№17 Николай ЗАЙЦЕВ (Казахстан, Талгар) Так сказал Моисей

Николай Зайцев - родился 3 декабря 1950 году в г. Талгаре, Алматинской области Казахстана. Окончил среднюю школу №1 г.Талгара. Работал в топографической экспедиции, закройщиком, радиомехаником. Мастер по изготовлению очковой оптики. В талгарской газете «Звезда Алатау» начинал публиковать стихи, рассказы, статьи. Печатался в республиканских журналах «Простор», «Нива», альманахе «Литературная Алма-Ата», московском «Наш современник». В 1993г, выпустил поэтический сборник «Талгар», в 2004г, вышла книга повестей и рассказов «Через Прочее», в 2005г, сборник избранных стихов «Вершины Талгара», в 2007г. стихотворный сборник «Грешен…», в 2008 г. книга прозы «Цветы для Мари».

Так сказал Моисей 

Сколько  сказано и пересказано, писано и переписано, но ещё никто не сказал слов, которые бы стали несомненными, в  многовековом споре о происхождении этого племени, о местонахождении их родины. Люди, пришедшие «с той стороны», а может, всё-таки «потусторонние». Скажете, что нет никакой разницы в этом. Игра слов. Но в этом словосочетании таится нечто, что и объясняет присутствие на земле этих вечных скитальцев, таинственность их надежды на обретение утерянной родины, их отверженность во всём пространстве огромной земли. Как же так, у всех народов есть своя земля, на которой они родились и живут, есть нация, произошедшая из названия того края, есть история  страны, а у этого народа есть только Книга, в которой Господь благословляет их землёй обетования, где они жили лишь время от времени. Земля, на которую этот народ явился «с той стороны».

Боря, по кличке «Фонарщик», уже неделю томился одним желанием. Это его желание  было вполне нормальным, человеческим, ничего такого несбыточного в этом его утомительном ожидании не существовало. Просто он хотел пойти к своей давешней подруге Нине Ивановне, чтобы излить свою душевную тоску прямо на её обширную грудь, такую открытую и очень плодородную для  посевов, которые по утру произрастают покоем в душе сеятеля. Из этих прикосновений к её мягкой груди в нём всегда вырастало чувство свободы. В эту тёплую, приветливую отзывчивость для многих человеческих горестей навсегда (ну, во всяком случае, на время до нового свидания) пропадали тоскливые мысли о своих неудачах, сомнения в справедливости  жизни и даже мелкие сожаления о давних, невозвращённых долгах. Такие свидания были для него духовным очищением, освобождением от тягостных раздумий, путешествием в юность.

 Он, конечно, замечал, что к Нине Ивановне приходят и другие мужчины, даже был с ними знаком, но не знал, зачем они приходят к ней, не интересовался этим и потому был счастлив сам по себе. Когда он приходил  в её небольшое кафе, расположенное на стыке двух улиц, она сразу же удаляла всех людей, находившихся в это время в  директорском кабинете, выходила из-за своего стола, брала его за руки и долго смотрела ему в лицо. Он терялся в этом солнечном свете, исходящем из её глаз, и больше ни о чём не думал. Но вот уже неделю, как он жил сомнением, нужно ли ему идти на свидание со своей, так нужной ему всегда, свободой. Нет, тяжести в душе накопилось достаточно и собралось много слёз, которыми хотелось оросить самую тёплую, после материнской, грудь Нины Ивановны. Припав к такому благодатному полю, уже не жалеешь ничего, даже самых-самых горьких рыданий и сладостных ночных признаний. Горечь и сладость всегда соседствуют, чтобы их различать. Пережить самому и дать познать другому эту свою тоску и радость, вызвать сочувствие, поделиться и уйти от близкого существа уже налегке и снова жить.

 Борису очень хотелось жить, по-новому, спокойно. А покой ему приносило только свидание с Ниной Ивановной. А не шёл он на свидание из боязни, что  у него опять не получится настоящей близости с предметом своего воздыхания, как в прошлый раз. Тогда, во время начавшейся радости своих чувств от единения с нежным телом возлюбленной, он вдруг подумал о тех мужчинах, которые тоже приходят сюда, и о своём, пусть  вынужденном, содомском грехе, и после этого уже не смог довести любимое дело до завершения. Потом он смотрел на удивлённое лицо Нины Ивановны и думал, что раньше он  ни о чём не думал во время этого приятного  процесса. Значит, пришла старость, потому как в молодости ничего дурного в голову не приходит ни до встречи, ни после, и тогда всё получается и даже много раз. Вот потому он так долго, целую неделю, не шёл на свидание. Молодой мужчина всегда точно знает, зачем он идёт к женщине (или хотя бы догадывается, если не совсем дурак), в зрелом возрасте он уже не всегда уверен в надобности таких поступков, но является туда, скорее, по привычке, приобретённой ранее.

Такие мысли тревожили голову Бори «Фонарщика». Почему Боря звался фонарщиком? Нет, он никогда, в своей жизни не зажигал фонарей, он родился в  эпоху электричества и видел  фонарные столбы только в центре города – месте средоточения домов власти, на площади с постаментами и реликтовыми фигурами вождей нашего прошлого, позже просто постаментами, ждущими, когда на них взойдут властолюбцы нового времени. А «Фонарщиком»  звался издавна, потому что любил, говоря образно, подсадить на «фонарь», то есть пообещать помочь человеку в каком-нибудь нужном деле, но не выполнить своего обещания. Он умел разговаривать  таким доверительным тоном, что даже много раз обманутые  люди вновь обращались к нему за помощью или советом, хотя сами наградили его званием главного «фонарщика» или «фонариста» в городе. Много раз он имел за эти обманы «фонари» под своими честнейшими глазами, но не унимался, а имел какой-то свой «кайф» от свирепости в глазах этой, «обфонарённой» им публики. Что ж, у каждого свои прелести в жизни. Кому-то приятно бить людей, а кому-то вдвойне приятней быть битым. У нас в стране битых любят, всегда пожалеют, не спрашивая, за что те попали под кнут, и даже дадут чего-нибудь по жалости своей. Но Боря никаких подарков от своего необычного увлечения не имел, кроме неприятностей, которые потом с большим трудом разводил в мирное пространство.

 Он также имел приличный доход, который приносила  мастерская по пошиву и ремонту обуви, а невзгоды его случались от  непонятного хобби. Сапожным делом он занимался давно и уже в советское время имел  сапожную будку, но совершенно не пил, чем приятно удивлял клиентов, и потому раскрутился, расширил свои владения, взял работников и от хорошей жизни - безделья, занялся «фонарным» делом, что приносило ему моральное удовлетворение и многочисленные неприятности, которые часто приходилось «замазывать» деньгами от прибыли, приносимой мастерской по ремонту и пошиву обуви.  Народ давно уже привык к самому Боре,  его чудачествам,  хорошо пошитой обуви, как  необходимости в своей жизни, и потому долго на него  зла не держал.

Так живёт всякий еврей, в любой стране мира, и если вдруг у него не случается в жизни неприятностей, то он их находит сам, иначе его жизнь теряет всякий смысл. Жить спокойно неинтересно. Нет страха – нет мысли. Надо придумать себе небольшие интриги, что приносят беспокойство, чтобы остаться евреем, а деньги – это стук по башмакам клиентов, и чем его слышнее, тем больше денег. Мастерская у него была небольшая, но в центре города и с уютным холлом, раздельным с рабочими помещениями, где можно было, придя сюда, с каким-нибудь делом или просто случайно, посидеть, поболтать о многом сразу и ни о чём, узнать городские новости,  о которых не пишут в газетах, повиснуть, образно говоря, на «фонаре», ни для чего, а просто так, чтобы доставить хозяину мастерской удовольствие. Неудовольствие и споры придут потом. Кайф от неприятностей – это  тоже кое-что, надо уметь это получать. И Боря, таки, его получал. Хотя не всегда успевал радоваться, вернее бывал счастлив, но только в начале процесса, окончание этого «офонаривания» всегда получалось неясным. То ли в морду получишь, то ли посмеёшься вместе с клиентом. Но такой уж он был, этот Боря «Фонарщик».

 В мастерской у него работали армяне, несущие потомственность башмачников от самого… кого? От своего народа, всегда умевшего пошить хорошие башмаки. Приёмщицей башмачных заказов служила дебелая блондинка Люся – любовная страсть сразу всех троих армян. Как они делили  неоглядную пышность её фигуры промеж собою, это ещё одна тайна загадочного армянского народа. Этот, почти семейный вопрос, они ни с кем не обсуждали, просто дружили и всё тут. Они и жили, как заговорщики, редко говорили по-русски, а Люся только иногда высказывалась в их адрес и то, когда ругалась с клиентом: «Черти нерусские, натворят, теперь тут разбирайся. А им что? Они ни бум-бум, нэ понымаю – и  всё. Деньги понимают получать, а разбираться – я». Потом она ругалась уже по-армянски и уже никто ничего не понимал. Но разборки с клиентами бывали очень редки, и из этого нельзя было угадать хотя бы направление их взаимоотношений. Мастерская жила своей жизнью, клиенты, в своей основной массе, были довольны как пошивом и ремонтом обуви, так и возможностью бесплатно общаться в этом, ими самими придуманном, клубе.

Сюда заглядывали местные знаменитости (все носят башмаки), заносило и завсегдатаев телевизионного эфирного времени союзного масштаба. Возникали стихийные богемные тусовки, но всегда заканчивались спорами между представителями разных направлений в искусстве. Такие разговоры не нравились Боре, он любил поспорить, неплохо разбирался в самом искусстве, но совсем ничего не понимал в символизме, импрессионизме и постмодернизме. Из всех этих раковых метастаз на теле духовного гения человечества к нему относилась только вторая половина символа импрессионизма, но и в этом агрессивном еврейском сообществе, благодаря своей осторожности, он не участвовал. Музыку не понимать, а слушать надо. Волнует душу, значит – твоя музыка, а разум здесь не при чём.  Искусство – понятие  доступное, а вот направления в нём – это  уж куда кого нелёгкая понесёт. Может так занести, что лет через сто обнаружат, но всё равно не поймут. Тачать башмаки тоже искусство. Конечно, другой картину нарисует, глаз не отведёшь. Но посмотрели бы, как он, стоя на каменном полу, без обуток, рисовал. Пару башмаков и вывел бы на всём полотне. Случаи такие бывали. Искусство – международный язык, всем понятно, и про башмаки тоже. При разрешении совсем уж непонятных богемных споров приходилось удалять из обувного салона не в меру раскричавшихся косматых и бородатых гениев, претендующих лишь на будущее понимание их произведений неблагодарным народом. Этим народом оказывалась Люся, которая сразу, не откладывая надолго, всё понимала и выдворяла крикунов прочь. Она, Люся, управляла здесь всем: и мастерской, и армянами, и народом, приходящим сюда по делу, и просто бездельниками. Управляла она и Борей, хозяином этого заведения. Он давно уже не занимался делами мастерской, всем этим ведала Люся. Делала она это незаметно, без показухи, но основательно и уверенно. Ей никто не возражал. Боря иногда просматривал её отчёты, подписывал бумаги, делалось это всё спокойно, без надрыва, с доверием, и потому дела мастерской шли неплохо. Даже хорошо в сравнении с диким бизнесом, бушующим вокруг.

 В советское время опасно было быть богатым. Могли всё отобрать и посадить. Сейчас можно всё, даже стать миллионером, но опасней вдвойне – могут просто убить. Капиталисты нарождались, как грибы после обильного дождя, и так же скоро пропадали, сорванные с хлебных мест налоговой инспекцией, бандитами или просто собственной дуростью. Боря всё это понимал и глупостей в работе с деньгами не допускал. Он понимал многое, когда ещё был сапожником, а теперь, будучи хозяином, стал понимать ещё больше. Если познание бесконечно, то Боря «Фонарщик» находился где-то рядом с этой бесконечностью. И потом он ведь был евреем и не скрывал этого. Когда что-то скрываешь, то это что-то ты прячешь сам от себя. Он не мог скрывать, что он еврей, поскольку понимал, что такое заключено в этом слове. В душе Боря был актёром, играл свою жизнь, наслаждался этой своей  любимой и потому главной ролью в этой же самой жизни.

 В молодости, в поисках своего предназначения, он даже поступил в актёрскую школу при еврейском театре, получал роли, но уже очень скоро понял, что еврейский театр – это  сцена, где евреи пытаются играть в людей. Зачем этому учиться, потом придётся переучиваться играть в евреев. Лучше играть среди людей, а жить за кулисами, когда ты один или спишь вот там и живёшь сам, а когда выходишь в Божий свет, ты уже не ты, а актёр. Не надо об этом забывать, не то можно перепутать, и тебя не узнают на службе, и ты сам потом не сможешь найти себя настоящего. Чего доброго упекут в психушку. Непохож, значит – сумасшедший. Говоришь им, что ты Наполеон, а они не верят, как будто они с этим Наполеоном соседи. Кто этого Наполеона живого видел? Но все утверждают: не он, не он. Ошибутся если, сразу говорят, мол, светило науки, профессор, гонорис кауза, так определил, что не Бонопарт это, а сумасшедший. А подумать – светило у нас одно, оно без всякой науки всем, без исключения светит – и  сумасшедшим, и профессорам. А может, ты и вправду Наполеон,  но просто ловко играешь сапожника, а скажешь правду, и хана тебе – смирительная рубашка. Вон один сапожник возомнил о себе как о Грозном Иосифе, так вся страна знает, что из этого вышло. Всех мерял не выше уровня голенища своего сапога. Один поэт, еврей, кстати, так ловко про его сиятельные сапоги прописал, что этот блеск всю страну озарил, но и поэта того высветил и во тьму увлёк.

 Нельзя путать, где жизнь, а где игра. Можно такое натворить – и  самому не поверится. Потому он, Боря, и не женится. Где же он тогда сам жить будет? На работе люди, а дома жена, дети – с ума сойдёшь. Нет, уж лучше в одном месте отыграть  задуманные на день роли, переоделся дома, грим смыл и живи себе сам. Беседуй с собой о своём, нужном только тебе. А размышлять есть о чём. О евреях, например. Об их судьбе в этом мире. Дарвин говорит, что люди произошли от обезьяны. Потомком обезьяны легче жизнь проживать. Если что, на предков можно свою глупость свалить. А на Отца Небесного грех роптать. Может быть, кто-то и родился от какой-то обезьяны (по некоторым очень заметно, особенно когда говорить начинают), но евреи – нет, у них другое происхождение. Вышли из Египта, пошли в землю обетованную, и что – не знали, где та земля есть? Знали. А чего тогда сорок лет шли, когда там пути на полгода, не более? Пустыня понравилась? Такого никому не пожелаешь. Теперь говорят, что Моисею Господь повелел не вести на родную землю рабов, а подождать, пока поколения сменятся, и народ о рабстве забудет. Свободным станет – тогда и домой. Но не в пустыне же их морить, какое там поколение без воды и еды вырастет? Так, хиляки, которые о глотке воды мечтают. Какая уж тут свобода. Рабство рождается вместе с человеком и следует с ним по жизни. Рабом трудно жить, а что со свободой делать? Иди куда хочешь, делай чего захочешь и никому ты не нужен. Это и есть свобода. А тогда закон зачем написали, если к свободе шли? В нём ведь запретов столько – сколько и в Египте не знали. Рабство – оно как раз из законов и создано. Тогда зачем по пустыне бродили? Не знали куда идти? Знали. Господь указал. Да и тесть Моисеев приходил с той стороны, куда было надобно двигаться. Чего ж медлили? Конечно, без Господнего соизволения здесь не обошлось, но прилетели евреи с другой планеты.  Не сами они, но те, которые потом ими стали.

 «На третий день, при наступлении утра, были громы и молнии, и густое облако над горою Синайской, и трубный звук весьма сильный», – говорится в 19 главе Исхода. Взошёл Моисей на гору, а там какое-то железное чудовище полыхает огнём страшным, а вокруг народ незнаемый толпится. Испугался Моисей, ничего подобного ни на Родине, ни в Египте не видал. А люди те, пришлые, – рослые, красивые. Давай говорить, объясняться на пальцах, ну как могли, как Люся с армянами поначалу говорила. У тех людей авария произошла с кораблём их летающим. Вот тут и тайна вся. Как там Моисей договорился с ними, только Богу известно. Но догадаться можно.  Призвал он туда всех уважаемых людей своего народа, и стали дальше беседовать. Поладили они промеж собой. Прилетевший народ сообщил на свою планету о катастрофе с кораблём. Приказали им ждать в том месте, где несчастье случилось. У тех уже полная цивилизация – радио, мобильники. Припугнули Моисея всякими разностями цивильными (оттого он бедняга и заикаться начал, пришлось Аарону за него с народом объясняться), да и сам он не дурак, понял, что народ серьёзный прилетел, шутить не станут. Они, эти люди, как раз нашу планету изучали, как мы Луну, и язык землян немного знали, только раньше времени обнаружились. Договорились, в общем, вместе ждать. Вниз пошли. А там народ тельца золотого празднует. Не приняли гостей, как подобает, давай спорить с Моисеем, расправой пришельцам угрожать. Моисей и спросил, мол, кто с нами? Сыны Левиины сразу смекнули, в чём дело (Моисей то их колена уроженец), и отошли в сторону пришедших. Остальных мужиков порешили на месте. Куда им с ножами супротив невиданного оружия. Потом вместе ждать стали. Жизнь-то инопланетяне, в будущем, наверное, очень симпатичную посулили, а лучше сладкой мечты, обещанной, что есть?

 Много времени минуло. Тут и законы написали: никого близко не подпускать, ни с кем не смешиваться, никого кроме своего народа не любить, никому кроме своих не помогать. Скрижали тех заповедей на камне лучом лазерным выжгли. Но тогда ещё самого Лазера в помине не было, и потому всё это в Господни чудеса записали. Есть когда Господу законы вам устанавливать. Живите, как хотите, потом спросится. Законы людям нужны, чтобы друг друга за нос водить.

После таких, совместных, с пришельцами реформ, женщины стали родоначальницами, а левиты пастырями, а все вместе ждать стали прилёта корабля инопланетного и отлёта в другую неземную – и  потому благодатную жизнь. Секреты из той жизни  народ освоил быстро и получил запрет на разглашение этих инопланетных тайн. Женщины стали рожать новых евреев: умных, хитрых – всяких. Вот для того и водили их сорок лет в пустыне, чтобы перемешались с инопланетянами, забыли бы всё старое и стали новыми евреями, людьми, которым нет равных на земле.

 Годы шли, пока помощь с той планеты приходила, под видом манны небесной, жить было можно, потом что-то у них там случилось, связь стала плохой, и двинулись новые евреи в страну обетованную, пропитание искать детям своим. Пришли туда, а там народу всякого живёт много, воевать с ними стали. У тех мечи да копья, у пришельцев луч лазерный. Пожгли всех, огородились стенами высокими и стали ждать. Последняя связь с той планетой, будущей родиной, была с этой земли, нарекаемой Израиль. И было велено народу ждать здесь и никуда не двигаться до прилёта корабля. Тут и стали ждать Спасителя. Жили совсем обособленно, но с надеждой. Построили высокие стены, Храм большой на горе, чтобы отовсюду видать было, когда за ними с их планеты корабль прибудет, и стали жить. Нарекли место своего Храма – Ершалаим. Город Мира. Того мира. Настоящего.

 Тогда евреи подолгу жили, но стали общаться с другими народами, перенимать их обычаи и болезни и стали быстро стариться. Многие стали смешиваться с другими народами, несмотря на запрет. Их потомки называют себя евреями, но они не знают, почему они евреи. И только материнская кровь обещает право на возвращение на ту далёкую планету, то ли родную, то ли обещанную.  Долго так жили. Научились всему земному, но и своего не забыли. А чтобы всегда помнить, все свои заветы в Книгу записали, да так, чтобы не каждый понял, о чём там речь идёт. Историю бытия своего ту старую написали, про отца Авраама, про Египет, а дальше только посвящённые могут понимать. Это сейчас эту великую Книгу толкуют как кому на ум взбредёт. А тогда точно знали, что они туда записали. А запретов в той книге столько, что оставалось евреям только за стеной и жить. Особняком и по своим законам. По тем, что скрижалями в Синае выжжены. Повторений в тех святых скрижалях много? Так повторение – мать учения. Книга большая, не грех и повториться, чтобы не забыть, откуда всё пошло. На том ещё раз и порешили: жить особняком, не смешиваться с другими народами (кто ушёл за чужими жёнами, тот пропал для народа навсегда) и ждать, когда за ними свои прилетят. Спасут от земных страданий. Спасителя стали ждать, Мессию.

 Долго так жили. Утратили свои навыки, к земным трудам стали привыкать, с окружающими общаться, языки их понимать начали. Но на земле люди алчны, допытываться стали, кто они, да откуда? Евреи – молчок. А от неизвестности всегда война начинается. Века прошли, все, с чем прилетели, давно за ненужностью в музей свой снесли, а с мечом воевать против землян непривычно. Не устояли. И пошло-поехало. Кого только на многострадальной земле Израиля не побывало. То в одну сторону бедных евреев угонят, то в другую. Всегда назад возвращались, разрушенный Храм отстраивали вновь, стены городили высокие и ждали Спасителя. Договорились ведь, где и в каком месте они должны своих спасителей ждать. Потому и возвращались. А так и в Вавилоне можно было жить, чем назад на пепелище возвращаться. Но надо, а то прилетит корабль за ними, а их нет на месте. Пуще всего боялись, что их там не застанут. Уже вроде привыкли ко всему земному, но нет, пусть на Земле теплей, но родина милей, – запомните,  евреи, это слово. Это не только в песне поётся, это на самом деле так.

Потом долго под Римом жили. Неплохо жили. Но тут случилось, что пришёл Спаситель. Назвался Иисусом из Назарета. Зачатый и рождённый таинственно, слова говорил не очень понятные, но верные. Людей лечил от страшных болезней, мертвых оживлял. В Ершалаим пришёл, к Храму. Стал говорить евреям: «Живите, как все люди. Любите всех, кто на земле живёт, а не только себя и даже врагов своих любите. Нет больше той планеты, откуда ваши предки прибыли. Погибла она от большого ума тех людей, что на ней жили. Не повторяйте их ошибок». И дал им Новый завет – жить вместе со всеми народами в мире и любви. Не поверили  ему евреи, не согласились, отдали его на распятие. Он умер, но дух Его жив остался и вера в Него живёт в душах других народов. Поверили бы Христу – жили бы как все люди. Но как было поверить? Ждали корабль космический, хотели улететь к себе на родину, а тут явился простой человек, такой же еврей, как и все, и говорит: живите здесь, любите всех, другой жизни для вас больше нет. Как тут поверить? Сколько веков терпели, бились за свою никому непонятную мечту, а тут конец всем надеждам. Не приняли и распяли, чтобы не плодил сомнений. Оставили себе надежду ожидания возвращения. Куда? На Родину. А Израиль – это  место, откуда должно состояться это их, евреев, вознесение. Всего лишь. Так сказал Моисей. Потому всё, что происходит  с евреями на этой земле – временно. До пришествия неземных братьев. А эта земля евреям не мать и даже не мачеха, потому и чудачат они на ней, не признавая роднёй себе другие народы. Так и живут за стеной, разделяющей их мир с другим, совершенно чужим для них миром.

Но всё-таки после Христова пришествия многое переменилось. Лет через семьдесят после рождения Иисусова римский император Тит дотла спалил Святой град Иерусалим и рассеял евреев по белому свету. И получилось у них, что они дважды гости: в белом свете, по замыслу Господнему, и на земле, как по месту жительства. Такое ещё никому не удавалось. Только радости от этой удачи мало. Загостились. Хороший гость ненадолго приходит. Веками в гостях не живут. Вначале просили вежливо, потом всюду гнать стали. Вот и ходят из дома в дом, из страны в страну, но только в гости. Тогда  и зародились сомнения в еврейских головах. А в головах этих многое хранилось, переданного в словах от первых пришельцев. Кое-что стали рассказывать, где под пыткой, где просто из любопытства, где за деньги большие. А вначале всего маленькое колёсико от того инопланетного корабля показали, ну взяли с собой для памяти, и такое стало на земле твориться – всё кругом закрутилось, поехало, понеслось, полетело. По этим еврейским секретам, рассказанным, люди столько изобрели всего, что даже в космос полетели. А евреи сидят в этих космических центрах и ждут у телескопов: вдруг та самая планета отыщется, с которой они к Моисею прилетели. Не они к нам, за нами, так мы к ним с приветом. Надежда – великое  чувство – космос покоряет.

Боря «Фонарщик» как услышит про какое-нибудь новое чудесное изобретение, сразу подумает, опять какой-то еврей проболтался. Болтливы стали евреи, уже почти все свои секреты раздали, продали, одна надежда только и осталась. Эту надежду, несоизмеримую с чаяниями простых землян, окружающие никак, до сей поры, понять не смогли. Оттого и вышли у них большие разногласия с земным миром. Послушались бы Христа, признались в своём неземном происхождении, жили бы как все люди, в любви и согласии. Нет, гордыня не позволила. Писались бы по паспорту «инопланетянин», а не еврей, и зла бы меньше к ним было. Что с них возьмешь, не местные ведь. Пришельцы, значит, не принадлежат этой земле и потому за свои дела на ней у них покаяния не предусмотрено. В космосе планет много, где люди жили и живут ещё. Только одни свою планету, данную им Господом, быстро на нет извели, а другие ещё доживают. Бездомных инопланетян по земле несчётно шатается, но их пока не замечают. Все люди прилетели на Землю с разных планет, потому все они разные. Сколько не отмывай негра с Мозамбика и не держи его во льдах Ледовитого океана, он останется чёрным. Помора можно поселить в Зимбабве, только облезет от жары, но не изменится ни на йоту. Какими прибыли сюда, такими и останутся.

И сейчас инопланетяне к нам летят на разведку, чем поживиться ищут, но мы их опознать не можем, они любое обличье принимают, как своё. Некоторые тут годами проживают. Просто законы научные у них и нас разные. Науку каждый свою выдумывает. Скорости разные. Мы их ждём в одном месте, а они в другом появляются. Ничего хорошего от них землянам нет. Болезни неведомые завозят. Обличье принял африканское, пошёл в бар, с девушкой познакомился – и на тебе, синдром иммунодефицита в подарок. Дефицит нам слово понятное – мужиков нехватка, остальное – тьма космическая. Но учёные этот СПИД на обезьян списали, мол, кто-то с обезьяной пожил немного – и  вот вам наказание, за грехи ваши. Обезьян самих расспросить, они бы вам рассказали, кто с ними и когда жил и кто тому СПИДу родитель, и ещё многому чему. Погодите, животные говорить научатся – и  наука ваша никому больше не понадобится.  А тут ещё куриный грипп изобрели. Хохлаток всех под нож, а надо бы совсем других резать. Тех, кто с микроскопом разные инопланетные штучки изучает. Подкинут им какой-нибудь сундучок, мол, разберитесь, чего мы туда положили. Обрадуются дураки учёные, сейчас Нобелевскую премию получим, откроют, – а   там новая зараза. Хорошее разве так просто дают. Не зря, видно, раньше учёных на кострах жгли, сифилиса, без них, и то совсем немного находилось на душу тогдашнего населения. А теперь бедные куры и обезьяны страдают.

Недавно Боря встретил одного инопланетянина, такое говорит, страшно становится. Полмира, говорит, надо уничтожить, тогда всё хорошо на земле станет. Всё равно половина дураков на земле проживает. А как определить, кого в расход, кого приголубить? Дураков и у власти много, как выбирать будут – неизвестно. Некоторым вождям только дай волю, только себя, любимого, одного, и оставят во всём свете. Они ведь себя за половину мира считают, а остальных за букашек. Как Адольф. Только у нынешних возможности ограничены, а дай  волю, они себя покажут, похлеще Нерона будут. Такое уже было в истории и не раз. Посмотрел Боря на этого умника и подумал, вот с таких, как ты, и начинать надо, тогда точно всё хорошо будет, и не потом, а сейчас. Но сказать ничего не сказал. Похвали – он  тут же и начнёт свою программу осуществлять. Не отходя от тебя. Поругай – тоже  самое будет, от обиды озвереет. Опасно жить стало. Учёных много, умных мало.  Получается все инопланетяне, но помнят о своей далёкой Родине только евреи, и земля Израиля это место, откуда начнётся вознесение народа к своей планете, к своей земле. А не замечают других, потому как не выпячиваются, а евреев тех всюду видно, где ни появятся – сразу  учить других начинают, а кому учиться охота – как  привыкли, так и живут.

Боря не совсем разделял эту еврейскую надежду на возвращение. Он знал, что где-то что-то было, а может, и есть, как есть еврейские символы, принесённые ими со своей планеты. Шестиконечная звезда – символ той планеты и менора и мезуза, всё оттуда – всё память о той земле, о пришельцах первых, о встрече их с Моисеем. Каббала – тоже память космическая, и числа её мало кто нынче понимает. Толковать то толкуют, кому не лень, а вот понять не могут, забыли многое. Хасиды что-то считают, пересчитывают, где высшие миры, где низшие. Чего там считать? Высшие миры вверху, низшие в грязи ползают. Все доказательства на виду. А если попал не в тот мир, в какой хотел, то и тут нужно жить, как люди, не выпячиваться, но и не ползать.

 Нет, Боря любил свой народ, но недолюбливал в них еврейство, вросшее в сознание и действующее, как наркотик. Эти мелочные споры: пыль до потолка поднималась, всё наружу выворачивалось, а из-за чего, из-за одного, недобитого им, Борей, в их подмётку гвоздя. Это в бытность Бори-сапожника и потом тоже. Спор стоял на полдня. Сколько должно быть гвоздей в подмётке? А сколько их там должно быть? Сколько забьёшь – столько  и есть. Ан нет, какой-то еврей посчитал, что должно быть на один больше, чем забито было гвоздей, тем же Борей, в подмётку старого башмака. И ничем не докажешь ты свою, годами выстраданную, профессиональную сапожную правоту. Евреи в любом деле профессора. Забьёшь ему этот недостающий в его подмётке гвоздь, и уходит он от тебя, из твоей мастерской с видом человека, открывшего счёт в банке и положившего туда десять тысяч долларов. А может так и надо – гвоздь к гвоздю, и счёт в банке. Но что говорить, спорить так, как это умеют делать евреи, могут только евреи. А спорят они везде – и  в мелочной лавке, и в кабинете министров. И везде последнее слово остаётся за ними. А почему? Да потому, что никто конкретно не вычислил, сколько должно быть гвоздей в подмётке башмака. Вот и спорят. И законов нет таких, чтобы точно что-либо обозначали. Так, ни то ни сё. Понравится человек – ему по одному закону воздадут, не понравится – по другому, а просили одного и того же – гвоздь забить. Одному добавили гвоздей, а другому сказали – не положено. Как не положено, когда вон тому добавили гвоздей? Создадут пару комиссий, заседания начнутся, к тому времени башмаки сотрутся и вопрос исчезнет сам собою. Это к тому, что спорить уметь надо. Привычка должна иметься и знания в любом деле.

 Боря не спорил. Он знал, с кем можно спорить, а с кем не стоит. Не стоит спорить с жизнью, она сама знает, куда движется. Он знал Тору, учил Талмуд и верил, что если следовать всему, что там написано, то бедному еврею и высунуться на улицу нельзя. Про еду и питьё уж и говорить не приходится. Такую еду, наверное, на той планете только и подавали, откуда первые евреи прибыли, а здесь и рыбы-то такой в реке не водится, чтобы её по закону скушать можно было бы. По сути, эта земная жизнь, если все шестьсот с лихвой статей из закона к ней применить, станет вне закона.

Такой незаконной жизнью и жил Боря «Фонарщик». И не только он. Смолоду он хотел жить по правилам, но у него никак не получалось. Думал, женится – и  всё станет на свои места. Жена дома будет готовить кошерную пищу, он будет почитать субботу и обретёт покой в своей душе. Не получилось. А не получилось у него жениться. На чужой жениться нельзя, а свои, еврейские женщины, высоко забрались. По редакциям журналов, газет, книги пишут, в парламентах заседают, а те, кто ещё умнее, у больших людей жёнами устроились и к сапожникам в гости они ни одной ногой не ходят. Обращался он и к шадхену, но тот предлагал таких непуганных местечковых красавиц, что уж лучше холостяком жить, чем всю оставшуюся жизнь ругаться с женой из-за каждой купленной на рынке курицы. Можно, конечно, было примкнуть к маскилям, жениться на чужой, но было жаль своих ещё не родившихся детей, которых никто не признает евреями, и потому они вырастут антисемитами и всегда будут ненавидеть своего родного, но неудачливого отца, который не смог продолжить счёт колену сынов Авраамовых. У последователей маскилей нет еврейского будущего. Нет надежды на отлёт на родину. Там только по матери принимают.

Еврейская женщина – кладезь, откуда  черпает силы для своего продолжения народ Израиля.  Ну а когда еврея не признают настоящим, он в отместку становится антисемитом. Недовольство это начинается ещё в отце. Как же так, потратил много сил, хотел продлить жизнь колена Израилева, а дети получились незаконнорожденными. Не хотели своих любящих, получайте чужих ненавидящих. Примеров тому множество, но евреи упрямы, даже в невыгодном для них деле. Можно, конечно, креститься – стать выкрестом, марраном, короче – свиньёй, по отношению к своему народу. Но ведь теперь не средние века. Сейчас никого этим не удивишь, да и никому это не нужно, будь ты хоть солнцепоклонником. Живёшь – живи. Но у евреев свои правила, от закона никуда.

И про обрезание Боря думал. Избранность – понятно, чтобы Господь народ свой узнал. Чушь какая-то. Господь про каждого человека знает всё, а тем более про самим собой избранный народ. Отрежь ты себе под корень всё своё мужество, в евреи всё равно не пробьёшься.  Еврей должен в голове свою избранность хранить, а не в штанах. Теперь все, кому не лень, обрезаются, и что теперь всех с собой на родную планету забирать? Тогда зачем улетать? От кого? Нет, ребята, что-то тут не так. Надо отделять зёрна от плевел, избранных от обрезанных. Видно, там, на той планете, так повелось, в гигиенических целях, может быть, привык народ к тому, а когда земные жители спросили, почему у конца одежды не хватает, ответили, что Господь так распорядился. Что ещё можно дикарям ответить?

Про антисемитизм тоже не всё ясно. Не одни же евреи семиты.  И не все евреи семиты. Хазары, так те по любому – тюрки. А арабов куда девать? Что, в  араба теперь и плюнуть нельзя? По этому поводу долго мучился Боря сомнениями. Они  стали его одолевать ещё в молодости, когда дружил с соседскими ребятами. Хотелось дружбы чистой, честной. Но не получалось. Еврейство мешало. Наука о нём. И пошёл тогда он к раввину и спросил того мудрого человека: «Ответь мне, равви, почему моя религия запрещает мне любить рядом живущих людей? Ведь это жестоко. Они не любят нас за то, что мы ненавидим их. Они хотят любить нас, но мы отвергаем эту любовь. Почему нам запретили любить себе подобных? Чем они провинились перед нами? Мы веками пожинаем плоды своей ненависти, но это не придало нам благоразумия по отношению к соседям нашим. Зачем наш Господь дал нам завет Синая? Скажи, равви, ведь гои такие же люди, как и мы? Ведь в книге Бытия говорится, что у людей не было другой матери, кроме нашей общей праматери Евы? Тогда почему мы люди, а они гои? Почему выходец из нашего народа – Христос, призывающий нас любить всех рядом живущих, зовётся нами нечистым. Он  пришёл со словами  вселенской любви к нам, евреям. В наш храм, в Иерусалим. Тогда ведь и христиан не было. И первые христиане – не кто иные, как евреи. Сколько мучеником за светлую веру Христову корнями из иудеев. Куда всё подевалось? Что движет нами и куда? Почему дети Авраама избраны для ненависти, и несут её всем и для себя?». Раввин покачал тогда головой и ответил: « Не знаю, сын мой. Мне не дано этого понять и никому не дано. Наша ненависть – наша   защита от других людей. Иначе мы растворимся в них и наш народ исчезнет. А Господь не может этого допустить и потому хранит нас заветом ненависти к ним -  гоям. Ни они, ни мы не виноваты в этом и никто не виноват. Не думай об этом, но закон блюди. И запомни, если еврей называет кого-то другом, из чужого народа, это будет дорогого стоить в будущем. Он не может назвать гоя братом, братьев у него достаточно. А вот если он тебе друг, значит, он похож на сосуд, из которого можно напиться, не боясь отравиться. Отравить еврея хочет каждый, и всё потому, что евреи сами не прочь отравиться, чтобы их потом долго-долго лечили и жалели. Есть друзья – дружи, но помни о своих братьях и борись за каждого из них, не жалея и не выбирая средств. Если друг стал на этом пути – не  жалей и его».

Сейчас, куда не сунься, говорят, мол, с вашим совковым прошлым этой жизни не понять. А чего тут понимать? Кто хочет – пусть  «совком» живёт, чего всех к себе равнять. Большевиками, значит, умные были, а «совками» все потом стали. А евреи кем стали? Не все же евреи большевиками были. Сочувствовали многие, но ведь никто тогда не думал, что Троцкий с Владимиром Ильичом такой зверинец в стране устроят. Евреи тоже разные бывают. Хазары – так  те своё ремесло сапожное бросили – молотки, гвозди, дратву, спустились с гор и все, как один, в комиссары подались. Потом долгое время страна при комиссарах жила, но без сапог. Хотели ещё кухарок к управлению государством привлечь, но в стране быстро закончились продукты и надобность в поварах  отпала сама собой. А хазары совсем малое отношение к евреям имеют, так, горцы дикие. У них давние счёты с хохлами и русскими. Те их каганат волжский, в древности, разорили, а эти им в отместку революцию устроили.  К ним караимы литовские присоединились, тоже с того же каганата выходцы. Иосиф Виссарионович тоже из тех же дикарей горских. А то гадают, кто он да как он. Сапожник он. Оттуда и любовь к сапогам. Во всём надобно разобраться. Зачем евреям революция, если они на этой земле жить не собираются? Хазары  не посвящены в эту тайну. Евреи, да не те. Они только религию приняли, а с Моисеем другой народ пришёл. Эта революция ещё так евреям аукнется, не приведи, Господь, дожить. Революционеры свободу обещают, которую никто и нигде не видел. Вот и идут за неё далёкую и милую повоевать. После кинутся – ни света, ни хлеба – одна  свобода, и опять к сохе припадут, до нового пришествия освободителей.

Освобождение придёт, когда поднимется Израиль над Землёй, и полетит к родине своих предков, и будет петь и танцевать на том корабле, и радость будет великая. Но радостна будет  дорога в космической дали, а там – как Господь пошлёт. Как встретят, как обнимут. Тысячи лет прошло, там, на той далёкой родине, тоже многое переменилось. Когда какая-то связь с той планетой оставалась, ну, записи секретные там или ещё что-то, общества создавались, которые ту тайну хранили. Масоны и прочие заведения из той великой тайны произошли, но ценности свои растеряли, понятие цели утратили, магией занялись, колдовством, а чудес воспроизвести не умеют, а кроме чуда ничем народ не удивишь. Маски на себя одевают, мол, тайну охраняем. Тайну не на лице, а в голове хранят. Но все, знающие её, исчезли, а наследники поистратили знание, измельчили. Шутовством промышляют, игра осталась, а правила забыли. Потерялись на планете люди, в пророках всё больше безумцы, ещё чаще мизантропы. И все тайну вселенной ищут, но от таких поисков кровавых мир только дальше от неё становится, как и от познания Космоса. Полететь, полетели, а чего искали – не  нашли. Потому, что не знают, что ищут.

Боря живёт в этой стране, и жить будет, ему здесь нравится. Братья Борины давно обживают землю обетованную. Как они там уживаются со своими толстыми жёнами, которые так и сыплют присловицами типа: «Шоб вы так жили». Привыкли семечки лузгать, да за соседями присматривать, чтобы закон не нарушали и света в субботу не зажигали. Про соседей мало что узнать можно, а вот свет – его  сразу видно. А там, в Израиле, говорят, если темно, свет сам зажигается, а светло – так  сразу гаснет, и судачить не про что. Зачем туда только ехали? Так в письмах и пишут. Боря тут подождёт. Прилетит корабль за евреями, если позовут – уедет  со всеми, а так отсюда никуда, но готовым к отъезду быть надо.

 Как-то в гости к его работникам-армянам приехали французы армянские. Какое уж промеж них родство – один  Господь разберёт. Пригласили Борю, как шефа, в гости. Ну там парле франсе, заговорили, короче. Понравился им «Фонарщик», на фонарь-то их не подсадишь, далеко больно живут и обманки у них другие, и всё остальное тоже. Обниматься к концу встречи начали. Приезжай, мол, к нам. Париж покажем. Думал, шутят, а они вскоре вызов прислали и денег на дорогу. Ну и поехал Боря – когда   ещё, на халяву, во Францию попадёшь? Встретили, как родного.  Соберут французов на уик-энд, Борю им показывают. Те все носатые, гудят в этот свой нос: «Се ля ви, шерше ля фам». Но на их «фам» у Бори никаких «шерше» не обозначилось. Кислые они какие-то, эти француженки. Нина Ивановна – это пирог с мёдом, а те тоже пирожки, но без начинки. Откровения в них нет, чтоб до беспамятства, всё как-то мимоходом, между прочим. А как же тогда бессмертие в любви? Погулял там Боря, посмотрел исторические места, памятные по книгам, и домой поехал. Сказал им на прощание: хорошо, мол, здесь у вас жить, но дружить и любить лучше у нас, дома.

 Домой через Москву летел. Задержался там на пару дней. Музеи посмотреть, в мавзолей сходить. Боже мой, каких там евреев только нет! Рыжие польские Иче – Майеры; шумные, как сто толкучек, одесские шарлатаны, в шарфах и бабочках на каждой сцене народ пытаются смешить; ашкеназийцы в науку двинули, сефарды золотишком и брильянтами промышляют, хазары – те  за всё берутся, куда позовут, но больше по сапогам мастера. Не Москва, а малая Иудея, а может, большая.

Все эти мысли рождались, конечно же, от одиночества. Но встретилась ему Нина Ивановна, и он оставил всякие мысли о женитьбе, стал просто счастливым человеком, который находил в объятиях женщины все ответы на вопросы, задаваемые ему жизнью. Мужчина всегда что-то ищет в женщине. Что-то родное – слово, движение и если находит, то сразу охладевает к предмету своих поисков. Женщина хочет как можно дольше сохранить свою тайну, но – какую  она не знает. Меняет внешность, привычки, лишь бы, лишь бы…, не узнали. Но узнают и бросают. Что узнают? А, Господь его знает. Любовь к женщине – это  не страсть объединения, а мечта, и пока она не исполнена, она есть, и исчезает, растворяется от прикосновения. Но сколько бы Боря не прикасался к своей мечте, она не исчезала, и он был счастлив рядом с ней. Не надо никогда добиваться от женщины откровения. Если красивая женщина, после тридцати лет, расскажет вам, без утайки, всю свою прошлую жизнь, останется только позавидовать жалкому скопцу, который никогда не прикасался к женскому телу. Так тебе и надо, зачем ворошить прошлое. Любишь – люби. Все желают любви и не спрашивают позволения ни в прошлом, ни в настоящем. В любви нужно забытьё всего и себя тоже. Не вымаливать любовь у прошлого, а жить в ней сейчас, сию минуту. Всё нужно делать вовремя и не сомневаться в сотворённом тобой, а не то быстро состаришься. Невежество – лучшее  состояние, которое есть на этом свете. Оно не требует усилий и всегда радостно, не понимая своих и чужих поступков в прошлом и грядущем.

Вот уже целую неделю он тосковал, не решаясь двинуться в объятия Нины Ивановны. Почему он её так называл? Да, именно так – Нина Ивановна, и никак иначе. Он называл её по имени отчеству, даже оставаясь с собою наедине, думая о ней, как всегда тепло и с лёгкой тоской. Она, его женщина, была слишком велика для такого короткого имени – Нина. Это имя никак не подходило для её фигуры, огромных зелёных глаз и волнующего своим запахом, пышного, цвета спелого каштана, мягкой волной плескающегося на плечах, волоса. Нет, она не была велика своим телом, она была велика своей красотой. Неземной красотой. Вы же все помните, что евреи неземные граждане. Так вот они понимают толк в неземной красоте. А те худосочные красавицы, что ходят на подиумах, они там для того и ходят, чтобы отвлечь людей от настоящей красоты. Женской  красоты на земле  мало. Вот для земного стада и придумали красоток, по размерам, весу и нужной улыбкой. Пусть пользуются. А неземная красота – для  неземных людей, понимающих это чудо. Прекрасное не рекламируют, такое видеть и узнавать надо. Боря знал, где живёт его красота, она жила в его душе образом Нины Ивановны. Вот и вся тайна. А тайн в мире много, но всегда одна твоя. Одна-единственная, которой  ты жив. А если нет у человека никакой своей тайны, красивой или не очень, тот человек в жизни прохожий, никем не замеченный. Любовь к женщине – одна из самых красивых тайн, достояние всей жизни, альфа и омега, с этой загадкой рождаешься и умираешь. Умирать Боре  было рано, и он всегда желал видеть свою женщину.

Что и говорить, когда тебе всего только чуть за пятьдесят и ты только начинаешь жить, освобождаясь от страстей, безрассудства, начинаешь видеть саму жизнь, идущую с тобою рядом, и всё меньше участвуешь в ней, понимаешь, что всё на свете просто и радостно, как первый крик младенца, а все последующие ненужности ты наживаешь себе сам, благодаря молодости и уже упомянутому её безрассудству, вот тут и хочется тебе найти основание для теперь уже спокойной жизни, точнее для её спокойного продолжения в созерцании человеческой суеты. Ибо сказано у Екклезиаста: суета сует, всё суета. Но суета суете рознь. Когда знаешь, зачем суетишься – то будет дело, а когда просто крутишься вокруг себя, да обсуждаешь чужие дела – это настоящая суета. Как говорится, ни себе, ни людям. Для продолжения своей будущей спокойной жизни Боря имел некоторые сбережения. Думаете в долларах? Кому они нужны будут эти зелёные бумажки, если вдруг, не дай Господь, не станет Америки? Америка в последнее время совсем сдурела, на всех кидается, а если кто-нибудь ей ответит тем же и она не сможет с этим сладить? Плакали ваши зелёные бумажки и вы вместе с ними. Нетленно только золото. Евреи всегда собирали золото. С ним можно хоть куда, хоть на другую планету. Они и прилетели сюда, чтобы золотишком разжиться. С собой малость прихватили, вдруг не та проба попадётся. Тельца золотого увидели – и  сразу поняли: есть  здесь то, чего все везде ищут. Тех, кто тельца изготовил, в расход пустили, а само изваяние на память себе оставили, чтобы не забыть с чем назад надо будет лететь. Но тут опять путаница возникает. Так подумать, где они в пустыне могли золото найти (хотя евреи  и это смогут),  значит, с собой привезли. Говорят из Египта вынесли.  Ну где вы видели, чтобы у рабов золотишко водилось? Хлеба кусок – и  то не всегда. Так что тельца они тоже с собой привезли. Про Египет это так, выдумка еврейская – следы запутать. Где это видано, чтобы в те века из рабства освобождали. Там, в Египте, тьмы народов бесследно сгинуло, никто и не считал. Рабство отменили, когда уже сами евреи рабовладельцами стали. А тогда об этом никто ещё и думать не мог, только подумай – самого  в рабство сдадут. Конечно, легенда о Египте хорошая, но ведь даже в чужую страну шпионов отправляют, им тоже легенду придумывают. Люди с другой планеты, кто в то время такому рассказу  поверит? А тут они рядом жили, в Египте рабами, сбежали, долго шли, притомились, даже кто-то и пожалеет, может быть. У евреев до сей поры лучшая в мире разведка, потому как умеют легенды сочинять. Вот и стали золото собирать, чтобы было с чем домой возвращаться. Теперь, если по правде сказать, никакой космический корабль то еврейское золото поднять не сможет. Но ничего, лишь бы нашлись свои, а там и с перевозкой своего добра что-нибудь придумается. Здесь, конечно же, не оставят. Столько мук претерпели из-за того, сколько веков нужду знали, копили, будет на что по возвращению погулять на той, своей настоящей родине. Только вот как ещё долго ждать пришествия своих спасителей или спасителя?

Приходил к евреям ещё один мессия. Сабатай Цеви. Много мороки в головы еврейские напустил. Многие поверили ему, всё бросали, к нему шли. Устали ждать. Он хотел объединить всех евреев, чтобы они стали народом, а не временными пришельцами, не считали бы себя гостями этой земли, но как это сделать, он не знал. Идею подал и ушёл. От него шабатеи остались. Что-то было в этом самом Цеви, раз последователи у него есть. Они и додумать должны, что же он такое знал, во что верил, почему люди к нему шли. Говорят, плохо кончил Сабатай. А где вы видели, чтобы пришедший с Господним благословением легко узнавался? Кто понял – тому благость, кто не понял – пусть так живёт, как мышь полевая. Человек должен тайну свою иметь, тогда за ним пойдут. Нет тайны, нет и движения. Движение – стремление к разгадке тайны. А мессия – это не тайна, это надежда, неземная надежда. И потому мессия не может быть земным человеком. А может быть, он будет и вовсе не человеком. Духом, ковчегом, космосом, чем-то уносящим к спасению.

Часто Боря задумывался, как прибудет корабль инопланетный, сколько радости произойдёт в народах (у одних, что улетят от опостылевшей жизни, у других, что избавятся от дармоедов), какие зазвучат приветственные песни, величающие память соотечественников, сохранивших в тягостной земной жизни свои законы и реликвии той жизни, от которой остался только песок пустыни, по чьему горячему серому пеплу и пришли странники с «с той стороны». Но являлись к нему и горькие мысли о том, какие страдания должен будет пережить народ, отправляясь в страну праотцов. Тяжкая маета этих сомнений жила в нём совсем не напрасно – знал свой народ, не знающий жалости к чужим мученикам, как равно и к своим бродягам, непосвящённым в тайну своего появления на Земле. Но в особицу боялся суеты посадки и отправления корабля. А как вдруг места не хватит на всех, пусть даже и посвящённых? В ход пойдёт золотой телец и его адепты соберут в заветный путь кого пожирнее, а худородных и нищих побросают на чужбине, наобещав кучу небылиц о скором возвращении, через пару тысяч лет. Так уже было при отправке народа в безопасные места, когда ненависть к евреям, в некоторых странах превращалась в смерть. И отправятся званные, за деньги, на родину, а избранные продолжат свой тягостный земной путь. И потому не доверял он народу, искушённому в собирании благ земных и желающих переместить эти богатства, вместе с собою, в Космос. Башмаки тачать достойное занятие, но многих капиталов с этих трудов не соберёшь, курочка, конечно, по зёрнышку клюёт, только не все ядрышки золотые и плевел много попадается.  Тут ещё реформы, инфляция, налоги и женщины – все охочи отнять заработанное. И придумал Боря затею – самому  создать корабль межпланетный, небольшой, для себя, а может и Нину Ивановну удастся с собой забрать, если согласится она покинуть своих родичей, работу, страну, Землю. Согласится, коли комфортом её взгляд и тело в том полёте ублажить. Женщины ради минуты восторга на всё готовы. Эта мысль явилась ему среди ночи озарением дальнейшей жизни, и ушли его сомнения относительно нехватки места на межпланетном лайнере. Каков он будет? Не меньше Ноева ковчега. Тварей по паре брать с собой не будут, а вот людей, кому повезёт, того и повезут. А ему не нужно будет бояться соперничества, заведёт свой двигатель и по следу, а может, лучше прицепом к тому кораблю, никто и не заметит, как он прилепится к хвосту, надо только основательно разработать систему сцепки конструкций, клей особый изобрести, чтобы намертво соединял.

Но, размышляя над своим изобретением, он случайно придумал совершенно иной выход из мучающей его голову проблемы. Неловкими руками очерчивая контуры будущего корабля, он замер от сознания, что такие нечеловеческие формы изображений уже виделись ему в книгах и учебниках и, покопавшись на полках своей библиотеки, нашёл таки рисунки советского космического корабля «Восток», подозрительно похожих на схему его работ в этом направлении. К чему тратить Богом данный талант и творческие силы, если такие летательные аппараты уже созданы? Нужно украсть идею, а ещё лучше саму конструкцию, и Боря для осуществления этой задачи махнул прямо на Байконур.

На обширной площади космодрома стояла степная, июльская жара и царила жуткая неразбериха. Шла делёжка гордости и имущества отечественной науки. Гордость унаследовали учёные, создавшие технику и осуществившие её прорыв в космические дали, а имущество едва не стало яблоком раздора между братскими народами, небольшую часть которого уже успели растащить мелкие ремесленники, сподобив космические детали под бытовые приборы, но очень скоро все поняли, что основная доля оборудования способна жить только в Космосе и никак не годится для домашнего обихода. Но сам размах огромной площадки космического строительства притягивал алчные взоры властных авантюристов, не желающих понять своим приземлённым разумом, что на необозримой высоте, широте и глубине космического пространства им нечем поживиться. Но заслуга учёных, которые сумели отдалить космическую науку и её изобретения от пользы таковой на Земле на долгие годы, вскоре была признана всеми и даже доказана бессмысленностью применения горючего космических двигателей для разжигания примусов (в степи возможно и такое соседство эпох), от такого возгорания весь дом, а то и аул неизбежно удалялись в космос; прекращены попытки угона кораблей с их, нынче вынужденной, стоянки, и всё хозяйство, безнадёжно опередившее, по своим технологическим свойствам, земную вялотекущую жизнь, было возвращено в лоно его породившей, науки. Но многие детали, а то и целые ступени кораблей уже не годились для полётов в Космос новой перестроечной мысли, считались устаревшими и громоздились на продуваемой степными ветрами  территории космодрома, ожидая своей отправки на утилизацию. Этим воспользовались мелкие и крупные разбойники, вагонами и мешками вытаскивая цветной металл в соседние страны и в ближайшие пункты приёма цветного лома.

 На эту делёжку качественного, но ненужного государству металла, в самый раз угодил и Боря-фонарщик. После деловых переговоров и застольных бесед с руководителями подпольных распродаж космического имущества и простыми воришками цветного металла, внимание сапожного мастера привлёк почти нетронутый временем и любителями умыкнуть забытые государством вещи, двухместный спускаемый аппарат, когда-то доставивший из приделов бездушного Космоса живых людей в среду их существования. Боря был восхищён научной мыслью, создавшей такую компактную, непроницаемую и уютную кабину для транспортировки людей из глубин околоземной орбиты. Если можно, при помощи этого контейнера доставить сюда, на матушку Землю, отлетавших своё время космонавтов, то наверняка, коли захочешь, есть вариант удалиться обратно в безвоздушное пространство. Боря некоторое время поработал в направлении подтверждения результатов своего интуитивного мышления, собирал научные конференции в соседней с космодромом пивной, где щедро оплачивал полёт творческой мысли пенным напитком, скрывая, конечно, истинные причины своего любопытства в этой области. Каждый гражданин волен интересоваться достижениями отечественной науки и иметь возможность приобрести результаты этих изобретений. Главное, чтобы научное достижение оправдывало цель поисков гражданина. Каким образом это произойдёт – его дело. Не пойман – не вор. Золотая пословица, и готовилась она в давние времена именитыми расхитителями общественного добра. За своё всегда поймают, побьют, руки отрубят. За всеобщее редко кого ловят, воруют все, а всех не поймаешь, потому и воров нет.

 Короче, долго ли, коротко, но договорились. С ценой – первоочерёдно, научные позиции после долгих дебатов сблизились в желаемом направлении, и за транспортом дело не стало, заработать каждый желает, кто не боится, тот и живёт. И откочевал спускаемый аппарат прямо из космических далей, через казахские степи, на скромную Борину дачу, что находится в трёх верстах от родного города и очень далеко от Байконура,  благополучно там приземлился, заменив кое-какие строения на участке, а главное, заполнив душу «Фонарщика» покоем и уверенностью в будущем. Без трудностей не обошлось. Народ повсеместно живёт завидущий, вопросы посыпались, откуда и зачем? Но тут надо всегда вопросом на вопрос отвечать. А откуда у вас, например, на ваших шести сотках купейные вагоны от железнодорожных составов стоят, а путей, сквозных, по данной территории не проложено, а у меня с неба упало и стоит, Божий дар, можно сказать, а зачем тот подарок – у  Господа и спросите, как соберётесь к его престолу, только там за свои грехи не хватит времени оправдаться и чужое имущество там не делят, да и своё уже ни к чему. Как говорится – каждому  своё. Трудно было, но достали, приземлили, обиходили, где надо – соврали, кого хотели – обругали,  и затихло. Стоит чудо научной мысли на даче у сапожника и пусть – лишь бы не воняло. От дождя, солнца и от досужих глаз рачительный хозяин прикрыл свой космический контейнер железною крышей, от земли фундамент под него подогнал. Вырос из всего этого дом, но не для жилья, для души, полёта её в неведомую радость родины.

Иногда, выпив алкоголя больше, чем положено еврею (кругом враги и пить нужно осторожно, но и нормы пития никто не оставлял в памяти), Боря начинал говорить непонятные слова, о других мирах и пространствах, где царит справедливость и живут красивые люди, и что скоро он тоже отправится туда, для этого у него кое-что есть и он может показать желающим это чудо, которое он сам придумал и нашёл. Но никогда никому, слава Богу, не удалось показать машину, ждущую своего времени – нужно  было далеко идти и никто не желал видеть приобретённую вещь, стоящую на пути к справедливости, когда на столе стояли водка и закуска, с помощью которых можно посетить любой мир, совместимый с желаниями и количеством выпитого, близкий и реальный, где на время можно стать главой в своём доме, покричать на жену и непослушных детей (с пьяным не решатся связываться) и потом уснуть одному, на широком диване, наполовину раздетым и проснуться, ничего не вспомнив из вчерашних похождений и разговоров, но с чувством глубокого удовлетворения ощутить, с каким уважением вам под голову подложена подушка, прямо к дивану приставлен тазик для возможного извержения из натруженного желудка вчерашних закусок, и большая кружка кислого морса ждёт вашего благополучного возвращения к семейному быту, из которого вы вчера изволили удалиться, вместе с Бориным кораблём, в мир справедливости. Из всего, произошедшего вчера, вспоминалась только непознанная Борина тайна, обширная, неохватная похмельным умом, но уже привычная своей недосягаемостью, как и все еврейские загадки, где дело не идёт дальше намёков на обладание имуществом, способным восстановить ваше присутствие в мире справедливости.

 Никто уже давно не верил в такой идеал, теперь уже стало известно, что все эти перестройки лишь перешагивание еврейских банкиров с правой ноги на левую. Надоел развитой социализм, шагнём в демократию, застоится нога в народовластии, занемеет, мурашами станет обрастать, что вверх по ней начинают ползти – к  поживе, тут надобно размяться и широко шагнуть в тиранию, тряхнёт, конечно, сильно, зашумит вокруг глас народный, но избранный сатрап всех успокоит, кого навсегда, а кому кусок большой и сладкий в рот сунет,  чтобы прожевать долго не смог, а как проглотит – по  стране уже тишь да гладь и кричать не о чем. А все пусть думают – теперь наша власть, сами своим умом жить будем. Сами по себе только те, что без ума живут, да птицы небесные, их Господь окормляет, все остальные для кого-то живут, а не знают того, им же и лучше, пусть играют в революции, перестройки, коммунизм и демократию. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не выросло во врага отцовского. Но в период весеннее-осеннего обострения шизофрении или в начале глубокого запоя, может показаться, что сама идея справедливости достижима на отдельном пространстве, которым является твоя личность и вы смело начинаете продвигаться к цели, чему способствует пассионарный взрыв общества, окружающего вас в это торжественное время, одаряющего вас глубокой верой в светлое будущее избранного вами пути. Но по дороге к цели встречается совсем немного соратников, больше сочувствующих и собутыльников, они отвлекают от выбранного  направления, путают карты, пугают неискренностью поддержки ваших чувственных стремлений, безверием разрушают уверенность и скоро приходит понимание, что там, где живут люди, справедливость невозможна. Вы удаляетесь в клинику, где с помощью лекарств, изобретённых зловредными гонителями свободы и равенства совместно с освободителями, еще до начала узнавания этих томительно-сладких понятий, чтобы разбойная воля не хлестанула через край и не выплеснула из чаши бытия и тех и других, восстанавливаете свой образ законопослушного человека в обществе, которое всегда радо вашему возвращению к обыденности.

 Мечты о разгадке тайны всегда обходятся очень дорого, и число желающих дознаться к ясности предмета разговора сокращалось от начала Бориных намёков о мире справедливости и до последнего стакана  и сводилось к единичному участию в проникновении владельца глубины таинственного мира в свою же нераскрытую тайну. Это состояние замечалось в грусти больших глаз «Фонарщика», усиливающейся к окончанию застолья кумачовым цветом, цветом свободы всех угнетённых народов. А так как все люди на земле живут в рабстве своих желаний, то Боря, вполне справедливо, оставлял за собой право одному знать выход из этого состояния.

То, что его возьмут в тот исторический полёт, Боря не сомневался: столько трудов положено, деньги выплачены, как-нибудь договорится и с инопланетными летчиками. Небось, тоже отдохнуть и выпить любят. Приварят его конструкцию к хвосту корабля – и  полетели. Клей хороший есть, на подошву башмаков мажешь и навечно к асфальту пристывают. Сам изобрёл. Месяца два мудрил, всё смешивал, взвешивал, замерял, проверял. На последнюю пробу армянам подкинул малость своей продукции, так пришлось ботинки от рук сначала отрезать, а уже оставшуюся часть подмётки оставить и ждать пока сама отпадёт. Эта находка на случай, если без шума приклеиться попросят, а так сваркой, вжик, и полетели. Им, поди, тоже наши технологии не вредно знать, и польза от Бориной сообразительности будет, может, ещё и продать удастся, по прибытию во внеземную цивилизацию, этот коробок. Ладно, по приезду видно будет, а договориться он сумеет, ладятся же у него отношения с налоговой инспекцией и другими органами, а там такие удавы сидят, глянут на тебя – жить не хочется, а всё потому, что людям кушать хочется, отдай лишнее – и  они людьми станут, головы змеиные спрячут,  найдут лазейку в параграфах своих законов и туда тебя проведут. Подход нужен к человеку, участие в нём, а после он твой: аппарат куда надо приварит, а нет, на себе в Космос унесёт, потому что человек ты хороший.

Посещали хозяина космического чуда и сомнения, но вскоре, особенно после изобретения суперклея, отдалились, как отделяется спускаемый аппарат от космического корабля и опускается на родную землю, а вся остальная махина сгорает в чужедальнем Космосе, как неопровержимое доказательство зрелости человеческой мысли. А Боря – он  на Земле не пропал и в Космосе не потеряется потому, как наперёд думать умеет,  может будущее вычислить и знает, как в нём укрепиться.

Боря «Фонарщик» всегда был философом. Непризнанным. Непризнанность – это  свобода: думай, о чём хочешь. Признают учёным философом, будешь думать, чего подскажут те, кто тебя признают таковым. Напишите толстые тома книг, которые никто никогда не прочтёт, попадёте своим именем в энциклопедический словарь или своим телом в тюрьму.  Власть меняется – и  потому у неё бывает разное признание и призвание. Сам Боря никому свои мысли не доверял, так. обронит пару мудрых фраз, вроде: «Всё течёт и всё из меня» – пусть думают, что он хотел сказать. Он и сейчас никому не доверяет своих мыслей, потому и живой.

 Евреи живут долго, если не болтают много. Раньше ещё дольше жили. Но обрели болезни новой земли и стали быстро стариться. Новые болезни они лечить не умели, а когда научились, было уже поздно. Прилетели они на землю вечными, но условия новой жизни сделали их смертными. Но всё равно евреи лучшие лекари, запасы их памяти в медицине велики, но секрет вечной жизни утерян. По легенде люди по тысяче лет жили. Но то по легенде. Ту легенду евреи в земле ханаанской отрыли и сделали своею. Кощунство, но думать по своему никому не запретишь. Ну, не верится ему, что его собратья земные жители. Непохожи они на землян. Всё особняком, всё с оглядкой. Значит, есть куда оглянуться. На звёзды, например, пусть далёкие, но зовущие, родные. Но рассказать про все, о чём ты думаешь, нельзя. К своим диссидентам евреи ещё хуже относятся, чем к антисемитам. От чужого можно отмахнуться, что он может понимать, этот язычник. А своего могут так заткнуть, что после говори не говори, никто слушать не будет. Барух Эспиноза тому пример. Учи, воспитывай свой народ, если сам что-то хорошее знаешь, а ругать все горазды. «Преследование евреев бессмысленно, оно только укрепляет их в своём заблуждении», – эти слова ему, Эспинозе, и не простили, самого «заблуждения». Сказал бы «укрепляет их в своей правоте», тогда другое дело, не был бы отлучён от своего народа. А отлучили его от народа, чтобы скрыть его слова от чужих ушей, а пуще того от еврейских.

 Зигмунд Фрейд – совсем другое дело. Знаменит. Увлёкся психоанализом человека настолько, что решил: женщина стала хранительницей огня в домашнем очаге потому, что не могла по своим физиологическим особенностям потушить своей собственной струёй этот самый, охраняемый ею огонь. А мужики все только и ищут, где бы на огонь помочиться. Потому на них надёжи мало. Такое не каждому в голову взбредёт. От психоанализа в психушку дорога недлинная. Зато это мнение подтверждает закон о женском первоначале у любого народа. Фрейд  посвящён был в тайну. Скажете, посвящённому еврею совсем не надобно анализом человеческой психики заниматься. Пусть как хотят, так и живут. Всё равно не век с ними тут проживать. А зачем тогда прилетали? Местное население изучать.  В этом и была цель экспедиции. Когда экспедиция закончится, никто не знает, но дело делать нужно. Там ведь, по прилету, спросят, чем вы там тысячи лет занимались? Анализы проводили у землян.  У всякого человека свои анализы. Иные говорят одно, думают другое, делают третье. В какие же мельпомены записать все их выкрутасы?  На месте весь банк данных и оформят, куда надо всех запишут.

 Нынче фарисеи о себе стали много думать, о славе своей. Забыли, что и ты, и слава твоя, и слова твои – народу принадлежат. Всё остальное – от  лукавого. Прославляй свой народ, тогда и слава и почёт тебе будут. Если ты принадлежишь своему народу, то его слава твоей будет. Ходи по всей земле, странствуй, смотри, но не забывай, куда тебе придти надо и зачем. Думай про себя, что тебе вздумается, но говори о своих только хорошее. И это такое поведение не только евреев касается.

Вся философия у Бориса началась с самого слова «еврей». Евреи – это люди, пришедшие «с той стороны». С какой стороны они пришли? Сторон у света много. Пришли вдруг, и стали здесь жить. И здесь, и там, и везде. Но помнят только Израиль.  И день свой каждый еврей в любой стране начинает со слов: «Помню Тебя, Израиль».  А сами откуда? Из Египта, мол, и всё тут. В том Египте столько наций и народов растворилось, исчезло, где вы видели, чтобы из рабства просто так отпускали? Вот так «с той стороны» у Бори всё и началось. И в какую часть света он со всем этим придёт, пока и сам не знал. Надо бы у Нины Ивановны спросить, что она об этом всём думает. Она хоть и женщина, но знает много. Не еврейка, нет, но кто знает, евреи много семени разбросали по свету, многие люди и знать не знают, чьих кровей будут.

У Нины Ивановны в глазах такая глубина, какая может быть только у матери всех людей, пережившей все их муки, в этой их жизни на этой земле. Было что-то в этих глазах родное, зовущее, как свет той далёкой еврейской звезды.