№18 Юрий МИНЕРАЛОВ (Россия, Москва) Поэтическая страница

Юрий Минералов (род. 30 мая 1948, с. Калигорка, Киевская обл.) — российский литературовед, поэт и критик, заслуженный деятель науки Российской Федерации, доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России. Родился в семье инженера-картографа — сына сибирского православного священника. Осенью 1948 г. родители с сыном Юрием вернулись в Сибирь, где семья жила в Хакасии (г. Черногорск), а затем в Кемеровской области (г. Сталинск, впоследствии — Новокузнецк). Окончил филологический факультет МГУ. Пятнадцать лет преподавал в Тартуском университете, двадцать три года (1987—2010) работает в Литературном институте им. А. М. Горького — профессор, заведующий кафедрой русской классической литературы и славистики. Доктор филологических наук (1987), заслуженный деятель науки Российской Федерации (2004), член Союза писателей России. Автор книг «Поэзия. Поэтика. Поэт», «Так говорила держава. XX век и русская песня», «Теория художественной словесности», «История русской литературы (90-е годы XX века)», «История русской словесности XVIII века», «Поэтика. Стиль. Техника», «История русской литературы XIX века (40—60-е годы)», «История литературы XX века (1900—1920-е годы)» (в соавторстве с И. Г. Минераловой), «История русской литературы XIX века (70 — 90-е годы)» (в соавторстве с И. Г. Минераловой), «История русской литературы XIX века (1800 — 1830-е годы)», «История русской литературы XVIII века», «Контуры стиля эпохи», «Введение в славянскую филологию», «Сравнительное литературоведение». Выпустил также книги стихов «Эмайыги» (1979), «Красный иноходец» (1995), «Хроники пасмурной Терры» (2000), «О, солнце моё!» (2003), книгу стихов и прозы «Река времён» (2008).

По Руси

Некрасов

Языком побеждая в газетах,

уповая на пряник и кнут,

те стратеги в густых эполетах

до потопа страну доведут.

Если варваров орды нахлынут,

вся компания вмиг удерет

кой-куда в субтропический климат

и заляжет на дно… А народ?!

А народ все поймет, помирая

в круговерти бесовской навек.

Ибо лодочка деда Мазая —

это слабый и утлый ковчег.

Вот как Муза грядущее чует!

И на сердце лежит непокой

у просторов российского чуда

над несжатою полосой.

Полтава

Кто лошадь гонит ночью черной,

и в мутной голове гопак?

Кто этот парубок моторний

и хлопец хоть куды козак?

Усы расхристаны. Не рыцарь,

а проигравшийся игрок.

В полон к москалям или скрыться —

заложник лошадиных ног.

Не гетман — всё, конец интриг!

Не воин — хочет жить старик.

Но отчего петляет заяц?

Каких он понаделал бед?

…То не потоп Украйну залил —

нахлынул белобрысый швед.

Швед, русский сведаться готовы.

Что ж гетман? перешел к врагам.

Но Петр не дал изведать вам,

сладки ль варяжские оковы:

палят редуты, бой кипит,

на помощь Меншиков спешит…

И тишь настала вековая.

Могилы братские в цветах.

Но бой Полтавский не стихает —

анафема гремит в церквах.

Все видит Бог, и к Высшей цели

вселенна далее летит.

Вот снова пушки загремели,

фашист нахлынул — был разбит.

Рек русич: спас и вновь спасу

славянский мир, Европу всю!

Предатель — он всегда предатель.

Но кто б гордыню превозмог?!

И, видим, к юбилейной дате

политик возомнил:  «Я бог!»

Нехай! наиздавай указов.

Волков переодень в овец.

И стал монах — из ловеласа.

А прокаженный — красавец.

Изменник — именинник: он

в герои перевоплощен!

Людей несложно облапошить —

психоз, майдан да демагог…

Оскаля рот, гогочет лошадь.

Смешно и страшно, видит Бог!

…Рессоры лязгнули состава.

Сейчас он на Москву уйдет.

И слово плавное «Полтава»

для русских в прошлое плывет.

Россия в наши дни не рай,

но этот край — как мертвый край.

Пропали аисты да хаты.

Но избы есть и журавли.

На север, поезд мой крылатый!

Там дым отечества вдали.

Мы не Украину теряем,

а Русь живую обретём.

Русь не идет служить тиранам

под иноземным батожьём.

А мастерам под НАТО лечь

в аду всегда готова печь.

Песня старого студента

Нет, филологи — гусары!

Все мы метили в Париж —

из «Славянского базара»

в мир мансард и острых крыш!

Языки учили, жили.

Споры, дыбом волоса…

Наши взрослые бутыли,

полудетские глаза.

МГУ мой баснословный,

все народы всех сторон!

Но любой толстовским словом

околдован, полонён.

Даже в царствах тридевятых

знали достоевский-мо!

Вольный дух шестидесятых:

Битлы, Лотман, эскимо!

Нынче серо, хоть крикливо.

«Креативные» умы,

да без пенного разлива.

Вспомним же, как жили мы!

Опорожнены амфоры.

Гениален каждый стих.

Наши Ленинские горы:

мы — бессмертные на них!

***

Стоят костелы вполоборота.

Старая крепость не наша очень.

Уж не податься ли в гугеноты

Варфоломеевскою ночью?

А там, за пропастью, храм православный.

Перелетел бы, да где вы, крылья!

Только глазами. Точно вулканы,

огни ночные гору покрыли.

Водовороты, каньон и скалы.

Говор еврейский, турецкий, польский.

Город на склонах, мир небывалый.

Короче, Каменец-Подольский.

На осаду ворот Хотина

Вот стою у Бендерских ворот Хотина.

Ломоносов тут не был, а я — довелось.

Здесь была рукопашная кутерьма.

Росс ударил, и турку сдаваться пришлось.

И вповал полегли вековые дубы.

Вековое течение Днестр изменил.

И Георгий Победный, и конь на дыбы,

и Везувий извергся, и мир наступил.

Летаргический сон эти стены объял…

У закрытых ворот проторчали полдня.

И с кокардой бандеровской ходит амбал,

охраняя твердыню — видать, от меня.

Сергий

Туман загустел. Ну и ночь. Пробирались к Москве.

А на Переславль так и прут корпулентные фуры.

Не в эту бы хмарь на шоферском сидеть облучке!

Там, слева, слепят галогеном, а справа бордюры…

Вот так на развилке мы с трассы ушли от греха:

объехать безумье дорогой на Сергиев, к Лавре.

И чудо: округа вдруг стала пуста и тиха.

Лишь ватный туман — не пробиться ни глазу, ни фаре.

Я не был там ночью. Туман оседал меж холмов.

А суетным днем сокровеннейшего не увидишь:

из пышных клубов седовласых, как из облаков,

всплывала святая обитель, не сказочный Китеж.

Все спало. Мужик на воротах мертвецки заснул.

Успенский собор обошли только мы и зефиры.

Но жил он в ночи, и сердца у нас всех захлестнул

наш мир православный, разобранный на сувениры.

Тут утром торги закипят, новорусский размах,

толпа и туристки, раздетые не по сезону…

Стоим, где жил Сергий. В округе ни слова, ни звону.

Внучонок Сережа уснул у меня на руках.

Старая Рязань

А девятого мая мы сбились с пути. Указали

подпитые из Спасска к понтонному мосту проезд.

Жуткий ливень, Ока. И я понял, что в Старой Рязани,

лишь когда наш авто еле-еле на вал ее влез.

Человек тут не селится. Склады, ангары, навесы...

В стороне деревенька. Природа больна и скупа.

Гиблый угол. Еще б! Тут визжали батыевы бесы.

До сих пор по весне вымывает из недр черепа.

Этот город с востока прикрыл нашу землю от Поля.

Но нахлынули тьмы озверелых, глазами кося.

В их Ясе — смерть героям, а трусам покорным неволя…

И рязанский народ весь полёг, и никто не сдался.

А чуть позже резня обернулась монголу отплатой.

С тою малой дружиной, былинной и вечно живой,

как буран вихревой, до Батыя домчался Евпатий.

Воин Старой Рязани, погибшей за нас над Окой.

И девятого мая, когда победила отвага,

когда русский по стенам размазал фашистскую дрянь,

парень с ликом Евпатия стал у руины Рейхстага

и солдатским штыком написал: «Это вам за Рязань».

Спас-Клепики

Кругом сосновые боры —

мне так почти тайга.

В них проживают бодро

все, даже баба-яга.

Каши в печи не сваришь —

но хоть дымку вкусить.

Щуки в реке, поймай лишь,

просят их отпустить.

А на улице мальчик глазастый —

видно, семинарист.

Боже, неужто… Здравствуй!

Золот сентябрьский лист.

Сколь ни пройди столетий,

нас он живых перенес

через эпоху бестий,

русский поэт-колосс.

Казённый кошт и одёжа.

Порядок, что в церкви, строг.

Учился юный Сережа,

будущий педагог.

Спас-Клепики — это Мещёра.

Вечного времени ход.

Матёрая фауна, флора.

А всё тут лишь им живет.