Альбина Янкова - член Союза писателей России, член Академии православной Антологии, лауреат Золотой Есенинской медали.
 Вначале было Слово...
Знаете, бывает так: выйдешь из дома в ближайший магазин, отлучишься то всего минут на пятнадцать – двадцать, а мысли заведут так далеко, что, придя, домой чувствуешь себя так, как будто вернулся из далекого путешествия.
Я спешила в аптеку, за угол соседнего дома. Дочка свалилась с велосипеда, разбила коленки, локти, губы. Промыв ей раны, наревевшись вместе с ней и успокоившись, побежала за антибактерицидным пластырем, оставив лежать её на диване.
Дочке только девять лет, а я уже поседела с ней. А сколько ещё надо сил, терпения и здоровья, пока она вырастет.
Когда увидела её в кровоподтеках, ссадинах, всю в пыли, с разбитыми губами, с которых капала кровь, то первая мысль схватить её и трясти, как грушу, крича от отчаянья:
– Варька! Сколько раз говорить! Сколько раз! Не гоняй на велосипеде! Береги себя, будь осторожной!!!
Но сдержала себя! Боже мой, сдержала себя! Раньше бы налетела коршуном, обозвала бы неуклюжей и бестолковой и, обрабатывая раны, всё зудела бы, что она растяпа и если не умеет кататься на велосипеде, то нечего на него и садится. Раньше бы…
Но вспомнила Марию Николаевну, да или попросту тётю Машу. Встретила её в начале лета и до сих пор она у меня перед глазами стоит.
Лет пятнадцать назад, когда я ещё только школу закончила и провалилась в институт, она меня на работу к себе устроила, помощником в отдел кадров, и я там целых пять лет отработала, и институт закончила. Кажется, это и не со мной было. Кажется, я сразу родилась большой и вышла сразу замуж.
Если бы тётя Маша меня тогда не окликнула, я бы никогда её и не узнала, да и, узнав, вряд ли решилась бы заговорить.
Знаете, как бывает – не видишь знакомого человека несколько лет, иногда даже вспоминаешь, а вот встретишь на улице, вдруг отвернёшься и пройдёшь мимо, не поздоровавшись. У меня такое было с учительницей. Вот учила нас шесть лет, была классным руководителем, а, встретив на улице меня, уже замужнюю даму, вспыхнула глазами, узнав меня. А я прошла мимо быстрым шагом и не поздоровалась. А сама спиной почувствовала, что Татьяна Васильевна даже шаг замедлила, вспоминая мою фамилию. И почему я не приостановилась – не знаю. До сих пор вспоминаю об этом с сожалением. Хотя сколько было подобных случаев.
А тут тётя Маша сама:
– Тонечка! Это ты?! Господи, тебя и не узнать – похорошела!
А я смотрю на пожилую женщину в сером, длинном платье, с туго завязанным на самый лоб белым платочком и силюсь вспомнить: «Кто же это?» Видела, как артисты меняют имидж, но тогда – два месяца назад даже и не могла представить такого в жизни.
Мария Николаевна была очень видной белокурой дамой. Одевалась с иголочки, мужа и сына держала в ежовых рукавицах, как-никак начальница отдела кадров крупнейшего завода. А уж без накрашенных губ и подведённых глаз я её и не видела никогда. А тут, серенькая, как монашка, старушонка. Попросила присесть с ней на скамеечку, а я на рынок собралась, Варюшке, себе и мужу на лето что-нибудь прикупить. Да так до обеда и просидела с ней на скамеечке…
Если что-то подобное мне рассказали бы до того, как я встретила тётю Машу, я бы никогда и не поверила. Первые минуты я просто сидела и не могла соединить воедино, тот образ, который знала, с тем который видела.
– Ты Тонечка, не смущайся меня, меня, кто раньше знал, часто смущаются, а ты не смущайся. Я вот увидела по твоим глазам, что тебя ещё спасти можно, вот и решила окликнуть, а если бы не увидела бы этого, то мимо бы прошла. Ты же помнишь, у меня сынок был Мишенька. Он тебя на лет пять или шесть помладше был. Ты тогда замуж собиралась, а он в армию. Да вот никакие связи не помогли – попал в горячую точку, и воевал… Нет, нет, Тонечка, вернулся, вернулся домой, да запил, сильно запил… Я пыталась устроить на работу, муж пытался – больше полгода не задерживался нигде. Ни семьи, ни детей. Друзья да компании, и из дома стал воровать, то деньги, то вещи. Восемь лет мы с мужем мыкались. Ведь когда был маленький, совсем другое виделось: семья, работа, карьера, каждый мечтает своему ребенку самое лучшее. То, что тебе сейчас расскажу, Тонечка – запомни! Кому расскажешь потом или нет – твоё дело, Господь всё управит. Два года назад я на пенсию пошла. Провожали меня шумно, это перед Новым годом было, зимой. Решили у меня и Рождество потом отметить. Ты же знаешь, у меня квартира большая была, вообще праздники обещали быть затяжными. Привёз меня муж домой, а там Мишенька уже пьяный храпит – Новый год за неделю отмечает. Я в сердцах ремень взяла и давай его хлестать: «Ах ты, сукин сын, – говорю, – что же ты по человечески не живёшь, что как скотина напиваешься». Хлещу его и пряжкой, и так, а сама все кричу: «Ах ты, сукин сын, нас с отцом позоришь!» Кое-как успокоилась, валерианки напилась, валокордина и ушла к себе в спальню, а Миша так и не очухался, только мычал, что-то нечленораздельное. Муж тоже перенервничал, выпил снотворное и дремал уже. А я ещё полночи всё не могла успокоиться, всё ругала и ругала мысленно своего сыночка, и казалось, что сердце закипит от обиды, огорчения, досады и не сбывшихся мечтаний о сыне. Не заметила как, но уснула всё-таки. Проснулась от холода и подумала: «Кто это умудрился форточку открыть?» Хотела ночник включить, да что-то чувствую не так, а глаза ещё не открыла. А когда открыла, то просто обомлела, не пойму ничего, лежу на улице, в какой-то подворотне. Снег падает, звёзды на небе яркие, внутри просто ледяное всё от страха и холода, ещё мысль промелькнула, что, может, это всё сон? Надо, думаю, себя ущипнуть, смотрю и не верю – вместо рук у меня лапы! Тонечка! Вижу себя собакой! Старой, паршивой собакой. Мысли от ужаса текут медленно, и даже сообразить ничего не могу. Думаю, наверное, наркотики какие-то и у меня глюцинации. Открыла рот, вернее – пасть, что бы сказать: «Что со мной!?» А вместо слов лай, на этот лай вышел из-за мусорного бака щенок. И я вижу в нём сына своего, а в самом помойном баке ещё собака роется, объедки собирает – это муж мой! А у меня от этого кошмара шерсть дыбом встала и я мысленно кричу: «Господи! Да, что же это?!!» И вдруг, Тонечка, тьма ночи раскололась! И надо мной свет! Свет Господний! И голос, голос, говоривший в каждой клеточки моего тела: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было БОГ. Оно было в начале у Бога, и без Него ничего не начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла Его».1 И как калейдоскоп в голове моей закружились слова, все, что говорила я за жизнь свою, с самого рождения до того момента, когда крикнула на сына – сукин сын. И за всю свою взрослую жизнь не нашлось ни одного светлого слова молитвы, чтобы я произнесла сознательно. Только в суете разговора вспоминала иногда Господа. А слова как камни наваливались на меня, и я визжала, как собака, как сучка, в которую летели и летели чёрные, как камни слова. Думала – всё! Это последние мгновения моей жизни… И вдруг когда те слова, что я произнесла последними, летели мне в висок, что-то закрыло мне голову. Я от страха зажмурилась, а когда открыла глаза, то прочитала молитву, что спасла меня. Это была детская молитва, та, что когда-то я читала ещё будучи маленькой, маленькой девочкой: «Отче наш, Сущий на небесах, да святится имя Твое, Да приидит Царствие Твое, да будет воля Твоя И на земле, как на Небе». Она и спасла меня. Очнулась я дома у себя. Смотрю на себя и не верю – руки, ноги, всё на месте. Рядом муж спит, в соседней комнате сын пьяный храпит. Тело все ломит, как у побитой собаки, а синяков не видно. Тонечка, бросилась я искать, где бы перекрестится мне, да в доме ни одной иконы нет, хоть все крещёные. А как вспомнила, что со мной было, так и залилась слезами о своей никчёмной и грешной жизни. Десять дней безутешно плакала, ни пила, ни ела. Муж и «скорую» вызывал и психиатров, а как я им скажу – язык мой не поворачивался. А как просохли слёзы немного, пошла в храм. Крестик купила, молитвослов и как немая написала на листочке бумаги: «Что мне делать? Первый раз после крещения в храм пришла». Батюшка, как прочитал, так и зацокал языком: «У-у, – говорит, – милая, приходи-ка ты завтра пораньше на исповедь, а сейчас-то уже и вечерняя служба давно кончилась». А утром меня муж в психушку отправил… И полгода, Тонечка, я так и провела в больнице. Благо, что при больнице церковка была. Прочитала много литературы духовной, и Евангелие первый раз прочитала, там в больнице. Да так и не расстаюсь с этой святыней. Там и причастилась и исповедовалась. На исповедь приготовила три листа грехов своих, думала рот-то не откроется, да только всё сама смогла сказать. И молилась, молилась все за себя, за сына, за мужа. Слёзно просила Господа нашего Иисуса Христа спасти душу мою окаянную, да душу моего дорогого сыночка Мишеньки… А когда из больницы вышла, всё, что было ценного продала, да раздала. И по монастырям отправилась паломницей, и везде просила – молиться о спасении души моего сыночка. Ведь одна детская молитва уберегла меня от погибели, а Мишенька мой, даже в детстве никогда не читал молитв, а уж тем более, когда вырос. А перед глазами стоял тот облезлый щенок, и я все боялась, что так и останется он сукиным сыном. Вернулась домой через шесть месяцев. Сын пить бросил! Муж отремонтировал старенький автомобиль, и они теперь частенько вместе на рыбалку ездили. А вначале меня не узнали, и домой не хотели пускать, а когда пустили, притихли оба. Не знали, как со мной разговаривать. А уж я молилась о том, чтоб Господь устроил нашу встречу. И слова сами полились, ведь год не разговаривала с самыми близкими мне людьми. Целые сутки из дома не выходили, всё наговориться не могли. Был четверг, решили назавтра в храм поехать все вместе. Сынок сказал, что с отцом заедут в автосервис на минутку и потом за мной поднимутся. А я уж раньше их поднялась – на молитву. Уехали мои дорогие. Время возвращаться, а их всё нет, а потом звонок, и это сообщение – авария – оба в больнице в тяжёлом состоянии. Я сразу в монастырь звонить, где послушницей была, там мой духовный отец. Всё ему говорю, что случилось. Он мне отвечает, что будем, молиться с тобой, Мария, чтоб в сознании были и смогли принять Святых даров. Ты говорит езжай скорей в больницу, а я как управлюсь, завтра у тебя буду. В субботу батюшка их в первый за всю жизнь исповедовал и причастил, а в воскресенье они отошли ко Господу… Вот и еду я, Тонечка, из монастыря своего на дорогие моему сердцу могилки, уж, как полтора года они домой к Господу вернулись. А ты не плачь, не плачь об них, детка, а помолись. На сороковой день ведь они мне приснились, оба светлые, в пояс мне поклонились, спасибо сказали за всё, сказали, что будут ждать меня. Если тронул тебя рассказ мой, и не убежала от меня сразу, как от сумасшедшей, Господь спасёт тебя, ты только не забудь, что всё от Бога. В церковь сходи и ко мне в монастырь приезжай, посмотришь, как я живу. Помолишься. С дочкой приезжай, с мужем, мы всем рады!..
Через пятнадцать минут я была дома, ещё успела забежать в магазин:
– Варюш, ну ты как себя чувствуешь? А я тебе торт-мороженое купила, сегодня и день не постный – четверг. Так, что вставай с дивана. Пойдём трапезничать, как матушка Мария говорит.
А про себя подумала, Слава тебе Господи, что отвёл погибель от моей дочери Варвары, и не разбилась она вдребезги на своем лихом велосипеде. Слава тебе Господи, что смилостивился над нами Господь и допустил до монастыря всей семьей, где мы всей семьей впервые рыдали от сознания своей греховности на исповеди, где смогли принять Тела и Крови Господней, по милости превращенной в вино и хлеб. Слава тебе Господи, что открыл наши сердца к вере и спасению душ наших.
Слава Богу, за всё!
Мы радуги две половинки
Дожди, как года всё идут и идут.
Набухли упрямые тучи.
А ветры печаль мою птицей несут
Под самые, самые кручи.
Скользят по стеклу, отражаясь в глазах
Холодные слёзы природы.
Но тает в душе самый тёмный мой страх,
С тобой так прекрасны все годы.
Пробьётся сквозь толщу отпущенных лет
Росток запоздалой травинки.
И выльются чувства в божественный свет,
Как радуги две половинки.
Под ноги твои изумрудным ковром,
Растелятся новые травы.
И имя моё над потухшим костром,
В ветвях шелестящей дубравы.
А время делами подводит итог.
Кружат во вселенной пылинки.
Сомкнём над землёй, перейдя тот порог,
Мы радуги две половинки. |
Наша словесность