СТАЛИНСКАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ОПЫТ

Владимир Смык

06.09.10 Мне довелось, очевидно, быть последним журналистом, взявшим интервью у Александра Сергеевича Панарина. Беседа состоялась в мае 2003 года на московской квартире его жены Натальи Николаевны Зарубиной, была опубликована в газете «Гудок» (в двух номерах), еженедельнике «Трибуна», перепечатана рядом других изданий, широко пошла по сетевым СМИ, попав даже в «Компромат ру.», хотя в ней, разумеется, не было ничего разоблачительного. Интервью началось вопросом, ради которого я, собственно, и пришел к известному философу:

«Александр Сергеевич, в спектре политических партий России пустует ниша христианского социализма. Виктор Аксючиц в начале 90-х годов хотел сформировать у нас аналог западных ХДС – христианско-демократическую партию, но это новообразование не оказалось жизнеспособным. Однако до сих пор никто не предпринял даже попытку организовать политическое движение, провозгласившее своей целью соединить два главных пути, которыми отмечена история России, – путь православного царства и путь социалистической сверхдержавы. Возможна ли в России партия христианского социализма и каковы ее перспективы?»

Вопрос мой вызвал достаточно сдержанную реакцию. Я получил ответ, смысл которого состоял в том, что в России была традиция, способная дать христианскую интерпретацию социализма, – собеседник вспомнил вышедший в 1902 году сборник «Проблемы идеализма», имена Сергея Булгакова, Петра Струве – но, сожалению, традиция эта была пресечена, поскольку социализм достался нам в наследство от большевизма как радикальное светское учение ярко выраженной богоборческой направленности. Хотя, отметил Панарин, «в социализме есть и то, что сближает его с христианским учением: идея сочувствия нищим духом – слабым, униженным, угнетенным».

Что касается политической партии христианского социализма, то Александр Сергеевич задал мне встречный вопрос: «Может ли в России сегодня возникнуть реальная оппозиционная партия, кроме коммунистической»? И сам же ответил: «Боюсь, что нет».

Панарин, видимо, чувствовал незавершенность данного им ответа. Во время нашей последней встречи (я принес ему свежий номер газеты с опубликованным материалом) он назвал ошибкой отрицание ценностей социалистического государства монархической составляющей русского патриотического движения, сказал, что не считает полезным разделение на красных и белых, причем антикоммунизм последних вызывал в нем активное неприятие. Мы потом перезванивались, и философ говорил, что теме христианского социализма, он уделил недостаточно внимания, что ее нужно прорабатывать. Договорились еще раз увидеться и продолжить наш разговор («Гудок» во времена Янина был многотиражной патриотической газетой, и Александр Сергеевич, чувствуя, что времени ему отпущено мало, ценил возможность высказываться в массовой прессе). Но, увы, болезнь быстро делала свое дело. Панарин вскоре лег в больницу, увидеться нам больше не пришлось.

Потом, мысленно продолжая наш первый разговор, я задался вопросом, суть которого сводится вот к чему. Если синтез христианской и советской России возможен, то должно же в нашем историческом процессе, пусть подспудно и эпизодически, но проявляться движение к осуществлению этого синтеза? И тогда возникает следующий вопрос: когда мы были ближе к этому синтезу – во времена СССР или теперь? Ответ неожиданно для себя я получил от самого Александра Сергеевича Панарина.

В статье «Кем был советский человек? Или чего нет и не будет у либеральной России» философ, размышляет, частности, о том, к каким результатам в СССР и в Соединенных Штатах привело по существу одно и тоже явление – сплошная грамотность: «Научившиеся читать, – говорится в статье, – могут поглощать бесчисленные комиксы, детективы и «супердетективы», «маленькие тексты с большими картинками» (особенно порнографического содержания). Все это мы видим на примере американской массовой культуры, сегодня заполонившей мир. Труднее объяснить тот факт, что юноши и девушки, усвоившие грамотность в первом поколении, стали читать Пушкина, Толстого, Достоевского — уровень, на Западе относимый к элитарному».

«Как объяснить, – продолжает автор статьи, – что миллионы провинциальных девушек-подростков идентифицировали себя с Татьяной Лариной, а миллионы юношей — с Печориным и Онегиным? Усилиями идеологии этого объяснить нельзя — она, напротив, выставляла свои заграждения вокруг данных типов, дотошно разъясняя их классовую ограниченность. Но нация «провела» идеологию: она совершила прорыв к родной классике, воспользовавшись всеми возможностями нового идеологического строя: его массовыми библиотеками, массовыми тиражами книг, массовыми формами культуры, клубами и центрами самодеятельности… Если сравнить это с типичным чтивом американского массового «потребителя культуры», контраст будет потрясающим… Где, в самом деле, вырос советский человек: на фабрике, в переполненных коммунальных квартирах, в системе политучебы или — в дворянской усадьбе, где мучились мировыми вопросами герои Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Чехова, Толстого»?

Мировые вопросы, поставленные русскими классиками, были вопросами отношения человека к Богу. Отличие русской литературы ХIХ века от западной (и корень ее величия) состоит в том, что она не существовала вне религиозного контекста, вне евангельской проблематики. Входящий в пространство русской классической литературы и уже в силу специфики восприятия художественного текста идентифицирующий себя с главным героем произведения, вступает в эту проблематику. Таким образом, система образования была для советского человека дверью, через которую он, несмотря на все препоны атеистической пропаганды, проникал в мир православных ценностей, в мир характеров, сформированных христианством – Маши Мироновой, Петра Гринева, Татьяны Лариной, Тараса Бульбы…. Так на индивидуальном, читательском уровне намечался синтез России старой, основанной на началах веры, и России, строившей новое общество. Да и советская литература в высших ее проявлениях от Шолохова до Распутина стала органическим продолжением литературы XIX века. И то, что СССР был самой читающей державой в мире, самых больших тиражей высокохудожественной литературы, свидетельствует о характере и степени воздействия христианской традиции на общество, не говоря о том, что было немало непосредственных продолжателей этой традиции.

Нация, действительно, «провела» идеологию. Но при этом следует принять во внимание то, что идеологическая надстройка советского государства никогда не была неизменяемой и однородной величиной. Доказательством служит ее сама ее эволюция – от диктатуры до саморазрушения – явление, не знающее исторической параллели. Война партии с христианской традицией велась с разной интенсивностью и знала периоды перемирия. Конечно, мы знаем о массовых репрессиях в среде духовенства буквально с первых дней советской власти, их пик пришелся на 1937 год. Но монолит идеологической настройки периодически давал трещины, в которых проглядывала национальная почва. Вот выписка из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП (б) от 11.11.39 г:

«Вопросы религии. В отношении к религии, служителям Русской Православной Церкви и православно верующим ЦК постановляет:

1. Признать нецелесообразным впредь политику органов НКВД СССР в части арестов священнослужителей русской православной Церкви, преследовании верующих.

2. Указания товарища Ульянова (Ленина) от 1 мая 1919 года за № 13666 – 2 «О борьбе с попами и религией», адресованное пред. ВЧК тов. Дзержинскому, и все соответствующие инструкции ВЧК – ОГПУ – НКВД, касающиеся преследования служителей Русской православной церкви и православно верующих – отменить.

3. НКВД провести ревизию осужденных и арестованных граждан по делам, связанным с богослужительской деятельностью. Освободить из-под стражи, заменить на наказание, не связанное с лишением свободы, осуждённым по указанным мотивам…

4. Вопрос о судьбе верующих, находящихся под стражей и в тюрьмах, принадлежащих иным конфессиям, ЦК вынесет решение дополнительно.

Секретарь ЦК И. Сталин.

Протокол этот привел отец Димитрий Дудко в статье «Он был верующим» (Наш современник. 1999, №12). Обратим внимание на орфографию и стилистику данного документа. Не ленинские «попы и религия», а «православно верующие», «священнослужители Русской православной церкви», которая уважительно пишется с прописной буквы, как признанное государством учреждение. Последний пункт протокола свидетельствует о том, что Сталин обеспокоен, прежде всего, положением православных (не только священнослужителей, но и мирян): судьба «принадлежащих иным конфессиям» будет решена во вторую очередь. С одной стороны, «безбожная пятилетка» по Губельману-Ярославскому, а с другой – такое решение ЦК… Возвращаясь к цитате из Панарина, хочется спросить: может быть, все таки «нация провела идеологию» при прямом попустительстве товарища Сталина? Вспомним, как в школы Советской России возвращались традиции старой гимназии, в армии водилась форма, напоминавшая времена царской армии, как возрождались исторические науки, как стране потребовались византологи и слависты…

Можно, конечно, говорить об эволюции взглядов Сталина, но в отношении церкви нельзя отказать ему в определенной последовательности (или в странной для марксиста непоследовательности). Тремя годами раньше, в апреле 1936 года Cталин подверг критике тезис Емельяна Ярославского, опубликованный в проекте программы Х съезда ВЛКСМ: «Комсомол решительно и беспощадно борется с религиозными предрассудками». Вождь возразил: «Зачем решительно и беспощадно?.. Терпеливо надо разъяснять молодежи вред религиозных предрассудков». Был ли товарищ Сталин в данном случае твердым марксистом, или, лучше сказать, твердым сталинистом? Союз воинствующих безбожников, возглавляемый Ярославским, идеологически обосновывал необходимость беспощадной борьбы с религией, опираясь на тезис вождя об усилении классовой борьбы в период построения социализма. И вдруг сам Сталин говорит не о беспощадном подавлении религии, а о разъяснительной работе. В результате «третья безбожная пятилетка» не была объявлена. Спустимся еще на три года раньше. В цитированной уже статье отца Димитрия Дудко приводится выписка из протокола Политбюро, датированного 12 сентября 1933 года.

«В период с 20 – 30 гг. в Москве и на территориях прилегающих районов полностью уничтожено 150 храмов. 300 из них (оставшихся) переоборудованы в заводские цеха, клубы, общежития, тюрьмы, изоляторы и колонии для подростков и беспризорников. Планы архитектурных застроек предусматривают снос более чем 500 оставшихся строений храмов и церквей. На основании изложенного ЦК считает невозможным проектирование застроек за счет разрушения храмов и церквей, что следует считать памятниками архитектуры и русского зодчества. Органы Советской власти и рабоче- крестьянской милиции обязаны принимать меры вплоть до дисциплинарной ответственности по охране памятников архитектуры древне русского зодчества. Секретарь ЦК И. Сталин».

От этих документов – прямой путь к знаменитой встрече вождя с православными иерархами в сентябре 1943 года в Кремле. По сути дела она знаменовала новый статус РПЦ. Церковь становилась структурной частью советского общества.

Легче всего объяснять историческую ночную беседу Сталина и Молотова с митрополитами Сергием (Старогородским), Алексием (Симанским) и Николаем (Ярушевичем) соображениями политической конъюнктуры: она де была нужна Сталину накануне его встречи с Черчиллем и Рузвельтом, но, совершенно очевидно, что это поверхностный взгляд. Сторонники данной версии забывают, что Тегеранская конференция лидеров трех стран не имела предварительно оговоренной повестки дня, то есть обсуждение положения Церкви в СССР на ней не предполагалось да и не могло предполагаться на фоне событий тех дней. Только что окончилось крупнейшее танковое сражение на Курской Дуге, мировая война еще в разгаре. Союзники по антигитлеровской коалиции встречаются, чтобы обсудить военные вопросы и наметить контуры послевоенного мироустройства. Наивно предполагать, что открытие второго фронта они могли поставить в зависимость от открытия храмов в стране, которая несла главное бремя войны. К тому же политический вес Страны Советов и авторитет ее вождя едва ли позволяли руководителям западных держав задавать вопросы, касающиеся наших внутренних дел. Лозунг прав человека еще не был взят на вооружение американской идеологией. Упомянутая точка зрения является, скорее, наложением кальки отношений российской власти 90-х годов с «вашингтонским обкомом» на события 65-летней давности. Логичнее выглядит другой тезис: советское руководство использовало политическую конъюнктуру, для того чтобы скорректировать курс государства по отношению к РПЦ. Сталин получил возможность в условиях войны продолжить стратегическую линию, начатую им еще за 10 лет до упомянутой встречи. Как явствует из записки руководителя Совета по делам Русской православной церкви при СНК СССР Г.Г.Карпова, Сталин, принимая трех иерархов, сказал: «Церковь может рассчитывать на всестороннюю поддержку Правительства во всех вопросах, связанных с ее организационным укреплением и развитием внутри СССР». Развитие Церкви при всесторонней поддержке государства – это уже совсем не марксизм. Это курс, при котором в социализм встраиваются традиционные ценности русского национального бытия.

Кстати, если тезис Димитрия Дудко «Он был верующим» подвергнуть анализу, то обнаружатся определенные аргументы «за». В их числе достаточно известные воспоминания приемного сына Сталина Артема Сергеева, свидетельства телохранителя Сталина Юрия Соловьева; здесь и характеристика «Богоданный вождь», звучавшая из уст высших церковных иерархов (можно, конечно, утверждать, что это вынужденная лесть, но в таком случае в грехе человекоугодия можно обвинить не только патриархов, но и узника ГУЛАГа, святого исповедника архиепископа Луку Войно-Ясенецкого). Те, кто сегодня с высоких церковных кафедр проводит знак равенства между Сталиным и Гитлером, понимают ли, что они подрывают авторитет РПЦ? После смерти руководителя СССР Церковь его отпевала. Знаменитый московский священник отец Александр Егоров, служивший в храме Илии Обыденного в Москве, вспоминал «Когда Сталин помер, то было дано указание, чтобы по всем храмам служить панихиды, в том числе и в нашем храме об упокоении новопреставленного раба Божия Иосифа». Что же, эти панихиды были всего лишь политической игрой? Характерно замечание отца Александра: «Сталин после войны совсем не тот был». И дальше: «А когда пришел Хрущев – ярый атеист – он постарался восстановить ленинские нормы по отношению к религии» (альманах «Храм Пророка Илии Обыденный». М. 2005). То есть практикующий священник 50-х годов воспринимал Сталина после войны не как атеиста.

Если продолжать разговор об эволюции взглядов Сталина, стоит привести выдержки из знаменитой статьи Александра Панарина «О Державнике-Отце и либеральных носителях «эдипова комплекса»: «Сама его политическая биография — это процедура открытия российских фактов, не укладывающихся в западную марксистскую схему. Великие учения настолько репрессировали здравый смысл, что для того чтобы стать на его сторону в условиях перманентного идеологического давления, требуется недюжинная воля. Сталину пришлось более или менее «нелегально» и интуитивно привлекать старую русскую идею, поначалу начисто изгнанную со сцены» («Завтра», 23.04.2003). Если нелегально, то по сути дела Сталин, выражаясь панаринским языком, тоже «провел» (то есть обманул) официальную идеологию, так же как это сделала нация.

Идеология не простила ему этот обман и по сей день, будучи уже выразительницей антимарксистских взглядов, беспощадно мстит вождю. Налицо полярное отношение к Сталину. Попытки повлиять на восприятие широкими массами личности вождя в сторону, благоприятную для правящей элиты, приводит к прямо противоположным результатам. Иначе и не может быть в условиях огромной социальной пропасти, разделяющей «верха» и «низы». Кстати, на беспристрастный анализ сталинизма в таких условиях рассчитывать невозможно. Чем сильнее происходит поляризация общества, чем большим становится разрыв между бедными и богатыми, тем настойчивее одни будут демонизировать, другие – боготворить создателя красной империи. Можно, конечно, налагать взыскания на игумена Евстафия за икону «Матрона и Сталин» в храме св. княгини Ольги, говорить о том, что визит Сталина к блаженной Матронушке, как и то, что он исповедался и причастился перед кончиной – миф. Но даже если все примут эту точку зрения, стояние большинства за Сталина не прекратится.

Миф – это ведь не сказка. Наука определяет мифологию как «обобщенное восприятие действительности». Почему возникло такое восприятие – вот важнейший вопрос. Ответ на него напрашивается сам собой: народ простил бывшему ученику Тифлисской духовной семинарии его грехи: у Сталина есть, что прощать, но и есть – за что прощать. Нация увидела в нем защитника отечества и народного заступника. В определенном смысле в противоречивой и сложной личности вождя наметился, а в восприятии его национальной памятью – осуществился – синтез исторической и советской России. Хозяева глобалистского идеологического дискурса не прощают ему именно это.

Возьмем нынешнюю реформу образования. Если выстроенная во времена Сталина советская средняя школа была родственницей царской гимназии (с естественным для сверхдержавы, нуждающейся в инженерах и ученых, приоритетом физико-математических наук), то нынешняя – ориентируется на западные стандарты, методики, учебники, деньги. И что весьма существенно: русская литература превращается сегодня в необязательный предмет. Валентин Осипович Осипов в статье «Методика антилитературы» («Наш современник» №9 2009 год) пишет: «Еще один мракобесный (именно так! – В.С.) замысел был утаен. Было разработано и лишь ждало через месяц после своего обнародования подписанное министром «Положение о государственной итоговой аттестации» с таким вот приговором: «Литература переходит из раздела обязательных в предмет по выбору». Такова ампутация – безжалостная и ничем не мотивированная – русской традиции: литература есть предмет базовый, образующий и воспитывающий».
 
Итак, если литература в советской школе соединяла времена, создавала единое культурное пространство, давая на территории огромной страны ее юным гражданам общие нравственные уроки, то нынешняя реформа образования ведет к разрыву духовно-исторической преемственности, усечению корней национального бытия, фрагментации и выхолащиванию ценностных установок, получаемых молодежью.
 
Антисталинской, антигосударственной и антинациональной она является не только в отношении литературы и гуманитарных предметов в целом. Обучение физическим и специальным наукам приобретает все тот же глобалистский вектор, игнорирующий традиции отечественной инженерной и исследовательской мысли, готовящий студентов не к творческой деятельности, изобретениям и открытиям, а к прикладной, по сути -механической работе.
 
Характерны слова ректора Московского института стали и сплавов Д.В.Ливанова, дающие программную установку профессорско-преподавательскому составу своего учреждения: «Перед нами стоит задача изменения содержания технического образования. Готовить надо не разработчиков технологий, а специалистов, которые могут адаптировать заимствованные технологии». «Сталинский академик» отец советской металлургии Иван Павлович Бардин в гробу бы перевернулся, услышав такие слова. СССР был мировым лидером в этой отрасли и по объемам производства, и по уровню технологии. Советскому Союзу принадлежит здесь приоритет в ряде важнейших открытий, в их числе – кислородно-конверторный способ и метод непрерывной разливки стали, на которых основано все современное металлургическое производство. А сегодня руководитель ведущего вуза страны по подготовке инженерных и научных кадров в области производства металлов и металловедения ведет студентов к жалкой роли посредников между западными корпорациями-производителями оборудования и покупающими их отечественными компаниями.
 
Между прочим, Ливанов – ректор, что называется, непростой. Дмитрий Викторович находится в составе первой сотни резерва управленческих кадров под патронажем Президента РФ. В МИСиС, который с 2009 года называется Национальный исследовательских технологический университет и входит в высшую лигу вузов страны, он пришел с должности заместителя Фурсенко и, следовательно, является активным проводником генеральной линии министра образования и науки. Это линия на разрыв с историческим опытом отечественной науки, на полное пренебрежение интеллектуальным потенциалом народа. Низкопоклонстово – наша старая болезнь – сегодня стала официальной политикой. А раньше власть в союзе с научно-технической интеллигенцией умела ее лечить.
 
«Обычно мы недооценивали свое и переоценивали иностранное, – писал Сталину академик Капица 2 января 1946 года. – Сейчас нам надо усиленным образом поднимать нашу собственную технику. Успешно мы можем делать это только, когда мы, наконец, поймем, что творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других, и на него можно смело положиться». 9 февраля 1946 года Сталин заявит: «…особое внимание будет обращено… на широкое строительство всякого рода научно-исследовательских институтов, могущих дать возможность науке развернуть свои силы. Я не сомневаюсь, что если окажем должную помощь нашим ученым, они сумеют не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны» ( Цитирую по статье В.В. Кожинова «Темное» ли наше прошлое и что надо делать для светлого будущего» журнал «Фактор» №7.2000 г.). Вот какую генеральную линию проводил национальный лидер. Разумеется, можно говорить о влиянии письма ученого на вождя, но независимо от переписки с Петром Леонидовичем Капицей, эта линия была для Сталина стратегической, в том числе – военно-стратегической. Апрель 1944 года. Враг еще не изгнан за пределы родины, а Сталин как председатель Государственного Комитета обороны СССР подписывает приказ о создании Центрального научно-исследовательского института черной металлургии. Там под руководством академика Бардина создается база мощнейшей школы металловедения, без которой страна не смогла бы отправлять в космос ракеты, поднимать в небо реактивные самолеты, спускать на воду атомные подводные лодки. Сегодня новации главы Минобрнауки и его бывшего зама грозят лишить эту школу каких бы то ни было перспектив.
 
Странным является сам по себе факт существования учреждения, смешавшего под одной крышей вопросы научно-технической деятельности с воспитанием детей, опеку и попечительство с развитием высоких технологий. При Сталине этими вопросами занимались три ведомства: Госкомитет по науке и технике СССР, Министерство высшего и среднего специального образования и Министерство просвещения. Для чего же теперь, заклеймив централизованное государство, создали такую громадную бюрократическую машину? Не для того ли, чтобы полностью контролировать процесс денационализации научного, культурного и интеллектуального багажа страны, ликвидировать саму возможность появления в элите страны национально ориентированного слоя, сделав необратимым процесс разрыва духовно-исторической преемственности не только с советской но и с Российской империей. При этом данный процесс камуфлируется перезахоронениями останков императрицы и лидеров белого движения, заигрыванием с домом Романовых и другими претенциозными пропагандистскими акциями. Их цель – создать видимость того, что нынешняя российская элита является преемницей власти, существовавшей в России до октябрьского переворота. В действительности же, сегодняшнюю РФ с государством рюриковичей и романовых связывает только Русская Православная Церковь, хранящая под своим омофором пространство Российской империи.

***

Отношения РПЦ и светских властей сегодня носят союзнический характер. Вопрос, является ли этот союз равноправным, обусловлен ли он теми или иными обязательствами, требует отдельного рассмотрения; ограничимся констатацией: те, кто руководит церковной жизнью, поддерживает правительство, а те, кто определяет государственную политику, покровительствует Церкви. Это покровительство позволяет Церкви открывать новые храмы, добиваться определенных уступок, таких, как введение в школах курса основ православной культуры, получение налоговых льгот и т.п. В свою очередь власть заинтересована в том, чтобы ее поддерживал авторитет Церкви, легитимность которой ни у кого, даже у самых закоренелых атеистов, не вызывает сомнения в отличие от легитимности самой власти.

Но отношения государства и Церкви всегда подразумевают еще одно действующее лицо – народ. Знаменитая формула графа Уварова это учитывала: равновесие в обществе достигается, когда диада (православие, самодержавие) превращается в триаду: ее неслиянным и нераздельным элементом становится нация. Но если в условиях николаевской Руси с «народностью» проблем не было: все крестьяне были христианами (чего нельзя сказать о тогдашней правящей верхушке), то сегодня народ состоит из верующих и неверующих. Последних, увы, большинство: даже по чрезмерно оптимистичным оценкам священника Владимира Вигилянского, православных в стране не более 30 процентов («Церковный вестник» 20.5.2005). Найдут ли дорогу в храм остальные – во многом зависит от деятельности РПЦ. И здесь очень важно, чтобы народ увидел в Церкви свою заступницу перед лицом растущего социального и национального унижения.

В 2001 году РПЦ приняла социальную доктрину – документ, определяющий ее позицию в обществе и отношение к происходящим в нем процессах. То что Церковь заявила о своем социальном статусе – факт сам по себе безусловно положительный. Но важно, чтобы этот документ не остался ее внутренним делом. Есть определенные ожидания народа в отношении Церкви. В условиях, когда его интересы по существу оказались попранными, он рассчитывает, что РПЦ окажется с солидарна с чаяниями простых людей и что не без ее содействия понятие справедливости, изгнанное из социально-экономической практики современной России, снова займет подобающее место. Оправдаются ли эти ожидания?

В достаточно объемном документе «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» нет слова «социализм». Его авторы не анализируют типы экономических отношений, ограничиваясь лишь констатацией: «Церковь признает существование многообразных форм собственности… Церковь не отдает предпочтения ни одной из этих форм». Принцип одинаковой удаленности, позволяет воздержаться от оценочных характеристик в вопросах присвоения результатов труда и поставить знак равенства между всеми типами социально-экономических конструкций: «При каждой из них возможны как греховные явления — хищение, стяжательство, несправедливое распределение плодов труда, так и достойное, нравственно оправданное использование материальных благ».

Разумеется, это так, но несправедливость несправедливости рознь. Если сравнить распределение плодов труда при социализме и в наши дни, сравнение будет явно не в пользу победившего капитализма. Да, стяжательство было и раньше, но разве оно принимало нынешние чудовищные и при этом безнаказанные формы? «Духовное благополучие и самосохранение общества, – говорится далее в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви», – возможны лишь в том случае, если обеспечение жизни, здоровья и минимального благосостояния всех граждан считается безусловным приоритетом при распределении материальных благ». И это не вызывает возражений: лозунг «всем хотя бы по минимуму» реалистичнее, чем «каждому по потребности». Однако возникает вопрос: как реализуется заявленный приоритет, да и реализуется ли? Сегодня, даже по официальным данным, каждый пятый житель нашей страны живет за чертой бедности, то есть получаемые им доходы ниже установленного правительством прожиточного минимума. Но при социализме в это понятие входило еще и бесплатное жилье, минимальная квартплата, низкая стоимость коммунальных услуг, оплачиваемая профсоюзом путевка в санаторий и многое другое, что нынешней экономике просто не по силам. Похоже, что советский прожиточный минимум и был тем самым «минимальным благосостоянием», которое имеют в виду «Основы социальной концепции». Таким образом, если говорить о «нравственно оправданном использовании материальных благ», то СССР был к нему гораздо ближе нынешней Российской Федерации.

Итак, распределение конечного – потребительского – продукта при социализме гораздо более справедливо, чем при капитализме. А, собственно, почему? Какова природа этого явления? Одна из главных причин заключается в том, что само производство этого продукта, по всей цепочке технологических переделов – от добычи сырья до получения готового изделия – в Советском Союзе также было «нравственно оправданным». Капиталистическое, рыночное производство, как известно, основано на законе конкуренции. Нет ничего более далекого от заповеди «возлюби ближнего твоего», чем этот закон. Не случайно, что не богоборческая идеология Страны Советов, а эгоизм «экономического человека» Адама Смита привел к постхристианской цивилизации, к которой сегодня усиленно приобщают нашу страну. Социализм отрицает хозяйственную деятельность, движущей силой которой являются корыстные интересы. Его экономика основывается на принципе солидарности.

Как это ни непривычно звучит, но хозяйственные отношения в бывшем Союзе базировались на субординации, копировавшей иерархию, основанную на христианских представлениях о миропорядке. Земное устройство по подобию небесного было основой государственного строительства еще в Византии. «Третий Рим» – Москва – нес на себе печать преемственности константинопольской империи, а Советская Россия не смогла до конца «преодолеть» это наследство.

Социалистическая экономика строилась на двух основных заповедях. Первая требовала от хозяйственника абсолютной приверженности высшей силе, организующей хозяйственный процесс (ее «небеса» были – Старая площадь). Вторая заповедь имела отношение к «ближнему».

Кто есть мой ближний в системе хозяйственных отношений? На языке экономики – это смежник (для которого я, хозяйствующий субъект, являюсь поставщиком продукции), работник предприятия, стоящего в технологической цепочке, вслед за моим. Если я добываю руду, мой смежник – доменщик, если чугун – сталевар, затем – прокатчик, машиностроитель и так далее пока цепочка не приведет к конечному продукту автомобилю, холодильнику, тарелке супа… Социалистическая экономика через систему Госплана и Госснаба создала сеть кооперационных связей, то есть «назначала ближних». Она руководствовалась не только соображениями экономической целесообразности, но и стратегическими интересами государства, необходимостью решения социальных задач. Эта сложная сеть, по сути дела, превращала все предприятия страны в один огромный завод, или в «единый большой крестьянский двор», как определяет советское народное хозяйство Сергей Георгиевич Кара-Мурза. Таким образом, традиционный для старой крестьянской России общинный принцип был поднят на общегосударственный уровень и стал основой социалистического строя. Пока данный принцип оставался незыблем, Страна Советов была непобедима, что наглядно продемонстрировала Великая Отечественная война. Только устранив его, можно было приступить к ликвидации СССР.

***

Главный удар по системе взаимоотношений между предприятиями нанес Закон о государственном предприятии, принятый в 1987 году и одобренный в новой редакции Верховным Советом в 1990 году. Трудно понять, чем руководствовался глава Совмина Николай Иванович Рыжков, ведь данный акт выводил заводы из подчинения министерств и разрывал управленческую вертикаль в промышленности. Позднее он признает этот закон ошибочным, но где же было его понимание основ экономики, да просто элементарный инстинкт хозяйственника? Ни с того ни с сего отказаться от всего, чем ты руководишь, обескровив еще вчера могучие министерства? Вторая редакция закона рвала горизонтальные связи: выход на внешний рынок заставил руководителей предприятий забыть советского «ближнего» и полюбить заокеанского «дальнего». Вывозить нефть, уголь, металл, удобрения на экспорт оказалось много выгоднее, чем поставлять на внутренний рынок. Упадок машиностроения, наукоемких отраслей, сельского хозяйства, превращение нашей страны в энергетический и сырьевой придаток западных стран восходит к тому самому закону. А в конечном итоге страдаем мы с вами: Россия, самая большая и самая холодная страна в мире, снабжает весь мир углеводородами, при этом каждый договор на прокладку очередной экспортной трубы выдается за нашу крупную победу. Вспомним апостола Павла: «Если же кто о своих и особенно о домашних не печется, тот отрекся от веры и хуже неверного».

Таким образом, в сравнении с капиталистической, социалистическая форма собственности являет собой пример более нравственно оправданного использования материальных благ. Отмеченное Александром Сергеевичем Панариным сочувствие нищим духом – слабым, униженным, угнетенным, – сближающее социализм с христианским учением, имеет, как видим, и четкую экономическую предпосылку.

***

Истории было угодно, чтобы революция в России совершилась не как революция религиозная, какой ее ожидали авторы упоминавшегося сборника «Проблемы идеализма». Шанс такой был: П.Б.Струве, Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков и С.Л.Франк, совершившие переход от марксизма к идеализму, надеялись оказаться в числе ее духовных лидеров. Исследователи обращают внимание и на тот факт, что первым вождем революции 1905 года стал священник Георгий Апполонович Гапон, создавший массовую организацию «Собрание фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». Тем не менее, шанс этот не был реализован. Победил социализм, основанный на атеистической идеологии, отрекавшийся от имперского наследия царской России.

Но полностью отречься не удалось. Больше того, логика развития СССР вела его по пути все более широкого включения в надстроечную конструкцию государства важнейших элементов традиционной христианской культуры, притом что принципы хозяйствования при социалистическом способе производства ближе к православной этике, чем при частнокапиталистическом, существовавшем в дореволюционной России. В этом особенность советского варианта модернизации. Как заметил Сергей Кургинян, «Сталин, проводя модернизацию, не разрушил традиционное общество, а укрепил его». Однако на пути наметившейся конвергенции, синтеза СССР и дореволюционной империи, который после смерти вождя шел отнюдь не ровно, в итоге встала команда Горбачева, связанная с мировой закулисой. Историю страны еще раз рубанули топором: на нашем временном отрезке появилась так называемая Новая Россия, которая отстоит от имперской гораздо дальше, чем Россия социалистическая.

Однако задача осуществить синтез православной империи и социалистической державы отнюдь не снята с повестки дня. Больше того, чем дальше будут отодвигаться сроки этого синтеза, тем более призрачным становится будущее Российской Федерации. Лишенная идеологии, которая объединяет ее граждан (а христианский социализм как раз и может стать русской – да и не только русской – идеей, органически вытекающей из истории нашего тысячелетнего государства), она обречена на рост национализма, сепаратизм окраин. Отказавшись от внятной экономической политики, от стратегического видения исторической перспективы, РФ обречена на роль сырьевого придатка. Но по мере вымывания природных ресурсов страны даже эту унизительную роль ей будет играть все труднее.

Возможно ли осуществить такой синтез? Казалось бы, если уж в начале прошлого века христианский социализм как массовое общественное движение и идеология не состоялся, хотя к тому были определенные предпосылки, чего можно ожидать сегодня? И все же, Господом было попущено, чтобы революционные изменения в России в начале прошлого века прошли под красными знаменами, а не под христианскими хоругвями. Быть может, потому, что деятели вроде Гапона, какими бы благими ни были их намерения, могли принести беды не меньшие, чем революционеры-атеисты. Представим, что Церковь возглавила либеральное движение, неизбежно в тогдашних условиях принимавшее все более радикальные формы. Для христианского сознания это было бы, пожалуй, опаснее, чем большевистские гонения. Господь, прежде всего, охраняет Свою Церковь. То, что случилось с православной державой, не могло произойти без Его воли.

По Божьей воле Россия в ХХ веке приобрела огромный, трагический, ни с чем не сравнимый исторический опыт. Игнорировать, перечеркивать его мы не имеем права. Думается, что этот опыт, как раз служит той почвой, в которой прорастут семена новой идеологии, синтезирующей православие и социализм. Создать такую идеологию и опираться на нее, не означает ли пойти навстречу высшему замыслу о России? Не единственный ли это путь, на котором может длиться ее дальнейшее бытие?

Сетевой литературный журнал КАМЕРТОН