Нарком обо­роны Ворошилов отдаёт директиву на разработку плана отражения агрессии, причём директивой этой предусматривалась возможность одновременного нападения на СССР Германии и Польши (7., с.27). Таким образом, в умах советских военных замаячило северо-западное направление и вероятная коалиция: Германия-Польша. За Польшей стояли Британия и Франция, а, принимая во внимание, что ещё в 1938 году – 30 сентября Англия, а в декабре – и Франция подписали с Германией двухсторонние декларации о ненападении... (11., т.6, с.375). Словом, сталинско-ворошиловские опасения основу под собой имели.

МАРТ.

14 марта Словакия (не без участия Германии, разумеется) провозглашает свою независимость и, под предлогом того, что Чехия может быть оккупирована Венгрией, германские войска на следующий же день, 15 марта «присоединяют» её к Рейху. Говоря нормальным, неполитичес­ким языком, попросту захватывают. Всему миру это преподносится так: Президент Чехословакии Гаха в письменной форме обратился к Германии за помощью. То, что в ночь с 14-го на 15-е, после угрозы Геринга бомбить Прагу, чешскому Президенту пришлось оказывать медицинскую помощь – это миру не сообщается. Утром 15 марта чехи узнают из газет: их страны больше не существует. По свидетельствам очевидцев взрослые сильные мужчины на улицах не только Праги рыдали, и слёз своих ни от кого не прятали.

Чемберлен, выступая 15-го в британском парламенте, не вспоминает об обещанных в Мюнхене англо-французских гарантиях «новых чехословацких границ». А чего о них вспоминать? Вместо Чехословакии – теперь два государства, и, потом: Гаха – сам... Чемберлен об этом событии, т.е. об оккупации, не говорит вообще ни полслова. А 22 марта германская армия, завершая выполнение директивы 236/38, занимает мемельскую область, находящуюся под юрисдикцией Литвы (1., с.97-98). Запад упорно молчит, и молчание это у Гитлера удивления почему-то не вызывает. Напротив, своим коллегам он без обиняков заявляет: «Так я и знал. Через две недели об этом уже никто и не вспомнит» (13). И только после заключения германо-румынского договора, Англия и Франция 31 марта объявляют о своих новых гарантиях. На этот раз – Польше (3., с.133).

Тоже – странность. Нелогичный поступок, если в Мюнхене сговорились с Гитлером об экспансии на восток, к советским рубежам. Но нелогичность эта кажущаяся.

Попробуйте поставить себя на место поляков. После полной оккупации Чехии выстоять в одиночку против Германии, имеющей в союзниках Италию, Словакию, Венгрию и уже Румынию – проблема. Как быть? Договориться с Гитлером? Но Гитлер бубнит о Данциге, и договариваться не желает. Привлечь в союзники прибалтов? Слишком слабы для союзни­ков. Искать защиты у Сталина? Идея, конечно, зябкая, но что же всё-таки полякам делать, если Англия и Франция останутся безучастными? Англия и Франция безучастными не остались. И гарантии своей помощи дали. О весомости и цене этих гарантий польское руководство должно было бы догадаться.

АПРЕЛЬ.

В апреле 1939 года птицы на Земле занимались привычным делом: обустраивали гнёзда. В апреле 1939 года чехи учились по-новому назы­вать свою Родину – протекторат. Жена албанского короля Зогу – ждала ребёнка. В Германии готовились к большому торжеству – пятидесятиле­тию своего фюрера. Дипломаты СССР, Англии и Франции приступили к не­спешным консультациям по вопросам коллективной безопасности; понима­ли – события грядут нешуточные. И были бы они большие молодцы, если бы думали о безопасности, а не о том, как бы половчее друг друга обмануть.

Советские военные, выполняя директиву своего Наркома, готовились к отражению польско-германской агрессии с северо-запада.

А генерал Вильгельм Кейтель 3 апреля подписал директиву своим военным: «О единой подготовке вооружённых сил к войне» (6., т.1, с.21). Война планировалась агрессивная, внезапная и мгновенная. Объекты агрессии – государства Прибалтики и Польша. 11 апреля, после всесторонне­го обсуждения, Гитлер санкционирует план «Вайсс» – войну только про­тив Польши (12).

Англия и Франция продолжают раздавать государствам Европы гарантии их территориальной целостности. 13 апреля такие гарантии получают Румыния и Греция (3., с.133). Пугают Гитлера? Внешне, по крайней мере, выглядеть это должно устрашающе. Но не боится почему-то Гитлер, не отменяет ни одного своего решения. Задним числом потом будут утверж­дать что это – его самодурство. Сомневаюсь. Потому что о гарантиях Чехословакии Гитлер тоже знал. И знал цену всем этим гарантиям. Нет, не пахнет тут самодурством и дилетантством. Потому что в ответ на громогласные – чтобы все слышали – англо-французские гарантии, 16 числа Муссолини, Чиано и Геринг тихо договариваются о необходимости осторожного, через посредников, зондажа позиции Советского Союза по поводу сближения со странами «Оси». А 17-го статс-секретарь германс­кого МИД Э. Вайцзекер уже проводит беседу с советским полпредом, ка­саясь не только экономических, но и политических вопросов. И слышит от того, что, несмотря на прерванные поставки с чешских заводов «Шкода», «...СССР не чувствует себя задетым на каком-либо участке» (3., с.137).

20 апреля германские части последним мирным церемониальным маршем приветствуют юбиляра. Юбиляру части нравятся.

27-го в Англии вводится всеобщая воинская повинность.

И в эти же дни Германия начинает странный разворот в сторону Советско­го Союза (3., с.136).

МАЙ.

Первое мая в СССР – день необычный – государственный политический праздник. «День международной солидарности трудящихся». Этот же праздник официально праздновался и в Германии. Национал-социалис­ты заботились о трудящихся не меньше, чем коммунисты. А когда трудя­щиеся отгуляли дополнительные выходные дни, начались дни рабочие. Уже с возрастающим напряжением. Особенно для дипломатов.

В эти дни Председатель советского правительства Вячеслав Молотов становится одновременно Наркомом по иностранным делам. Кому-то, особенно, конечно, своим, шаг этот, может, и непонятен, но он хорошо понятен тем, для кого и предназначался.

С самого начала мая политики и журналисты зашуршали разговорами о германо-советском сближении. Несомненно: одной из причин этого шуршания была замена Литвинова Молотовым. И хотя советские дипломаты гром­ко советовали своим зарубежным визави не персонифицировать внешнюю политику СССР, к громким советам прислушивались неохотно. Предпочитали оценивать не слова.

Вот в этот период и начинает маячить фамилия: Астахов.

Именно ему 5 мая заместитель начальника отдела печати германского МИД Браун фон Штумм пытается демонстрировать симптомы потепления отношений между Германией и СССР. Именно с ним будут потом проводить беседы на эти темы неофициальные и официальные представители германского правительства, в том числе: Шуленбург, Вайцзекер, Шнурре... Должность Астахова – «поверенный в делах». Что это за должность такая? Что вменено в обязанности конструктору, секретарю, бульдозеристу, водолазу – мне понятно. А чем занимается «поверенный в делах»? Архивариус? Завхоз? Ясно, что не полпред, не его заместитель, не воен­ный атташе, иными словами – некто, наделённый не слишком большими полномочиями. Но именно с «поверенным в делах» будут вести перегово­ры высокие чины из германского МИДа. Включая и «первых лиц»: статс-секретаря Вайцзекера и его шефа – Риббентропа. Почему?

А всё просто.

Под должностью «поверенный в делах» – не рядовой дипломат и даже не шеф советской резидентуры в Берлине. А ЛИЧНЫЙ сталинский эмиссар. Астахов – это история самостоятельная, детективная и драматическая. Я не оставляю попыток выяснить, кем же он был – отозванный после Пакта и уволенный из НКИД по сокращению штатов (!), арестованный в 40-ом и сгинувший в «УстьВымЛаге» Георгий Александрович Астахов – и буду признателен каждому, кто поможет в этих непростых поисках. Но существует правило: правду можно понять, анализируя не только подтверждения, но и опровержения. И, придерживаясь правила, помимо фактов прочих, стоит принять во внима­ние и ту исключительную категоричность, с которой открещиваются от участия разведорганов в подготовке московского пакта бывший генерал-лейтенант КГБ Павел Судоплаптов и нынешний разведчик – генерал Вадим Кирпиченко (12).

Интересно, однако, другое: какую цель преследовали немцы, начав в мае разыгрывать «советскую карту»? Почему Гитлер, до сих пор так усердно работавший с Англией и Францией, стал вдруг проявлять актив­ный интерес к СССР? Можно, конечно, согласиться с версией об обычных политических интригах с целью добиться от правительств Даладье и Чемберлена большей покладистости. Но непохоже.

Тут – дела посерьёзнее.

6 мая Гитлер требует детальной информации об СССР. Для этой цели из Москвы вызывается советник германского посольства Хильгер и сначала Риббентропу, а затем лично Гитлеру делает специальный доклад. Гитлер остался не очень доволен этим докладом, предположив даже, что Хиль­гер – жертва советской пропаганды. «Но если он прав, тогда мы не должны терять времени в принятии мер, с тем, чтобы предотвратить дальнейшую консолидацию советской силы» (3., с.142-143). Обращаю внимание: Гитлер говорит не о консолидации антигерманских сил, а о консолида­ции СОВЕТСКОЙ силы. Едва ли в то время Гитлер боялся Сталина. Он, конечно, не знал действительной военной мощи СССР, но ему было пре­красно известно, что происходило в это время с командным и начальст­вующим составом Красной Армии. Однако он не мог не опасаться другого: уже проявившейся реальной возможности англо-франко-советского объединения. Принятие Англией закона о всеобщей воинской повинности и проходящие консультации по безо­пасности не могли не напомнить ему о традиционном коварстве английс­кой дипломатии. И – что куда важнее – о коварстве дипломатии советс­кой. На пути Гитлера к германскому мировому господству стояло стрем­ление Сталина к советскому мировому господству, и фюрера-Гитлера любые переговоры с Западом вождя-Сталина не могли не обеспокоить. Это грозило сорвать ЕГО ПУТЬ овладения миром – планы блицкригов. Ни­чего подобного Гитлер допускать не собирался. И 19 мая германский посол в Москве граф Шуленбург получает от него указание возобновить переговоры о торгово-кредитном соглашении. А 20-го Шуленбург просит согласия Молотова на приезд для этого в Москву германского предста­вителя – Шнурре. И вдруг получает недвусмысленный и категоричный от­каз (3., с.146).

22 мая Германия и Италия заключают договор о военном союзе – «Стальной пакт» (11., т.11, с.14). Договор двухсторонний, и никакой шумихи в мире по этому поводу не возникает.

Через три дня, 25-го, англичане предлагают СССР свой проект договора о взаимопомощи.

И германский МИД начинает лихорадочные поиски возможностей договору этому помешать. Пытается в Москве перетянуть на свою сторону Молотова и Сталина через своих итальянских коллег. Пытается в Берлине через Вайцзекера убедить Астахова... Но пока – безрезультатно. Забегая вперёд отмечу: 22 августа на совещании с командующими в Оберзальцбурге Гитлер утверждал, что будто бы уже с осени 1938 го­да принял решение идти вместе со Сталиным, и был убеждён, что Сталин никогда не примет предложений англичан (5., с.43). Едва ли утверждение это соответствует истине. Это больше похоже на обычное фюрерское бахвальство о своей прозорливости. Но, что такое решение он принял в мае 39-го – дабы полностью обезопасить себя от получения НЕ ТОЙ, НЕ СВОЕЙ ВОЙНЫ – несомненно. И в июне, активизируя закулисные переговоры с Лондо­ном и Парижем, Гитлер усиленно ищет подходы к Москве.

ИЮНЬ.

А в кремлёвских кабинетах стоят собственные игорные столы.

2 июня не известный не только Гитлеру, но и Сталину комкор Г.К. Жуков вылетает в Монголию. На Халхин-Гол (2., т.1, с.240). 2-го же июня Анг­лия и Франция получают советский вариант договора о коллективной без­опасности (3., с.149). И в этот же день Хильгер посещает Наркома внеш­ней торговли Микояна с предложением о расширении экономических отно­шений с Германией (3., с.150-151). Война уже идёт, Гитлеру не до шуток и он требует от своих дипломатов не допустить никаких антигерманс­ких коалиций. Любыми путями.

К 7 июня сотрудники германского посольства в Москве подготовили меморандум о реанимации старого (от 24.04.26) Берлинского договора с СССР о нейтралитете, с которым Шуленбург отправляется в Берлин (3., с.154). А через 10 дней, 17 июня, тот же Шуленбург посещает в Берли­не Астахова и снова пытается убедить его в том, что «Россия должна сделать выбор» (3., с.152). В этот же день в Москве Микоян заявляет Хильгеру, что новые германские предложения, по мнению советского ру­ководства, – всего лишь политическая игра (3., с.151).

И всё-таки сдвиги были. Из воспоминаний Вайцзекера: «В течение этого периода мы старались устранить те помехи, которые ещё в феврале ка­зались нам непреодолимыми» (3., с.151). Немцы шли на уступки, и вынуж­дала их к этому позиция советской стороны. Ещё не начав официальных переговоров с Германией, Сталин уже торговался и торговался успешно! Одной только своей неспешностью и сдержанностью заставляя немцев сдавать позиции. И не торопился он потому, что прекрасно знал: Гитлер – уже воюет, и обратного пути у него нет.

24-го июня происходит ещё одно важное, если не ключевое, событие: Астахов выезжает в СССР. Едва ли он едет в отпуск и едва ли везёт с собой одни только сувениры. Провожает его сам Шуленбург и даже на вокзале продолжает уверять: «Они настроены очень серьёзно, очень серьёзно». Они – это Гитлер и германское правительство (3., с.153).

Астахов прибывает в Москву, обстоятельно докладывает, а 29 июня Молотов вновь отказывается обсуждать с Шуленбургом вопросы о германо-­советских переговорах.

Но – опять странность.

Странность из странностей.

Именно 29-го в «Правде» появляется статья А.А. Жданова, в которой он констатирует: «Англо-франко-советские переговоры... зашли в тупик» (3., с.155). Как это понимать? Зачем всему миру объявлять о тупике в ТАКИХ перегово­рах, в переговорах о сохранении мира? И при чём тут член Политбюро и секретарь ЦК ВКП(б) Жданов? Разве он – представитель советского МИДа? Нет, Жданов того времени – тень Сталина, зримая всему дипкорпусу. И эта его статья – сталинское предупреждение англичанам, но, главное, сталинский ответ немцам.

Всё-таки хронология – в определении причин и следствий – сказать мо­жет многое. Необходимо только уделить ей соответствующее внимание.

К концу июня, таким образом, германские и советские политики обменялись вполне достаточным объёмом важнейшей информации. Молотову и Ста­лину стало ясно: немцы не юлят и по-настоящему готовы на всё, раз в качестве базы будущего германо-советского договора предлагают уже не экономику, а политику. А Риббентропу и Гитлеру – что СССР в выборе союзников качнулся, наконец, в сторону Германии. Информация требовала времени для нового осмысления и принятия уже конкретных ре­шений. И почти на целый месяц в германо-советских переговорах проис­ходит перерыв. Точно так же, как и в советско-англо-французских.

Есть много свидетельств тому, что в июне-июле англичане и фран­цузы уже усиленно искали возможности дезавуировать свои недавние га­рантии другим странам и отказаться от переговоров с СССР. Об этом, например, докладывал германский посол в Англии Дирксен (3., с.160). Об этих тенденциях писали парижские газеты. Об этом заявляли эмиссару Геринга Гельмуту Вольтату помощник Чемберлена Вильсон и Министр за­морской торговли Хадсон (1., с.99-100). Об этом же писал в своём про­странном донесении в Берлин советник германского посольства в Англии Тео Кордт (5., с.41-42). Но и помня мюнхенские договоренности, и не веря в возможность союза нацистов с коммунистами, и не прекращая тай­ных переговоров с Гитлером, Чемберлен и Даладье должны были, тем не менее, демонстрировать свою решимость в «борьбе за мир». Но де­монстрации зашли слишком далеко и, поняв это, поняв, что фактически спровоцировали Гитлера на сговор со Сталиным, «мюнхенцы» заворочали ог­лоблями. Оказалось – поздно.

ИЮЛЬ.

Время для обоюдных раздумий прошло, и 26 июля заведующий референтурой отдела германского МИДа Шнурре приглашает вернувшегося Ас­тахова в ресторан и предлагает «...установление политических отноше­ний в новой форме с учётом жизненно важных политических интересов обеих сторон». Астахов в ответ сетует на недружелюбную по отношению к его стране политику национал-социализма, но тут же соглашается, что путь к сближению с Германией «...соответствует жизненным интересам обеих стран» (3., с.161). Так в берлинском ресторане «Эвест» Германия и Советский Союз «ударили по рукам». Но Гитлер уже в цейтноте, время не терпит, и он тут же даёт прямое указание Риббентропу ускорить переговоры с СССР (6., т.1, с.7). Потому что в эти июльские дни, под предлогом участия в праздновании 25-летней годовщины битвы под Танненбергом в Восточную Пруссию уже отправ­ляются кадровые дивизии вермахта (6., т.1, с.21). Какой там начнётся праздник, станет известно всего через несколько недель.

АВГУСТ.

В августе 1939 года эскалация взаимного политического обмана добралась до апогея. Ложь громоздилась на ложь, безнравственность на откровенное предательство и всё это укутывалось многослойным покрывалом тщательно скрываемой правды. Лидеры и правительства, изощряясь в обмане и цинизме, добились, наконец, своего: в дураках остался каждый. Но главное и страшное – были в который раз оставлены в дураках целые народы.

Со второй половины последнего «мирного» месяца никакое самое экстрен­ное торможение спасти уже не могло. Никого.

Судите сами.

1 августа Риббентроп приглашает к себе Астахова, и они обсуждают и конкретизируют то, о чём шёл разговор в ресторане «Эвест».

2 августа в Москве Шуленбург дублирует своего шефа в разговоре с Молотовым. И слышит из его уст подтверждение ответов Астахова. А после этого Молотов говорит, что мирное решение германо-польского конфликта зависит, прежде всего, от Германии (3., с.164). Это при том, что в Москве уже ждут прибытия англо-французской делегации для переговоров о мире и целостности как раз Польши. Вам ТАКОЕ заявление советского Наркома в ТАКОЙ беседе не кажется не совсем уместным? Шуленбург – политик опытный, он даже на тон разговора обращает внимание. А тут – открытым текстом: «Делегацию-то на переговоры ждём, но всё от вас зависит».

Советские историки, ссылаясь на отчёт Шуленбурга от 3 августа, утверждают, что СССР в это время ещё ни о чём договариваться с Германией не хотел. В самом деле, мнение Шуленбурга довольно кате­горично: «...Советское правительство в настоящий момент полно реши­мости заключить соглашение с Великобританией и Францией, если они пойдут ему навстречу» (3., с.164). То-то и оно! А если не пойдут? Ведь это «если» основу под собой име­ло куда как весомую (потом и подтверждённую). Что тогда намерено было делать советское правительство? Импровизировать? Не так глуп «отец народов», чтобы на ходу решения придумывать и принимать. Шуленбург точен в своей оценке. Ни один политик без «домашней заготовки» ни с кем ни на какие переговоры не пойдёт. А уж Сталин – и подавно! И потому 5 августа Шнурре снова встречается с Астаховым и, понимая, что «заготовки» Москве нужны, без обиняков требует конкретных отве­тов. А что может ответить сталинский «поверенный» без сталинской санк­ции? Он и отвечает, что переговоров никаких вести не уполномочен. А уполномочен только выслушивать германскую точку зрения (3., с.165). Но 10-го, после очередной беседы со Шнурре, Астахов сообщает, наконец, в Москву, что немцы «...готовы сейчас на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключёнными». К этому моменту уже окончательно вызрела идея заключить Пакт о не­нападении (3.с.169).

Всё. Партию свою Сталин выиграл ещё до прибытия англичан и французов. И уже зная прикуп, дав указания своим дипломатам гото­вить конкретный вариант договора с немцами, Сталин спокойно встреча­ет англо-французскую делегацию и 12 августа усаживает её за свой стол. Точно зная: торговаться будет не о мире, а о Польше, Румынии и Прибалтике. Не получится с Чемберленом и Даладье – получится с Гитлером. Поэтому он не сокрушается, когда узнаёт, что англичане полномочий на подписание каких-либо документов не имеют. Поэтому первый сталинс­кий вопрос – о пропуске советских войск через территории Польши и Ру­мынии. А как иначе с Гитлером воевать? Что на этот вопрос могут от­ветить Англия и Франция? Будем пытаться убедить суверенные Польшу и Румынию. Пытайтесь. Убеждайте. Но учтите, что без этого «...всё начатое предприятие о заключении военной конвенции... заранее обречено на неуспех». И адмирал Дракс констатирует: «Я полагаю, что на этом нашу миссию можно считать законченной» (3., с.170).

Вот ведь как политика устроена. Трактористы, врачи, нефтяники, инженеры, домохозяйки – все думают, что в Москве идут пе­реговоры о мире, и на переговоры эти надеются. А Даладье и Чемберлен надеются на свою хитромудрость, благодаря которой Франция и Англия от войны в стороне останутся. А Гитлер на свою непогрешимость надеет­ся, которая позволит никаких союзов не допустить, ибо любые союзы для блицкрига – смертельны. Один Сталин ни на что не надеется. Знает: война – идёт, и оставаться от неё в стороне уже не собирается. А собирается сделать так, чтобы при любом раскладе в СССР республики добавлялись. И к середине августа всё это уже проделал. Поставил Иосиф Виссарионович Западу задачу с Польшей договориться, а 15-го числа в 10.07 утра началось первое заседание военных миссий трёх держав. Почитайте стенограммы этих заседаний (2., т.1, с.281-286). И попытайтесь представить себе мысли французских и английских военных, имеющих в своём арсенале никак не более 3000 танков (хотя генерал Думенк и хвастался 4000), когда командарм Шапошников гарантирует выставить против «агрессии в Европе» 9-10 тысяч советских танков. Представили? А теперь ответьте на вопрос: «Вызывает это у них энтузиазм уговаривать поляков и румын пропустить в Европу через свои территории всю эту армаду?»

Пока в Москве советские военные повергают в шок жутким количеством своих дивизий, танков, орудий и боевых самолётов военных английских и французских, 16 августа приходит Сталину от Гитлера подтверждение о желании заключить с СССР пакт о ненападении (3., с.172). Торопится Гитлер, до нападения на Польшу осталось 10 дней. А Сталин – не торо­пится. Торопиться ему некуда, пусть в Берлине понервничают. 18 августа Риббентроп вновь получает отказ на приезд в Москву. Наконец вечером 19-го польский министр иностранных дел Бек сообщает об отказе правительства Польши пропускать через свою страну войска Сталина (3., с.172).

Что и требовалось доказать. Для общественности всего мира московские переговоры закончились полным провалом. А для «мудрецов»? Уверен: французские и английские дипломаты вздохнули с облегчением. Продемонстрировав общественности заботу о мире, они выполнили требования своих премьеров – не связывать себя обязательствами перед СССР, оставив его наедине с собственными проблемами.

Им бы надо было получше знать Сталина. 21 августа он получает от Гитлера пространную, из шести пунктов, отчаянную телеграмму, смысл которой: «На всё согласен!» (5., с.42). И в этот же день посылает ответ с благосклонным согласием принять Риббентропа, но не 22-го, как умоляет Гитлер, а только 23 августа. И по его прибытию прямо с порога даёт понять, что если не получит части Польши и Прибалтики, то имперский Министр иностранных дел может поворачивать обратно (17).

Но Сталин своё получил. И, как вспоминал потом Риббентроп: «У меня было ощущение, что меня окружают старые товарищи по партии» (17).

Необходимо тут отметить ещё одно обстоятельство.

До сих пор ползает и заботливо подкармливается советский миф о том, что автором пакта о ненападении была немецкая сторона, а именно – Риббентроп. При этом цитируют его слова: «Я подготовил по дипломатическим каналам заключение пакта о ненападении между Германией и Россией» (3., с.173). Не надо путать и подтасовывать, товарищи историки. «Подготовить за­ключение пакта» и сочинить его текст – дела совершенно разные. В официальной своей телеграмме Гитлер едва ли писал бы Сталину о том, чего не было: «...3. Я ПРИНИМАЮ проект пакта о ненападении, который ПЕРЕДАЛ МНЕ (выделено мною, В.Г.) Ваш министр иностранных дел госпо­дин Молотов...» (5., с.42). Что же касается секретного дополнительного протокола, то он вообще никому не передавался, что следует из той же телеграммы Гитлера, и до своего приезда в Москву Риббентроп представ­ления не имел о его конкретном содержании. Как и сам Гитлер.

Опять повторюсь: оправдать можно всё. 23 августа Сталин и Гитлер без проблем нашли оправдание своему союзу. У «принципиальных и непримиримых» легко обнаружилась общая основа. Но не социализм, как доказывали партийные инструкторы и штатные агитаторы. Можно, конечно, на время забыть о расцветке социализмов и согласить­ся с агитаторами. Но можно ли забывать об истинно единой для всех по­литиков основе – выгоде?

Доигрались политические «миротворцы». И, увидев вскрытый московский прикуп, ахнули и оцепенели. Поняли: «щенок» стал неуправляем, и в союзе со Сталиным способен на что угодно. На всё.

25 августа Англия предпринимает уже отчаянный шаг, заключая военный союз с Польшей «...в надежде этим недвусмысленным актом удержать Гитлера от односторонних действий при разрешении вопроса о немецких претензиях в Польше». В этот же день, запаниковавшая Италия отказывается принимать участие в войне, и Гитлер, отменяя уже запланированное на следующее утро наступление, даёт задание Риббентропу вести дальнейшие переговоры с Англией и Польшей «...в такой форме и с такой поспешностью, чтобы они неизбежно были обречены на провал» (6., т.1, с.8). 25-го же, в связи с подписанием германо-советского пакта, в далёкой Японии возникает правительственный кризис, а 28 августа кабинет Хиранумы подаёт в отставку.

А 31 августа начинается внеочередная Сессия Верховного Совета Союза ССР и «Пакт о ненападении» единогласно депутатами ратифицируется. И также единогласно принимается Закон о всеобщей воинской обязанности.

В последний день августа 1939 года произошло ещё два события. В Монголии капитулировали остатки японской армии вторжения, разгром которой начался 20 августа в 6.15 утра по местному времени Жуковским ударом танковых и мотоброневых бригад. И второе: Гитлер констатировал провал переговоров Германии с Англией и Польшей по разрешению «данцигского конфликта».

Чтобы поставить в этой главе логическую точку вернёмся в 22 августа в Оберзальцбург и снова послушаем фюрера.

«...Так, я в ближайшие недели на германо-советской границе подам руку Сталину и вместе с ним приступлю к новому переделу мира... Гене­рал-полковник фон Браухич обещал мне войну с Польшей закончить в те­чение нескольких недель. Если бы он мне доложил, что потребуется два или даже один год для этого, я бы не дал приказа о наступлении и договор бы заключил не с Россией, а с Англией... В общем, господа, с Россией случиться то, что я сделал с Польшей. После смерти Сталина, он тяжелобольной человек, мы разобьём Советскую Россию. Тогда взой­дёт солнце немецкого мирового господства» (5., с.43).

Нет, не забывал Гитлер о господстве над миром. И только невозмож­ность вести за него одну продолжительную войну и, одновременно, пол­ная уверенность в концепции войн молниеносных, привели его к решению о союзе со Сталиным. До поры до времени.

Сколько раз это уже было: Рубикон переходят одни, а платят за этот переход – другие.

ГЛАВА  6

Ошельмованная  богиня

Vae victis!

(лат.)

Горе побеждённым!

1.

Честный торговец от нечестного отличается тем, что не нарушает правил торговли. Не обсчитывает, не мудрит с весами, а добивается в своей профессии мастерства. Поэтому есть продавцы, а есть – торгаши. В политике уживаются только торгаши. Мастера искусно подкручивать весы.

20 ноября 1945 года в 10 часов утра в нюрнбергском Дворце юстиции началось первое заседание Международного военного трибунала – суда над нацистскими преступниками. Судили политиков, функционеров, банкиров, промышленников и военных. Судили в соответствии с нормами международного права. Выступали обвинители, свидетели и адвокаты. Предъявляли судьям документы, доказывали вину, выслушивали и принимали к сведению оправдания. Мероприятие проводилось с размахом и длилось без малого год. 403 открытых заседания, более сотни свидетелей, тысячи документов... Весь мир знал: в Нюрнберге международное сообщество судит агрессию, судит преступления перед «миром и человечностью».

Но кое-чего мир, как всегда, не знал.

Миру, например, не было известно, что разговор о необходимости наказания нацистских главарей возник и на тегеранской конференции в 1943 году. И что в этом разговоре Сталин предложил без всякого трибунала расстрелять 50 тысяч человек. А когда Черчилль стал убеждать, что нормальные люди возмутятся такой стрельбой, Рузвельт мрачновато пошутил: предложил расстрелять не пятьдесят тысяч, а сорок девять с половиной (17). Впрочем, тот же Черчилль 4 октября 1944 года заявил в палате общин: «Нет уверенности, что для таких преступников, как Гитлер, Геринг и Гиммлер, следует принять процедуру суда» (19., с.13). А ещё раньше, в 1942 году практичные американцы убеждали: суд влетит в копеечку; незачем городить огород. Зам. министра иностранных дел Англии А. Кадоган в апреле 1945 года от имени своего правительства выступил против суда (19.,с.14). Словом, судить или не судить – решали долго. Сами решали, и предложения, как видите, были разные. Могли не судить.

Вообще-то, сомнения их понятны. И дело тут не в дороговизне. Суд – мероприятие обоюдоострое и не очень предсказуемое. Обвиняемые на нём – не бараны на заклание, они, ведь, защищаться начнут. И их аргументы придётся выслушивать; Фемида обязана быть беспристрастной. Фемида – это богиня правосудия. Достойная женщина с повязкой на глазах и аптекарскими весами. Символ непредвзятости и точной меры.

8 августа 1945 года в Лондоне, принимая Устав Международного военного трибунала, ей потуже затянули повязку и подкрутили весы. Сговорившись в специальном меморандуме не обсуждать на суде так называемых «нежелательных вопросов». Советский Союз брал на себя обязательства не касаться (помимо прочего) мюнхенских дел, а союзники (помимо прочего) – дел московских (17).

Как вы думаете: почему?

Опасения были не напрасными. Уже во время суда, несмотря на ПРОТЕСТЫ главного обвинителя от СССР Романа Руденко и судьи Роберта Х. Лоренса, исключительная настойчивость адвоката Гесса доктора Зайдля заставила-таки добиться обнародования секретных московских протоколов. Дальнейшим тщанием историков, с «московскими делами» теперь почти всё понятно. А вот как насчёт «дел мюнхенских»? Молчат историки, пресса и государственные деятели и поныне, если не считать тусклой, явно строго дозированной информации в источниках отнюдь не для широкой публики. Почему сейчас-то молчат? Какие такие государственные интересы не позволяют нынешним властителям открыть архивы?

Ну, хорошо: человечество придумало такие правила игры, которые не позволяют мне знать правду о сегодняшнем дне. И дают право государственным мудрецам распоряжаться моей жизнью, которую дали не они, а Природа в лице моих родителей. Пусть так, хотя такие правила для человека унизительны. Пусть так, потому что пока я способен выбирать – выбор зависит и от меня. Но почему с таким трудом мне приходится выяснять, как распоряжались жизнью моего отца? Так уж случилось, что тем самым памятным воскресным утром он заложил фундамент дома, в который потом принёс меня из дома родильного. Принёс лишь через восемь лет. Потому что в памятный полдень, услышав по радио выступление Молотова и залпом опрокинув бутылку водки, отправился в военкомат. И крышу накрывал уже после войны.

Ему и мне повезло – он вернулся.

2.

Основания полагать, что к мюнхенскому договору, как и к московскому, прилагались секретные соглашения, есть. Потому что есть вопросы. Слишком уж много их – странных событий, происшедших после сентября 1938 года. Событий, на которые напрашиваются объяснения, не имеющие ничего общего с объяснениями официальными.

1. Почему Лондон и Париж, давая гарантии Чехословакии, Польше, Литве, Греции и другим, не шли до конца, а именно: не гарантировали автоматического вступления в войну против агрессора, в случае нападения его на тех, кто эти гарантии получил?

Политическая осторожность, в чём нас пытаются убедить?

Или сговор с агрессором и точное знание того, что собственные гарантии – фиговый листок для прикрытия политического срама?

2. Почему английская делегация, прибывшая в Москву для ведения переговоров о военной конвенции в августе 1939 года, не имела полномочий подписывать какие-либо документы!? (5., с.40-41). Для чего ехали?

Неполномочные представители намеревались предотвратить войну?

Или демонстрировали сообществу бурную деятельность в борьбе за мир?

3. Почему «миротворцы» так всполошились после подписания Пакта о ненападении? Пакт-то, в отличие от «Стального пакта» Германии-Италии, не о военном союзе, а всего лишь о ненападении. Между СССР и Германией, не имевших к моменту подписания ни одного сантиметра общих границ.

Испугались грядущего слияния нацизма с коммунизмом?

Или поняли, что какие-то свои обещания Гитлер не сдержал, обманул, обвёл вокруг пальца?

4. Почему в сентябре 1939 года не воспользовались слабостью западных германских границ и не атаковали Рейх, чтобы действительно помочь Польше? Для справки: германские потери на западном фронте за полтора месяца войны составили 11 самолётов и менее 700 человек убитыми, раненными и пропавшими без вести (6., т.1, с.32).

Не успели отмобилизоваться?

Или не в Польше для них было дело?

5. Почему Гитлер отдал директиву на разработку войны против Франции не ДО нападения на Польшу?  (6., т.1, с.111).

Ефрейторское скудоумие?

Или точное знание, что воевать придётся только с Польшей, и все англо-французские гарантии – блеф?

6. Почему на боевые действия лишь против Франции была нацелена директива № 6 от 9 октября?

Потому что видел во Франции основного противника?

Или в Мюнхене Гитлер и Чемберлен дошептались до чего-то без Даладье?

7. Для чего Гитлер остановил танки Гудериана у Дюнкерка и позволил англичанам эвакуировать экспедиционный корпус, повергнув в обморочное состояние этим решением того же Гудериана?

Поверил, что авиация Геринга эту эвакуацию не допустит?

Или выполнял обещание Чемберлену с Англией не воевать?

8. Почему так и не была осуществлена операция «Зеелёве» – атака и оккупация Британских островов, в скором проведении и успехе которой почти не сомневались ни в генералитете, ни в стране?

Берёг силы для войны со Сталиным?

Или продолжал выполнять всё те же обещания Чемберлену?

9. Почему и для чего 10 мая 1941 года в Англию улетел Гесс?

Потерял рассудок?

Или, исполняя волю своего, уже прижатого к стене, фюрера, полетел напоминать мюнхенский уговор о совместных действиях против Сталина?

10. Почему, наконец, англичане опять перенесли срок рассекречивания немецких архивов (теперь на 2017 год)?

Чего дожидаются? Истечения срока давности?

Остановлюсь.

Не оттого, что нет больше вопросов. А потому что уже этот десяток даёт все основания засомневаться, будто в Мюнхене подписали соглашение без довесков.

Да, нацистской Германии и коммунистического Советского Союза больше нет. Но – здравствуют Великобритания, Франция и Соединённые Штаты. И потому не спешат политики и историки с анализом и публикациями «мюнхенских дел».

3.

В Нюрнберге судили преступников. Судили по всем правилам, при наличии необходимой атрибутики. Чтобы ни у кого не возникло сомнений, будто суд тенденциозен и несправедлив. И заседания его были открытыми, и репортёры имели возможности освещать этот процесс для людей во всём мире. Но в поле зрения вездесущих репортёров опять попадало почему-то не всё. Весы Фемиды подкручивали регулярно.

Странность первая: Трибунал начал работу при отсутствии Главного советского обвинителя. Бывший генпрокурор Украины Р.А. Руденко неожиданно заболел и появился в Нюрнберге только через двое суток. Что делать: все под Богом ходим. Но... Если вспомнить, что в Лондоне, не знавший английского языка Руденко, подписал соглашение об организации Трибунала и его Устав буквально не глядя, то есть, не зная его содержания, то болезнь эта уже не воспринимается случайностью так безоговорочно (17).

Странность вторая: официальным заместителем Руденко был назначен талантливый, но НЕ ОФИЦИОЗНЫЙ как, например, Лев Шейнин, юрист Николай Зоря. Назначен не до начала процесса, а спустя несколько недель. И ассистировал Зоре не юрист-законник, а капитан госбезопасности П.И. Гришаев (17).

Странность третья: советской стороне пришлось опровергать обвинения обвиняемых. Пришлось доказывать, что война Германии против СССР не была превентивной, потребовалось допрашивать в качестве свидетеля бывшего фельдмаршала Фридриха Паулюса. И доставляли его в нюрнбергскую тюрьму, находившуюся в американской зоне оккупации, инкогнито и, по свидетельству секретаря-переводчицы О. Свидовской, путём почти обманным (17).

Странность четвёртая: после того, как катынское убийство польских военнопленных неуклюже попытались тоже свалить на немцев и были обнародованы московские протоколы, Н. Зорю нашли в собственной постели с простреленной головой. Официальное объяснение – несчастный случай. Это – при констатации времени смерти – с 2 ночи до 6 утра!

Странность пятая: попытки адвокатов предъявлять суду доказательства, смягчающие вину подсудимых, удовлетворялись высоким судом далеко не во всех случаях, а то и просто не принимались во внимание.

Почему? Почему происходили эти и другие странные события? Почему дали возможность покончить с собой Лею и Герингу, почему, осуждая нацизм, хотя бы и заочно не судили того же Гитлера (Бормана, например, судили)?

Торгашей от политики не устраивают правила честной торговли. В очередной раз сделав вид, что пытаются установить и примерно наказать вдохновителей кровавого кошмара, они тут же скрутили весы зажмуренной богини.

Потому что иначе за барьер скамьи подсудимых должны были отправиться главари не только нацизма, а и много других главарей. Политических и военных руководителей, по воле которых миллионы жизней были оборваны пулями, голодом, газом, петлями...

В Нюрнберге, прикрываясь атрибутикой законности, судили не преступников, а побеждённых. Судили не для того, чтобы осудить преступления, а чтобы преступления эти (чужие и собственные) свалить на поверженные головы своих врагов. И, повесив по приговору трибунала военно-политических преступников национал-социализма, замели следы своих собственных преступлений.

Пытались замести.

 ОКОНЧАНИЕ СЛЕДУЕТ...