САМЫЙ ЗАСТЕНЧИВЫЙ, ОБАЯТЕЛЬНЫЙ И ПРИВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ

Владимир Бушин

Владимир Сергеевич Бушин - родился 24 января 1924 года в рабочем поселке Глухово Московской области. Мать в молодости - работница на ткацкой фабрике Арсения Морозова, позже - медицинская сестра. Отец после окончания реального училища поступил в Алексеевское офицерское училище и окончил его в 1916 году. В Октябрьскую революцию, как и тысячи русских офицеров, встал на сторону народа. Позже - член коммунистической партии.
Лучшую пору детства будущий писатель провел в доме деда - хлебопашца, плотника, солдата японской войны, беспартийного председателя колхоза им. Марата в деревне Рыльское Тульской области на Непрядве, в двенадцати верстах от Куликова поля.
Школу окончил в Москве за несколько дней до Великой Отечественной войны. С осени 1942 года на фронте. В составе 50-й армии прошел боевой путь от Калуги до Кенигсберга. Потом - Маньчжурия, война с Японией - дедовская стезя. На фронте вступил в партию, публиковал свои стихи в армейской газете «Разгром врага». После возвращения с войны окончил Литературный институт им. Горького и Московский юридический (экстерном). Печататься начал на фронте. Опубликовал несколько книг прозы, публицистики и поэзии: «Эоловы арфы», «Колокола громкого боя», «Его назовут Генералом», «Клеветники России», «Победители и лжецы», «В прекрасном и яростном мире», «Окаянные годы»...
Учился в аспирантуре, работал в «Литературной газете», в газете «Литература и жизнь» (ныне «Литературная Россия»), на радио, в журналах «Молодая гвардия», «Дружба народов». В годы застоя был в течение нескольких лет «отлучен» от литературы. Сегодня Владимир Бушин - один из самых интересных публицистов, представляющих патриотическую оппозицию.
Награжден орденами Отечественной войны, «Защитнику Советов», медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За победу над Японией», «За взятие Кенигсберга» и другими.

Вы немало помаятесь

от презренья молвы,

и ещё вы покаятесь

в том, что каялись вы...

Е.Евтушенко

Пять потрясений  

В эти дни произошли пять событий поистине тектонического значения. Не заметили? Ну, как же! Во-первых, великий реформатор Анатолий Чубайс в связи в 55-летием  награждён орденом «За заслуги перед Отечеством». Дата не юбилейная, но президенту невтерпёж, да и кто знает, что будет к 60-летию! Эта государственная акция вызвала всеобщее ликование. Кто бы сомневался в его заслугах! Даже патриарх прервал на тридцать минут свои неусыпные молитвы о спасении родины и отстукал  поздравительную телеграмму: «Уж так вы потрудились, Анатолий Борисович! Уж так, поди, утомились!.. Да пошлёт вам Господь долгие лета на благо нанодемократии...» А на Саяно-Шушенской ГЭС, говорят, все вышли на митинг с плакатом «Чубайс – лучший друг энергетиков. Ни дня ему, ни покрышки!»

Второе тектоническое событие. В связи с 75-летием Ильи Глазунова в Манеже открылась его выставка. О ней  в статье «Могучий Глазунов» уже писал в «Завтра» могучий Александр Проханов. А есть еще не так давно вышедшее фундаментальное сочинение Валентина Новикова «Илья Глазунов. Русский гений». Да и у меня была в прошлом году статья о нём - «Гений с медалью». Так что, пожалуй, больше об этом событии можно не распространяться.

В-третьих, кажется, в связи с 60-летием, Сергей Миронов, председатель Совета Федерации, отхватил Шолоховскую премию... Позвольте, почему «отхватил»? Ничего подобного! Под медовые  речи о его великих достоинствах государственного мужа ему  любезно вручили эту премию – диплом, нагрудный знак и 25 тысяч рублей, как ранее  вручили дипломы почётного доктора неизвестных наук 12 университетов страны, включая Бурятский. Теперь народ спокоен: эти 25 тысяч помогут Сергею Михайловичу выжить в тяжелую пору кризиса.

Четвертое событие. Никита Михалков, уверенный, что его вся Европа и Африка любят, и он отхватит ещё один приз, поехал на  Каннский фестиваль, повёз свой новый сучий фильм о Великой Отечественной войне «Утомлённые солнцем-2». Как же! Ведь получил какой-то призок даже за менее сучий фильм «Утомленные-1», в котором Сталина вовсе и не было, а тут...

Помните, как телевизионные психопаты испекли огромный торт в виде Ленина, лежащего в гробу, и всей шакальей стаей сластён-трупоедов набросились пожирать его. Маэстро Михалков - своё-то он редко придумывает -  подхватил и продолжил тему торта в применении уже не к Ленину, а к Сталину. Однако, приехав в Канны,  маэстро обнаружил, что его уже никто не любит и сразу запел знакомую  серенаду о том, что главное не призы, а участие.

Не соображает, что антисоветчики в Европе уже никому не нужны.  Зачем они, когда во главе страны стоят самые лютейшие из них. Мало того, что всеми средствами душат народ, но ещё и не скрывают своего людоедского злорадства. Вот один недавно поехал в Америку, заманили его туда «ножками Буша». Рад, ликует, пузыри пускает. Ну, теперь свои птицефабрики, проклятое наследие советского прошлого, окончательно добьём! Но кто-то ему там подарил советский плакат 1921 года. На нем девиз «От тьмы к свету!» А он там разглядел ещё «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вот они происки империализма! Хотели, чтобы он этот призыв привез в Россию и был бы разоблачен Жириновским как агент Коминтерна. И что же? Умный-то просто промолчал бы, сделал бы вид, что не заметил подвоха. Но этот мыслитель михалковского плинтуса разве может сообразить! Я, говорит, терпеть не могу Маркса, Энгельса и этот их девиз. Конечно, ему по нутру другое: «Кровососы всех стран, соединяйтесь!» Для этого и прикатил в Америку в сопровождении Вексельберга, человека, как нам было объявлено, с немецкой фамилией...

А Михалков-то, говорят, не получив приз, от огорчения обратно до Москвы пешком шёл, как самый  несчастный беспризорник фестиваля. А явившись в Москву, тотчас помчался на Русский собор и там громыхнул речь против сучьей культуры вообще и против сучьего кино в частности. В частности Михалков сказал: «В мире существует 99 процентов добра, и лишь один процент зла, но оно очень хорошо организовано». Да, и только этот один процент и мог  не дать ему приз.

Застенчивый получил премию

Всё это глубоко знаменательно для наших дней. Однако я  буду обстоятельно говорить лишь о пятом тектоническом событии...

Наконец-то! Слава Богу! Как гора с плеч!  Сколько можно было тянуть! Он, как сказано в майском номере «Совсекретно», «давно живёт по преимуществу в Америке и видимо, чувствует себя там  больше дома, чем в России». Да,

В штате Оклахома

Поэт давно как дома.

А он ведь больше, чем поэт.

И в Оклахоме равных  нет.    

Увы, в далёкой Оклахоме. Однако ко дню рождения он обязательно приезжает в Москву и  устраивает вечер в Политехническом. Должно быть, в надежде, что уж на этот раз заметят и не обойдут, и всё будет тип-топ. Но -  мимо да мимо, мимо да мимо. Ведь и первой его жене Ахмадулиной отвалили премию, и старому другу Аксенову незадолго до смерти отсчитали, и последняя жена Маша получила своё в Оклахоме... А ему всё - фиг с маслом!

   Неужели до сих пор не поняли, читатель, о ком и о чем завёл я речь? Да о Евтушенко же Ев-гении и о премии в 5 миллионов рублей, наконец-то, к 75-летию недавно  полученной им. Столь долгая волокита, скорее всего, объясняется собственным признанием поэта: «Я, как ни странно, Наташа, застенчивый человек. Лишь рюмка вина помогает мне преодолевать эту застенчивость». А ведь застенчивость – родная сестра скромности и робости,  стыдливости и стеснительности. Вот какой благоуханный букет. Какие же тут премии!  Я думаю, что многие не поверят, что поэт сам сказал о своей застенчивости. Вспомнят хотя бы о том, что за всю русскую историю только он да Солженицын  обрели роскошные поместья по обе стороны океана. И это застенчивость?.. Поэтому указываю источник: Наталья  Дардыкина. Интервью «Летающий Ев-гений». МК, 17 июля 2008, с.10.

Титан фаллической поэзии

Эта Дардыкина и есть та Наташа, его ровесница из «Московского комсомольца», которой поэт и сделал  потрясающее признание о своей застенчивости. У него едва ли не во всех газетах есть пламенные почитательницы-сверстницы: вот в МК эта Дардыкина, в «Комсомолке» - Ольга Кучкина, в «Новых Известиях» - Юлия Немцова, в «Новой газете» - неужели не Юлия Латынина?... И когда он является  из своей Оклахомы, этот рой так и набрасываются на него. И о чем только ни расспрашивают, что только ни выпытывают!

- Как детишки Женечка да Митенька?

- Прекрасно! Уже меня переросли и оба стихи пишут.

Это очень интересно. У гениального Пушкина было четверо детей, и ни один не стал писателем; у гениального Толстого – восемь, и тоже ни один не стал писателем. А у не очень гениального Сергея Михалкова – только двое, и оба получили по наследству великий художественный дар; у не совсем  гениального Евтушенко тоже только двое, и тоже уже тянутся к наследству. В чём дело? Загадка...

Почему-то интервьюерши не спрашивают, а где третий - усыновленный Петя, с которым Евтушенко так носился, таскал по своим вечерам, сажал  рядом, куда он девался, пишет ли тоже стихи или ему не до этого?

- А как твоя жена Маша? Пишешь ли ты ей стихи?

- Маша на тридцать лет моложе меня. Конечно, я пишу ей стихи. Вот, могу почитать. Оцените полёт духа. Но рядом напечатайте и стихи, посвященные первой жене – Ахмадулиной, которая на тридцать лет старше Маши..

Он читает, а газета  потом печатает то и другое:

Я люблю тебя больше природы,

Ибо ты...

Дардыкина уже ликует: настоящая поэзия не может без «ибаты»?! Женя, ты гений фаллической поэзии!

Ибо ты  как природа сама...

Ну, это несколько странно для гения. Когда Николай Тихонов писал

Ты мне нравишься больше собаки,   

Но собаку я больше люблю.

Разделять ты привыкла со всяким

Своё время и душу свою...

Тут всё  обоснованно и понятно. А у нашего гения? Он считает нужным обосновать и доказать свою любовь логично - «ибо» (хотя прав был Горький: «Любовь, как солнце на небе, – неизвестно на чём держится»), но логики-то нет. Всем известно, что любая женщина, любой мужчина это часть природы, даже, если угодно, её венец. Вот  и надо бы написать примерно так:

Пусть узнают все в мире народы -

Я и в 75 - жеребец. 

Я люблю тебя больше природы,

Ибо ты – её перл и венец!    

А он закончил  так:

Я люблю тебя больше свободы.

Без тебя и свобода – тюрьма.

Это лицемерно: чего ж, спрашивается, ты так часто и добровольно оставляешь жену и мчишься за океан – прямо в российскую тюрягу. Дардыкиной эти строки без «иботы» едва ли понравились, но она тотчас нашла другой  повод для восторга.

Матвиенко -Тимошенко - Евтушенко

- Как любишь ты, Женя, предстать перед публикой  в рубашке неимоверно цвета!

О да, страсть к рубашечкам, брючкам, кепочкам и вообще к переодеваниям у него невероятная. Тут сразу всплывают в памяти только три всем известных великих  имени: губернатор Матвиенко, бывший украинский  премьер Тимошенко и вот между ними оклахомский поэт Евтушенко. Но он всё же кое в чем отличен от дам-соперниц. Те, согласитесь, одеваются и несколько раз на дню переодеваются, вероятно, и раздеваются со вкусом, а этот  каждый раз - как петрушка, а уж раздевается  на публике так, что не приведи Господи видеть. Вот его цветная фотография в «Комсомолке» три года тому назад, когда он, как обычно, примчался в Москву на свой день рождения. Стоит в костюме с букетом в руке: весь в полосочку, в клеточку, в крапинку, одна пола пиджака белая, другая голубая, одна штанина розовая, другая... И ведь так с юных лет! Уже тогда Твардовский ему однажды сказал:  «Ты не поэт, а циркач!» Проморгал.

И потом. Морально-политическое переодевание дамы совершили только один раз: были комсомолками – стали антисоветчицами. А он, кроме этого, сколько?.. Считать вам не пересчитать.

  - У тебя в Переделкино, продолжает изливать восторг Дардыкина, - совершенно великолепная пристройка к дому (уж о самом доме она и не говорит) из светлых брёвен – роскошная кухня, где сотворяется не еда, а, кажется, какой-то  особенный образ жизнелюбия.

Да, он пылко, но застенчиво любит эту новую жизнь в новой России.  Вот издал  роскошную, как кухня на даче, книгу, на красной обложке которой золотом - «Ев-гений». Разве это можно было при проклятой советской власти.

Юлия Немцова, увидев  эту книгу, призналась в «Новых       Известиях»»: «Сразу вспомнились строки

Ты - Евгений, я - Евгений.

Ты - не гений, я - не гений...

И дальше». А дальше не так роскошно, как кухня. И мы не будем цитировать. А дадим свой вариант окончания:

Ты - поэт и я – поэт.

Но тебе подобных нет.

   И в самом деле нет, с какого конца ни подойти. Даже если с такого, вроде бы пустячного, как помянутая страсть к переодеваниям.   

Любимец Кремля

А премий-то всяких у него, как по осени в урожайный год солёных   огурцов в бочке, но уж очень хотелось ему получить ещё и от новой власти из рук президента Медведева. Четыре года тому назад тоже в день рождения поговорил он об этом с корреспондентом МК, на сей раз это не Дардыкина:

- Евгений Александрович, в этом году на вас обрушилось сразу несколько премий...

- Да. Но все они из-за границы, не из России. При всём их обилии я даже не выдвигался ни на одну...

Слышите, какая обида в словах великого поэта? А ведь  Советская власть дала ему немало орденов и премий – Трудового Красного знамени, Знак почёта, Дружбы народов, Государственную премию... И уж как его пестовали наши самые высокие руководители! Он рассказывает, что запросто звонил Брежневу, тот – ему,  захаживал  и к Андропову, тот дал свой  личный телефон... Уж не говорю о том, что поэт писал доносительского колоритца письма членам Политбюро, секретарям ЦК, министрам – Суслову, Ильичеву, Мелентьеву... И вот при всём этом жаждет он получить еще что-нибудь и антисоветское.

Правда, некоторые его звоночки и письмишки  «наверх» более чем удивительны. Вот однажды было назначено его выступление в Мэдисон-Сквер-Гарден, «собрались 15 тысяч» любителей его поэзии, говорит. Но - «меня заставили подписать письмо, в котором я отказываюсь от этого вечера, потому что болен». Да кто ж тебя, такого знаменитого и беспартийного, мог заставить? Вот, допустим, члена партии Николая Губенко фракция КПРФ в Думе во главе с тов. Зюгановым хотела заставить за здорово живешь уйти  с поста председателя Комитета по культуре, столь трудно завоеванного, а он, естественно, отказался,  сочтя это решение, мягко выражаясь, антипартийной дурью, и ему за это даже не выговор влепили, а исключили из партии, т.е. приговорили  к высшей мере, расстреляли как коммуниста. А тут? И кто заставлял-то? Кто руки ломал или раскалённый шомпол загонял в задний проход? Неужели старик Федин? Неизвестно. А уж прошло с тех пор лет тридцать-сорок. Можно бы и назвать.

Ну, хорошо, допустим, с помощью  солженицынского раскалённого шомпола всё-таки заставили. Кто устоит против шомпола! Но что дальше? А дальше поэт, видимо, сразу после подписания рескрипта об отречении  прямо из ресторана ЦДЛ звякнул  Брежневу и пожаловался и  припугнул: «Если вечер сорвётся, это подорвёт престиж страны». Через полчаса Брежнев звонит в ресторан ЦДЛ: «Нельзя ли к телефону беспартийного большевика Женю Евтушенко?» Тот поднимается из-за столика подходит и слышит: «Всё в порядке. Мы устранили бюрократические недоразумения. Счастливого пути!» А кто бюрократ? Какие недоразумения – рескрипт? Странно. Подписал же...

И тут самое интересное. Неужели Брежнев не спросил: «А зачем же вы, твердокаменный, подписывали бумагу с отказом?» Нет, Евтушенко сам его спросил: «А вы ничего не хотите мне пожелать?» Ему, видите ли, хочется пожелание генсека. Но тот ведь уже пожелал счастливого пути. Поэту одного пожелания мало, хочет ещё. И вот он уверяет, что Брежнев сказал: «Оставайтесь самим собой». То есть каким «собой» – подписал отказ на уровне СП, а потом жалуешься на уровне ЦК самому генсеку? Увы, это пожелание Брежнева сбылось: таким Евтушенко и был и остался на  всю жизнь. Да, на всю! 

Кто циник?

Ещё до эпизода с Брежневым, в 1963 году поэт опубликовал во французском журнале «Экспресс» сочинение в прозе - «Автобиография рано созревшего человека». Заметьте: созревшего. А было ему тридцать годков.

Собратьям по Союзу писателей это сочинение чего-то не понравилось, более того, на своём пленуме они, живодёры, осудили его. И что рано созревший  автор? А он тут же поднимается на трибуну и бьёт челом: «Я ещё раз убедился, к чему приводит меня мое позорное легкомыслие... Я совершил непоправимую ошибку... Тяжелую вину я ощущаю на своих плечах... Это для меня урок на всю жизнь... Я заверяю писательский коллектив, что полностью понимаю и осознаю свою ошибку...»

На всю жизнь! Полностью! И ни слова о своей зрелости. Но вот жизнь-то ещё не кончилась, а едва повеяло духом, столь благоприятным для расцвета клятвопреступников и казнокрадов, для педофилов  и гомосексуалистов, как  в 1989 году, спустя четверть века,  давно созревший и  перезревший автор печатает свою «Автобиографию» уже не во Франции, а в России. Ну? И он ещё говорит сейчас, что Виктор Ерофеев - «страшный циник».

Как стучал кулаком на Хрущёва

А с какой гордостью пишет ныне, что во время известной встречи руководства страны с художественной интеллигенцией в декабре 1962 года он, Евтушенко «стучал кулаком на Хрущёва»: дескать, не позволю! руки прочь! Подумать только, совершенно как  сам генсек  стучал ботинком в ООН.

  И вот вам первый удар Евтушенко кулаком по столу на Хрущёва: «Меня глубоко тронули, заставили задуматься слова Никиты Сергеевича о том, что не может быть никакого мирного сосуществования в идеологии... Мы должны неустанно, каждодневно бороться за победу идей ленинизма...» Какая  истинно коммунистическая готовность сражаться за эти идеи! А ведь в беседе с журналистом МК уверял: «Я никогда не был коммунистом, как и антикоммунистом». Нет, батенька, был ты и коммунистом в смысле воспевания и его идей, и персонально как Ленина, так и Сталина («Мой лучший друг живёт в Кремле»). Ведь не обязательно  иметь билет.

Второй удар кулаком на Хрущёва: «Бой за Советскую власть продолжается! Я, как никогда, понимаю, что мы отвечаем за завоевания революции. На наших плечах сегодня, как никогда, лежит ответственность перед ленинскими идеями. Как никогда!» Сильно. Правда?

Третий удар кулаком: «Многие представители западной прессы, эти проститутки капитализма, пытаются очернить советскую молодежь. Пытаются изобразить детьми, которые выступают против отцов. Они идут при этом на самые гнусные подделки и фальшивки». Великолепно! Особенно смело о проститутках капитализма. Впрочем, они отличаются от проституток социализма только тем разве, что не берут за свои услуги орденами Трудового Красного знамени, а только наличными.

На этой встрече один оратор сказал, что есть, мол, негодяи, которые рассказывают о Хрущёве анекдоты, высмеивают его реформы, и упомянул без имён конкретный факт, имевший место буквально вчера  в ресторане ВТО. И вот четвертый удар  кулаком: «Если бы я встретил человека, который смеет рассказывать подобные анекдоты о Никите Сергеевиче, я прежде всего дал бы ему в морду и, хотя никогда не писал заявлений (Мы знает, чего стоит это «никогда» - В.Б.), потом совершенно искренне написал бы заявление на этого человека». Вот ведь как! Не только «в морду», а ещё и донос за анекдот.

И тут судьба сыграла злую шутку с великим и застенчивым поэтом. Он не знал, что стенограмма той встречи в Кремле сохранилась и опубликована в журнале «Известия ЦК», откуда мы и цитируем.  Поэтому он спокойно и храбро писал в статье «Фехтование с навозной кучей», напечатанной в «Литературной газете» в январе 1991 года: «Именно я говорил эти слова», т.е. поносил и высмеивал Хрущёва в ресторане ВТО... Сопоставив два текста, читатель может видеть, что готовность дать в  морду Евтушенко изъявлял  самому себе и донос написать  - тоже на себя.

И у него поворачивается язык называть Дмитрия Быкова «страшным циников». Да все трое вы одного помёта, только по-разному промышляете.

Плоды его работы

Но вернёмся к беседе с корреспондентом МК. Он удивлён отсутствием у поэта наград и премий ельцинско-путинского режима:

- Как же так? Вы же один из тех, кто подготовил фундамент для нынешней власти.

Поэт оскорблён:

 - Ни для какой власти я ничего не готовил. Для общества    - да.

И тут же называет один из плодов своей работы на общество:

-  В прошлом году 5 миллионов наших граждан были за границей.

5 миллионов! Вот плоды именно его неусыпных трудов, что сейчас мистически подтверждается совпадением: премия -  тоже 5 миллионов! Получил по рублю за каждого  выезжающего.  Но корреспондент парень не промах:

- А как же при этих пяти миллионах два миллиона беспризорных детей?

- Ужасно! - воскликнул поэт, услышав  совершенно не интересующую его цифру.- Но ты хочешь, чтобы все вопросы решались сразу! Сразу нельзя. Какие-то вопросы решились сейчас, другие...

Вот, мол, доведём число выезжающих за границу до 50 миллионов, тогда и займётся вплотную  детьми, ибо это наше будущее, так сказать, цветы жизни...

-  Или ты считаешь возможность любого человека выехать за границу отрицательной?

- Нет, но, может быть, сначала надо сделать жизнь хорошей в своей стране? - ответил журналист, забыв добавить, что отнюдь не «любой человек» ездит сейчас за границу, отнюдь, и даже не о «хорошей» жизни хочется думать, а хотя бы о более или менее безопасной,  и если говорить конкретно, уж наверняка никуда не поедут больше 156 посетителей ночного клуба «Хромая лошадь» в Перми, 75 сотрудников Саяно-Шушенской ГЭС, 100 шахтёров шахты «Распадская»... А вот в последние лет тридцать Советского времени действительно ездили все, кто хотел, кроме разных засекреченных. И первым среди них был сам Евтушенко, посетивший 96 стран. Правда, не столько с Божьей, как с Кагебэшной помощью.

Конституция – последнее прибежище негодяев

- А как же тогда конституция, в которой записаны права человека?- урезонивает поэт собеседника.

Ну, это них сахарная косточка – права человека и конституция. Для него на первом месте не живая жизнь, не люди, а законы, параграфы, «правовая база». И это поэт! Но ведь куда важнее, чем  право путешествовать по Куршавелям, насущные права на жизнь, на труд, на жилье, на учёбу, на медицинское обслуживание  - где они в новой конституции и в новой России? Такая мелочь поэта не интересуют, он мыслит глобально.

Если бы Гитлер прочитал «Капитанскую дочку»...

Существует  угроза столкновения США и России? Нет!

Прекрасно. А существовала угроза столкновения США и Кореи? Нет. А США и Вьетнама? Тоже нет. А США и Югославии, Афганистана, Ирака? Ведь нигде не существовала угроза, но везде произошли все эти «столкновения». Что, перечисленные царства-государства из-за океана, с другого бока земного шара напали на малютку США? Увы, не совсем так... Не похоже это на попытку испанской Непобедимой армады проучить соседнюю Англию. Притом ведь вроде нечем особенно и поживиться-то в некоторых из этих стран. А в России?.. Я уж за давностью времени не спрашиваю поэта, чего ради его земляки оклахомцы в 1918 году приперлись  на наш Дальний Восток. А, Женя?

Помните, как однажды в молодости встретились мы в мастерской Ильи Глазунова тогда ещё не в Калашном и, разумеется, не на Волхонке, а где-то на окраине Москвы? И потом вы с Галей подвезли меня на своём «Москвиче» до Смоленской площади, где я тогда жил. В ту пору я много печатался. И помню, вы поинтересовались: «Должно быть, много зарабатываете?» Понятный интерес. Вот и земляки ваши, родимые оклахомцу, проявили подобный интерес к нашему Дальнему Востоку: сколько там можно заработать с помощью пушек и пулемётов?

Но поэту такие доводы  – по барабану. Он говорит, что вот есть у него в Оклахоме один ученик, который в 18 лет прочитал «шесть основных книг Достоевкого». Каких – неизвестно. Но уж наверняка тут были и «Братья Карамазовы», и «Преступление и наказание», и «Идиот», и «Записки из мертвого дома»... Но не рано ли в 18-то? Впрочем, это его дело. Главное вот что: «Если в Америке будет больше таких мальчиков, то войны между нашими странами не будет». О, святая простота с примесью благоглупости! И это в 75 лет после того, как побывал в 96 странах и приобрел поместья по обе стороны океана! Во-первых, «больше таких мальчиков» - это сколько? Во-вторых, да неужто немцы в сорок первом году напали на нас только потому, что плохо знали русскую литературу? А вот если бы выучили наизусть «Дядю Степу» - да? 75 лет...

Коммунист и антикоммунист в одном флаконе

Вот что ещё очень интересно. Евтушенко уверяет, как мы видели, что никогда он не был антикоммунистом. Есть 17 способов опровержения этого. Приведу только три.

Первое. Поэт заявил: «Моя мать коммунистка, ОДНАКО она честнейший человек» (МК,17.6.08). Кто другой мог это сказать, кроме лютого антикоммуниста? Но бедная мама...

Второе. 4 ноября 1970 года я записал в дневнике: «Позавчера встретил Солженицына. На станции «Маяковская» спускаюсь на эскалаторе, а он поднимается. Надо, думаю, вернуться, ведь ни разу в жизни не видел лауреата Нобелевской премии. Поднялся наверх. Вижу, он стоит у турникета, вроде замок у портфеля поправляет. Портфель здоровый, новенький и туго набитый. Уж не долларами ли?.. Сразу подойти не решился. Думаю, на улице лучше будет.

Одет он хорошо, современно: добротные зимние ботинки, узенькие штанишки, короткое светлое пальтецо переливает разными оттенками, на голове меховая шапка... Идёт он ходко, шагает через две ступеньки вверх, должно, торопится.

Вышли мы на улицу Горького. Пошли к Пушкинской. Тут где-то возле магазина «Малыш», т.е. в самом начале пути я поравнялся с ним и окликнул:

- Александр Исаевич?

Он встрепенулся, посмотрел на меня несколько мгновений и говорит:

- Извините, что-то не припомню.

Мне это показалось странным. Ведь когда на обсуждении в Союзе писателей его «Ракового корпуса» я в перерыв подошел к нему первый раз,  то, не успел я представиться, как он сам воскликнул:

- Бушин!

Я удивился и спросил, как он меня узнал.

- Да ведь в журнале, где ваша статья обо мне, была фотография.

Это не уменьшило моего удивления: ведь фотография в «Подъеме» была с марочку, и я там без бороды, а сейчас подошел с бородой. «Ну и хваткий глаз!», - подумал тогда. Узнал он меня и позже около «Пекина». А тут – не узнаёт! Видимо, сейчас все знакомые и всё человечество делятся для него на две противоположные половины: одни поздравляют его с только что полученной премией, другие не поздравляют. В те несколько мгновений, что внимательно смотрел на меня, он ещё и выжидал: вот брошусь я жать ему руку и поздравлять. Тогда бы он, конечно, признал меня. А я не бросился, и это с самого начала определило его отношение ко мне.  Я назвался и напомнил, что вот здесь неподалёку мы уже встречались

-Да. Да, вспомнил он,- но руку, как тогда, всё-таки не протянул.- Где печатаетесь? - вдруг спросил.

-В «Советской женщине».

- В «Советской женщине»? - недоуменно переспросил он.

- Да,- сокрушенно подтвердил я.

- Какая у вас линия? - с прокурорской прямотой спросил он.

«Не фига себе вопросик!» - подумал я. А какие они, линии есть и сколько их – советская? антисоветская? русофильская? Антисемитская?.. Я начал лепетать что-то насчёт того, что время сложное, в одном слове свою позицию не выразишь...

- Выразите в десяти словах,- продолжал напирать лауреат.

Меня такой тон, конечно, уже злить начал, а он продолжает:

- Что делаете для будущего?»

На этот запись обрывается. Видимо, невмоготу стало мне фиксировать его допрос. Но прекрасно помню, что в разговоре был упомянут Евтушенко, и я высказался о нём весьма неласково. Ах, как взвился  Александр Исаевич:

- Ну, знаете, если вам уж Евтушенко!..

И лауреат где-то около памятника Пушкину произнес пламенную речь в защиту своего любимца. Так за что же ещё в 1970 году, тем паче - когда к столетию Ленина только что появилась поэта Евтушенко «Казанский университет», антисоветчик №1 защищал и нахваливал одного из творцов Ленинианы. О, были у него иные заслуги перед антисоветчиками, и какие!  Одни «Наследники Сталина» в «Правде» чего стоят. А взгляд-то у Солженицына был хваткий.

Ну, а Евтушенко что об антисоветчике №1? Ну, это мы могли видеть совсем недавно по случаю 90-летия вечно живого покойного классика: «Он в одиночестве поднялся против советского режима. Борец! Герой! Человечество его не забудет...» Что-то в этом духе.

За что же, не боясь греха,

Кукушка хвалит петуха?                   

За то, что хвалит он кукушку.

Да, и нобелевская кукушка и петух с орденом Трудового Красного – оба антисоветчики, преданные друг другу.

Очереди за колбасой и за Сикстинской мадонной 

Наконец, третье доказательство. Евтушенко пишет, а «Литгазета» печатает: «Что, прежде всего, бросалось в глаза редким иностранцам, приезжавшим в Советский Союз в сталинские времена? Прежде всего, очереди. Стояли за хлебом, картошкой, колбасой, молоком, сахаром... Стояли по ночам до утра. На очереди уходила треть жизни».

Во-первых, иностранцы тогда были вовсе не редки. Одних всемирно известных писателей сколько приезжало – Герберт Уэллс, Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер, Андре Жид, приезжали и помельче: Эмиль Людвиг и др. А сколько разных специалистов – учёные, инженеры, строители...

Во-вторых, очереди да, были. Но «сталинские времена» это тридцать с лишним лет, в том числе несколько лет войны и голода. Вы, поэт, очередями и в эти годы стыдите Советское время? Но ведь было в ленинские и в сталинские времена кое-что и помимо очередей. Например, в октябре ещё только 1918 года известный учёный А.Ф. Иоффе создал Физико-технологический институт, знамениты ФИЗТЕХ. В последующие годы его филиалы были созданы в Томске, Харькове, Свердловске, Днепропетровске... Вот какая очередь-то! Вот за какой колбасой-то.  Вы понимаете, питомец муз, что такое октябрь 1918 года? Советской власти всего один годик. Это тебе не 20 лет нынешней власти. Идёт Гражданская война... Юденич, Деникин, Колчак, Врагнель... А с ними англичане, французы, оклахомцы, поляки... Это тебе не Чечня. Это тебе не Дудаев да Басаев, с которыми вот уже  пятнадцать лет воюет эта власть и до сих пор льётся кровь.

Прошло меньше полугода. В марте 1919-го по решению американского президента Вильсона приезжает в Россию для важных дипломатических переговоров известная миссия Уильяма Буллита, впоследствии первого  посла США в СССР (1933-1936).Так вот, дипломат докладывал  президенту: «Во всех частях России открыты тысячи новых школ, и Советская власть, по-видимому, в полтора года сделала для просвещения народа больше, чем царизм за пятьдесят лет. Что касается театров оперы балета, то они находятся под управлением Комисариата просвещения, который предпочитает классиков и смотрит за тем, чтобы рабочие имели возможность посещать спектакли. Достижения здесь очень значительны. И все русские классики переизданы». А что уж говорить о демократизме, за двадцать лет не открывшего, а закрывшего тысячи школ во всех частях России. Вы представляете, сын Аполлона, что такое март 1919-го? Поэт, в верности которому вы клялись и на той встрече в Кремле, а потом предали его, писал о том времени:

Мы – голодные, мы - нищие.

С Лениным в башке, с наганом в руке...

Нищие, а школы открывали, ибо в башке были  любовь к народу, к стране. А Путин закрыл 15 тысяч школ.

Но вот прошло почти двадцать лет, настал самый страшный  сталинский 1937 год. Приехал в Москву очередной «редкий иностранец»  – Леон Фейхтвангер, он написал об этом годе книгу. Были тогда в Москве очереди? Конечно, были! Но вот что ещё заметил писатель: «Учёные, писатели, художники, артисты живут хорошо. Государство их ценит, бережет, балует почётом и высокими окладами. Они имеют всё нужное им для работы и никого из них не тревожит вопрос, принесёт ли доход то, что они делают. Помимо всего этого они имеют самую отзывчивую публику в мире...» Как это выглядит на фоне нынешнего мракобесия и  процветающей попсы?

Дальше: «Жажда чтения у советских людей с трудом поддаётся представлению. Газеты, журналы, книги проглатываются, не утоляя жажды...» У меня в подъезде сорок почтовых ящиков. Газеты получаю я один.

Ещё: «В Москве 38 крупных театров, бесчисленное число клубов, сцен, любительских кружков. Театры почти всегда полные, билеты достать нелегко...»

Вот такие очереди и были самые характерные для Москвы сталинских времён – в театры, в музеи, на  выставки, в концертные залы. А какая очередь была вокруг музея изящных искусств, когда выставили Сикстинскую мадонну!.. Но Путин однажды сообщил нам: «Москва была скучным городом...» Конечно, ни проституток, ни наёмных убийц, ни чахотки и сифилиса, ни пожара в Манеже, ни регулярных взрывов в театрах, метро и жилых домах, ни очередей за паспортами на постоянное убытие за границу – без всего этого ему, кремлёвскому юмористу, скукотища!

Пионер Женя и старичок-киберничок

Об одной очереди неизвестно зачем и куда поведал нам и Евтушенко в статье «Данте, Петрарка, Бокаччо как жители Советского Союза», напечатанной Юрием Поляковым в ЛГ. Дело, говорит, было в 1946 году в Москве. Правда, дальше эта московская  очередь почему-то названа «сибирской». Такое затмение у Евгения Александровича порой случается на восьмом десятке. Вот ещё недавнее стихотворение «Топиловка». Из его рассказа о нём следует, что сибирская станция Зима, находится не где-нибудь, а на Оке, ну, где-то около Рязани, что ли. Такие факты, конечно,  наводит на раздумье, например, о той очереди: а была ли она вообще? Тем более, много и другого сомнительного. Скажем, мороз 35 градусов, а люди стоят ночью неизвестно зачем.

Но вот что важно. Рядом с пионером Женей в этой загадочной ночной очереди стоял человек, читавший вслух «Божественную комедию» Данте. Да как же он мог читать ночью на улице? Да вот уж такой старичок попался. А Данте был «обернут в партийную газету «Правда», в которой Евтушенко потом по решению ЦК будет печататься. Газета была  «с портретами передовиков сельского хозяйства и социндустрии». В своё время поэт будет  к этим передовикам ластиться, как кошка, а потом наплюёт на них, как верблюд, о чем скажу позже.

Этот человек, читаем дальше, «был крохотный тщедушный старичок, в чьих очках с одной поломанной дужкой, подвязанной суровой ниткой». Минуло 65 лет, а поэт всё помнит. И уж непременно, что в Москве не было очков.  «Глаза старичка мерцали цепкой мудростью. Сомнительна мне такая мудрость.  «По ободкам очков светился иней». Иней не светится. «В глазах у старика была живучая теплинка». Это, Евгений Александрович, литературно-эстетическая пошлость.

Как звали Винера?

« Старичок сказал:

- Я - кибернетик... И угодил за колючую проволоку потому, что  перед великим кибернетиком Робертом  Винером «пресмыкался», как  записано в приговоре». Тут уж всё рушится: и очередь в 35-градусный мороз, и старичок-кибернечок, и колючая проволока и Данте. В самом деле, ведь Винер вовсе не Роберт, это Евтушенкин приятель Рождественский да Оппенгеймер - Роберты, а Винера звали, кажется, Вася или как-то ещё. Как мог не знать это человек, сидевший в лагере за любовь к Васе! А может, просто из ума они все  выжили – и старичок, и поэт, и редактор ЛГ?

ГУЛАГ как филиал Иняза

Но поэт неутомим. Он рассказывает, что в лагере его чудный старичок выучил несколько иностранных языков, в том числе – итальянский. Очень прекрасно! Вот, оказывается, чем там занимались. А грузинскому его Берия не обучил? Бог весть! И «Комедию» старичок  знает наизусть. Замечательно! Но не совсем понятно, зачем же он приволок здоровенную книгу (она у меня есть, это килограмма два) в морозную очередь и читает в переводе на русский при лунном свете. Правда, прочитал он вслух только всем известные две первые строки:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я оказался в сумрачном лесу...

И тут начинается главное. Строки эти привели в ужас тринадцатилетнего балбеса: «Я испуганно вздрогнул и осторожно огляделся – не слышит ли кто-нибудь эти идеологически вредные стихи, за которые, если бы они были написаны мной, меня могли бы исключить из советских (?) пионеров. Ведь мои оба дедушки давно были арестованы как враги народа...

Интересное признание. А ведь всю советскую жизнь молчал о любимых дедушках, как могила. И что же с дедушками?  Неужели на допросах они не заявили, что их внук –  будет певец Ленина и Сталина, другом Брежнева и Андропова, и вообще – бесстрашным борцом за коммунизм? Дожил ли хоть один из дедов до всемирного громыхания внука? 

Новый приступ мазохизма

Но читаем с редким наслаждением дальше: «Я был воспитан в супероптимистическом духе, и всё мое существо должно было восстать от возмущения, как может какой-то непозволительно сумрачный лес даже временно загораживать светлую дорогу к коммунизму!» Ему было бы по душе что-то вроде такого:

Земную жизнь пройдя до половины,

Я оказался в яблочном саду...    

Вы помните, как на встрече в Кремле Евтушенко готов был набить морду самому себе? Здесь – новый приступ мазохизма. Ну, в самом деле, это же поклёп на самого себя. Не мог быть таким балбесом ученик 6-7 класса. Не мог он, встретив, допустим, строки Пушкина

Дар напрасный, дар случайный,

Жизнь, зачем ты мне дана? -

восстать от возмущения: «Как зачем? Для построения коммунизма!»

Не мог, прочитав у Лермонтова «Уж не жду от жизни ничего я», возопить: «Идеологическая диверсия против марксизма!»

Но не это главное, а то, что старичок-киберничок уверенно сказал:

- Ты бы понравился Данте!

Чем? Да, конечно, прежде всего, своей застенчивостью.

А написано всё это для того, чтобы показать, как «теплые тени итальянского Renessansa  спасали жертв  сталинского Аrrеstansa». То есть перед нами попытка вовлечь в свои антисоветские игры и Данте, и Петрарка, и Боккаччо. Отменно. До этого даже Новодворская не додумалась. Однако нельзя не заметить, что оба приведенных здесь иностранных слова написаны неграмотно. В самом деле, например, очень обрусевшее слов «арест» французского происхождения, но ни по-французски, ни по-русски оно не пишется через два «р». И «ренессанс» французское слово и пишется по-французски так: «Renaissance». Я извиняюсь, конечно, перед любимцем Данте.

Цепкая мудрость поэта

 А затронутая выше тема  переодеваний Евтушенко необьятна, но, может, быть, особенно впечатляюще является из сопоставления двух его книг - «Точка опоры», вышедшей ещё в Советское время, в 1981 году, и «Политика  - привилегия всех», выскочившая в 1991 году как раз к разгару контрреволюции.

В первой собраны  литературные портреты многих уже умерших поэтов и тогда живых: Блок, Маяковский. Есенин, Смеляков, Твардовский, Мартынов, Кедрин, «большой поэт Степан Щипачёв». Среди такого обилия не оказалось Пастернака. Это как же? Ведь объявлял его «самым знаменитым русским поэтом ХХ века», а  роман «Доктор Живаго» - «самым знаменитым романом» того же ХХ века, даже не русским, а всемирным.  И вот те на! Ну, какая застенчивость. Но, казалось бы, а чего стеснятся-то? Ведь уже больше  двадцати лет, как Пастернак умер. И побольше ведь он, чем «большой поэт Щипачёв». Ан, нетушки! А что скажут в ЦК?

Но сопоставим книги. В первой – 27 портретов автора, во второй – 53.Среди них и такая, где поэт в джунглях Амазонки  схватился с гигантской анакондой, голову которой держит змеелов. А рост – 100%.  В первой автор фигурировал на фотографиях в обществе то Щипачёва, то Смелякова, то Мартынова – своих лучших друзей, теперь их нет, а появились Антокольский, Окуджава, Высоцкий. А Щипачёв уже не «большой поэт», а  «небольшой поэт, но большой человек».

Дальше. Там были любимые писатели Хикмет и Распутин, теперь они отставлены, их заменили  любимые американские писатели – Миллер и Апкайк. Был наш композитор Эдуард Колмановский, с которым Евтушенко сочинял совсем не плохие песни, здесь американский композитор Пол Винтер. С которым Евтушенко ничего не писал. Наконец, там – коммунисты Фидель Кастро и Луис Корвалан, здесь – антикоммунисты Ричард Никсон и Генри Киссенджер.

Кроме того, в первой книге поэт являлся нам в обществе рабочих - и советских, и американских, теперь все представители советского рабочего класса, те самые «передовики сельского хозяйства и социдустрии», изгнаны, забыты, а американские приумножены.  Да, были раньше строители Колымской ГЭС, магнитогорские металлурги, портовики Лены – теперь они поэту не нужны. Странно? Ничуть. Это и есть та «цепкая мудрость», которой восхищался поэт: он уже тогда готовил свою передислокацию в Оклахому. Ну, как при всём этом мог Медведев не дать ему премию! Скоро и орден даст, как Чубайсу.